Теперь, оглядываясь назад, я могу сказать, что вся моя жизнь — одно сплошное ожидание.

Когда я была маленькой девочкой, я постоянно ждала, когда моя мать закончит свои важные взрослые женские дела: выйдет к нам в гостиную утром, после долгого сна — справиться у нашей гувернантки о нашем самочувствии или учебных успехах, или отложит дочитанную или надоевшую книгу, или довышивает гладью картину, или проводит очередную подругу, приехавшую поболтать о чем-то необычайно интересном и важном за чашечкой чая.

У моей матери всегда было так много других забот, что на нас с братом никогда не оставалось времени. Даже вечером, перед сном, мы терпеливо лежали в своих кроватях в нашей общей с братом детской комнате и ждали момента, когда мама заглянет к нам, чтобы пожелать спокойной ночи.

Еще мы с необъяснимой тревогой ожидали возвращения в пятницу из города нашего отца — кадровый военный, он был очень строг с нами, не позволяя ни себе, ни нам проявлять никакой взаимной нежности, ни намека на ласку или соучастие в наших детских играх.

Родители никогда не били и не унижали нас - в общепринятом смысле, нет, надо признать, что они наказывали нас иначе — они были к нам совершенно безучастны. Может, именно это их и роднило? Как наши мать и отец ладили между собой, что их связывало — таких радикально противоположных личностей — остается для меня загадкой до сих пор. Вечерний приезд отца в пятницу забирал  все внимание матери до утра понедельника. В понедельник к матери возвращалась её прежняя веселость и беззаботность,  в руках появлялись романы, а за столом в чайной комнате в неспешной беседе опять располагалось все местное дамское общество.

Нельзя сказать, что мы с братом росли как придорожная трава. Нет, мы были скорее как ухоженный, но примелькавшийся за долгое время и изрядно надоевший газон перед домом — нас кормили, одевали, подстригали и поливали... но родительской любви мы не чувствовали. Нежное материнское внимание и отцовская ласковая забота были нам знакомы лишь на примере семьи нашей тетушки Софи — старшей сестры нашей матери.

Поездка в светлый и любящий дом тетушки Софи и её мужа дяди Марселя была настоящей радостью, которую мы с братом тоже постоянно ожидали — с нетерпением и сладостным предвкушением детских игр, забав и разных маленьких сюрпризов и больших удовольствий. Они не знала устали, придумывая нам общие дела и увлекательные занятия: всей детской ватагой мы сажали саженцы и ухаживали за яблонями, помогая садовнику Полю, мы изучали ботанику прямо в саду или на огородном участке, или в поле за домом. Мы писали стихи и рассказы, рисовали картины, разыгрывали сценки из пьесс. Мы катались зимой на коньках и с горки на санях, летом играли в мяч, прятки, догонялки и другие игры, которым и названия-то нет. Мы совершали кругосветные путешествия по глобусу и картам, мы вместе читали книги и журналы Французского географического общества. Мы учили немецкий язык по веселым картинкам, мы строили в саду шалаши и разговаривали на птичьем языке туземцев, который мы сами и придумали... Холод родительского дома отступал на эти  восемь недель в году — по две недели в каждое время года. Мы с братом завидовали трем нашим кузенам... Да что уж говорить об этих славных мальчишках! Мы завидовали даже сыну и дочери садовника, которые имели счастье участвовать в детских забавах, придуманных и осуществляемых тетушкой Софи и дядюшкой  Марселем.

Потом, когда мне исполнилось десять лет, с моей матерью случилось несчастье, о котором в нашей семье непринято было говорить. Мы так никогда и не узнали, что произошло на самом деле между ней и моим отцом. Но результат был грустным — несчастный случай, неосторожно обращаясь с оружием, которого она никогда, к слову сказать, и в руки-то не брала, она случайно выстрелила в себя из охотничьего ружья.

