«Есть!» - третьи сутки я жду этого возгласа. Все эти дни бесполезно бродим мы по заснеженным сопкам уссурийской тайги. Ищем медведя. Медвежья охота на Дальнем Востоке весьма своеобразна. В отличие от своих европейских братьев здешний хозяин тайги устраивает себе зимовье в дуплах старых тополей. Тепло и уютно там Топтыгину. На обход этих дупел мы и потратили три дня. Тайга охотнику-промысловику знакома так же, как мне, москвичу, улицы и переулки моего города. Идёт ходко, определяя направление по неприметным для меня признакам. Я же, едва поспевая, стараюсь не потерять из виду её тулуп и тёплый пуховой платок. Да-да, охотник-промысловик из коопзверопромхоза "Дальнереченский", согласившаяся взять меня в тайгу, - женщина, Татьяна Лукьяновна Трофанчук.

"Наш охотучасток - 500 километров вдоль и столько же – вширь. Где тут заплутаешь?» - говорит она. Этим летом вместе со своим мужем Петром Лукьяновичем, тоже бывшим промысловиком и учителем её по охотничьей части, ходили они в тайгу собирать дикий мёд и женьшень. Вот тогда-то и приметили все дупла в своих угодьях. А чтобы во время зимней охоты Мишкины домины не портить - ведь случается, несколько поколений медведей селятся в одном и том же дупле, Трофанчуки сверлили ножом дырочку-глазок и затыкали её сучком. Подойдёшь во время зимней охоты к дуплу, вынешь затычку - и видно - залёг здесь зверь или нет. И вот "есть"! В дереве на шероховатой коре которого лежит моя рука, буквально в нескольких сантиметрах от моих пальцев спит медведь. «Отойди»,- гонит меня Лукьяновна, передёргивая затвор карабина.

Я прячусь за ствол дерева, отстоявшего от дупляного тополя метров на 15-20, готовлю свой фотоаппарат. На стук топора по тополю медведь сначала не реагирует. Затаился, будто его здесь и нет. Но вдруг тёмная масса кубарем выкатилась из дупла и помчалась к бурелому. Прозвучал выстрел. Всё было просто и профессионально, как трюковой прыжок акробата под куполом цирка, которого ждёшь, подготавливая себя к острому и волнующему зрелищу, а он промелькнёт перед тобой за долю секунды. Медвежья охота для Татьяны Лукьяновны - не главная работа, хотя на её счету и не один косолапый. Чаще она отправляется в тайгу, даже не захватив с собой ружья, чтобы проверить капканы и ловушки. Зачем лишняя тяжесть? Ведь в иной день ей приходится пробежать на лыжах 30-40 километров.

Возвращаемся с добычей домой. Татьяна Лукьяновна хлопочет у плиты, и скоро на столе появилась дымящаяся гора сибирских пельменей и глиняная крынка с медовухой. У меня гудят ноги, ломит спину. Я сладко млею у тёплой печи. Спрашиваю: «Как у Вас на всё хватает сил: и на охоту, и хозяйство вести?» «Уставать стала, - сетует она, ведь шестой десяток пошёл. - Вечером придёшь с охоты, думаешь всё, завтра не пойду. А утром встанешь часов в пять, - опять в тайгу, так и тянет. Детей нам с Петром Лукьяновичем Бог не дал. Чем-то прогневали мы Его. Уж ходили пешком, молиться в ближайший храм, а он от нас 500 вёрст.

Была до 35 года и у нас в селе церковь, не каменная, как в горах, а деревянная. Камень негде взять. Организовали у нас в 33 году лесхоз. Стали валить тайгу. Много порубили кедра и лиственниц, а вывозить некуда. Дороги нет. Лежали стволы друг на друге и гнили. В тайгу не войти - сплошные завалы. Где уж на охоту ходить. Начальство лесхоза от безделья запило, да и мужики, что на порубке работали, с них пример брать стали. Раньше ничего, кроме медовухи не пили, да и то лишь по престольным праздникам, а теперь самогон гнать научились. От этих пьянок случился на селе пожар. Выгорело половина домов. Пострадала и церковь. Нагрянуло начальство из города. Завели следствие. Вроде лесхоз есть, а ни одного дерева за два года из него не вывезено. Явное вредительство. Пошли аресты. Брали не только тех, кто работал в лесхозе, но и прочих сельчан. Особое подозрение пало на Никиту Зотова, церковного старосту. Больше всех он возмущался бесполезными таежными порубками. Правление лесхоза до отказа было забито арестантами и Никиту Семёновича до утра заперли в его же избе, а в сенях поставили часового. Утром пришли за ним, чтобы вести по этапу вместе с остальными арестантами, но ни его, ни жены с сыном и дочерью в доме не оказалось. Через погреб ушли они в тайгу. Так больше никто их и не видел. Ходили слухи, что ушли они вглубь тайги, построили там дом и живут охотой и сбором дикого мёда. А село наше совсем опустело, шесть домов осталось. «Я-то всего этого не помню - мала была, а знаю по рассказам своего деда. Был мой дед крестником сельского старосты Тимофея Зотова и дружил с его внуком Никитой, тем самым, который бежал с семьёй в тайгу от ареста». «Три года назад мы с мужем на всё лето отправились собирать женьшень. Зимой он уже на охоту не ходит - восьмой десяток ему стукнуло. Зашли далеко от села, километров за сто. Раньше в тех местах не бывали ни разу. Видим, у родника дом стоит. Стены покосились, крыша обвалилась. Зашли в него. Пустует он, наверное, лет тридцать. Ничего в доме нет, лишь в углу старинная икона висит. Вся почернела, еле разобрали, что это Лик Казанской Богоматери. На обратной стороне доски вырезана дарственная надпись "Тимофею Зотову. Май 1830"». Так икона вернулась в наше село. С тех пор пошли у нас удачи. Что ни зимняя охота, мы по пушнине первые. За лето больше всех дикого мёда и женьшеня собрали. Премировали Петра Лукьяновича путёвкой в областной санаторий. Вернулся он через месяц, да не один, а с шестилетним мальчонкой. Звали мальчонку Вася Зотов. Мать его умерла при родах, а отец работал шофёром, возил лес по зимнику. Зимник проходил по замёршей реке. Лёд на реке держал лесовозы крепко. Но не повезло Васиному отцу, попала машина в промоину и ушла под лёд. Нашлись в городе добрые люди, помогли Петру Лукьяновичу забрать Васю из детдома. Лукьяныч теперь из дома ни ногой - сидит с малым. А я по охоте и по хозяйству и не то сына, не то внука воспитываю, а в тайгу всё равно тянет. Вот и рассказала я тебе про свою жизнь. Пора спать. Тебе завтра уезжать в Москву». Проснувшись утром, Татьяну Лукьяновну я уже не застал. Она ушла проверять капканы.