Продав дом, в котором случилась такая дикая трагедия, отец уехал служить  в африканские колонии, моего двенадцатилетнего брата отправили в пансион для мальчиков, где из него обещали сделать настоящего военного. Меня забрала к себе тетушка Софи. В этом смысле мне повезло, но я все равно была безутешна, потому что мой брат — мой единственный настоящий друг и самый близкий мне человек на всем белом свете — был далеко от меня. Я ждала от него писем, коротких и невнятных, скрывающих боль от разлуки и ужас потери привычной для него обстановки. Он стал взрослым и далеким — сразу и безвозвратно. Я ждала его все более редких и коротких писем, и переживала за него — я понимала, что ему было очень трудно в этой его новой жизни, ему приходилось бороться за каждую секунду своего существования. Поэтому, когда он приезжал к нам в тетушкин дом, он уже не мог быть прежним, открытым и любящим. Теперь мое ожидание было тягостно-двойственным: я ждала своего любимого брата с надеждой и одновременно страхом, боясь, что он станет таким же черствым и бессердечным, как  наш отец.

Он не успел — через шесть лет он пропал без вести в большой и страшной войне, захватившей нашу маленькую и хрупкую Европу.

Тетушка Софи не могла оставаться в стороне:  она организовала неравнодушных женщин из местных для помощи в госпитале. Я, конечно же, была там рядом с ней. Мы помогали ухаживать за тяжело раненными, писали письма родным, были сиделками и медсестрами по мере своих сил и возможностей.

Мое сердце разрывалось при виде искалеченных человеческих тел, изуродованных обрубков — без ног и рук, но с болью и страданием настоящих живых человеческих сердец. Ужас ожидания превратил меня в полуживое эмоционально разрушенное существо: каждое утро я невыразимо боялась увидеть своего брата в каком-нибудь вновь поступившему изуродованном гангреной бойце, а вечером, после работы в госпитале, я боялась, вернувшись домой, получить конверт с извещением о его смерти. До сих пор, спустя два года по окончании войны, я думаю, что слова  "пропал без вести" — вовсе не означают "умер". Может быть, он жив, просто не помнит обо мне? Посттравматическая амнезия — обычное дело...

Были в моей военной жизни и по-настоящему светлые моменты, за которые мое сознание хваталось, как утопающий за соломинку. Однажды, возвращаясь после работы в госпитале, я нашла щенка. Он был совсем маленьким, новорожденным, еще даже с неоткрывшимися глазками. Я грела его своим дыханием, кормила молоком из пипетки, рассказывала ему все свои истории — он был благодарным слушателем, слизывавшим мои слезы или мирно дремавшем на моей груди под шепот бесчисленных жалоб. Я вложила в него всю свою нерастраченную, никому не нужную нежность, всю свою бессмысленную любовь, измученную, изнасилованную видом окровавленной госпитальной действительности.

Мой Цезарь — моя радость — мой друг, мой брат, мой сын.

Это все то искреннее и  сердечное, чего у меня больше никогда не будет. Потому что вернулся тот, кого я не ждала и о ком в доме тетушки Софи нельзя было говорить - изуродованный войной, без ног, с обожженными хлором легкими, угнетенный и молчаливый вернулся мой отец.

Мы живем в маленькой съемной квартире  в предместье Парижа — на наем сиделки нет денег, поэтому мой дочерний долг быть ему сиделкой и помощницей.

Как выяснилось, присутствие собаки вызывает у отца приступы жесточайшего удушья, а держать Цезаря у соседей уже просто неприлично...

Я сижу в кафе. Скоро сюда приедет тетушка Софи и заберет моего лучшего друга к себе. А что теперь остается мне? Я буду терпеливо и смиренно ждать, когда земное испытание для моего отца закончится, и я смогу вновь быть рядом с теми, кого люблю — с тетушкой Софи, моим рыжим другом по кличке Цезарь и моим любимым братом, если к нему наконец-то вернется память, и он найдет дорогу домой.