Автобус только что ушел, когда запыхавшаяся Алена с тяжеленной сумкой в одной руке и коробкой с тортом в другой подбежала к автобусной остановке. От веса сумки затекло плечо и ныла спина. А что делать, на такси не наездишься с доходами медсестры?.. Алена ехала к своей старенькой тете на день рождения. Везла книги - по еe просьбе, и продукты - по собственному разумению, а как иначе-то, что вкусненького на стол сможет прикупить тетка на свои пенсионерские три тыщи рублей?
Эх, куда бы поставить сумку? На землю - жалко, испачкается, вот на скамейку можно было бы, но на ней лежит, свернувшись калачиком, какой-то мужик. Бомж, что ли? Вроде, и не похоже - в пиджаке и брюках... Но, странное дело, босиком. И ноги какие-то белые, прямо прозрачные какие-то. Вроде бы и мятый весь, но костюм, кажется, дорогой... Может человеку плохо с сердцем стало, завалился на скамейку, а люди бессердечные вместо того, чтобы скорую вызвать, ботинки с него сняли... Дааа, и не такое сейчас увидишь.
Алена решительно подошла к "объекту" и, поставив сумку на краешек скамейки рядом с голыми пятками, потрясла лежащего мужчину за плечо: "Эй, мужчина, вам плохо? Может скорую вызвать??" Человек головы не повернул, да и вообще никак не отреагировал. Алена, испугавшись, что он и не спит вовсе, а может, уже и умер, протянула руку и дотронулась до его лба. Зачем дотронулась, ведь глупо же у мертвого температуру пробовать? И человек вдруг заворочался, неловко поворачиваясь на спину. Алена отдернула руку и напряженно вгляделась в это помятое опухшее лицо, ища ответ: болен или пьян? Кидаться спасать или в сердцах обругать, что он тут разлегся, людям мешает? Человек открыл глаза и вдруг неожиданно, и даже совсем неуместно восторженно вскрикнул: "Аааангел!"
"Что?" - удивилась Алена.
"Вы ангел? Вы так прекрасны, вы восхитительны! Ах, прекрасная, прекрасная незнакомка, женщина в белом..."
До Алены докатилась волна перегара. Ну, всe понятно! Вот же сволочи, нажрутся, а дома, небось, жена с ума сходит - где он, что с ним! Ангел?! Ну, надо же, а говорит-то как... ну точно, человек не совсем в себе... хотя, приятно даже, как-то так, "ангел"...
Алена уже и рот открыла, чтобы высказать всe, что думает об этих алкашах, но вдруг смутилась, увидев себя как бы со стороны - а ведь, действительно, она же в белом льняном костюмчике, блондинка с легкими пушистыми кудрями. Да, пусть даже "химическими", что с того?! Вот даже с ангелом еe сравнили ... Только и сказала: "Чего же босиком-то лежите?"
Мужчина с недоумением посмотрел на свои ноги, потом смущенно скривился и попытался спрятать голые ступни за Алениной сумкой. "Да, вот, э-э-э, м-м-м, извините, так неловко, право, эх, кажется, м-м-м, туфли украли..."
"Ну что же вы так напились-то? А? Интеллигентный же человек! Идите домой, к жене, к детям - ждут же вас небось..." "Да нет, уже не ждут меня нигде. Знаете ли, так случается в жизни... э-э-э... иногда..."
Алена молчала - а что тут, собственно, скажешь? Ну, странный какой. Сколько лет - может сорок, а может и шестьдесят ему - не разберешь возраст у пьяницы? Страааанный - прямо не то слово - опухший, помятый, с всклокоченными грязными волосенками по краям лысины, а разговаривает как заслуженный артист на творческом вечере.
"Ангел мой, дайте мне десять рублей, пожалуйста! Я вам отдам, как только гонорар получу. Правда-правда. Я же писатель. Ну, не самый известный, но всe же... Дайте, пожалуйста, мне очень, очень надобно."
Боже мой, вот как все просто! Алену передернуло от жалости и брезгливости. Она стала лихорадочно искать отложенную на билет десятку, нашла в кармане пиджачка и протянула еe "писателю". Он сел, поставив свои синюшные ступни на заплеванный асфальт остановки, поправил пиджак, пригладил волосы и с достоинством взял протянутую свернутую бумажку. "Спасибо. Вы, действительно, ангел. Жалеете меня, да, я вижу, у вас сердце готово любить и прощать любое ничтожество. Не жалейте меня, дорогая, я сам виноват, я ..."
Подъехавший автобус прервал неловкость сцены. Алена подхватила сумку и, не прощаясь, взлетела по спасительным ступенькам. Всю дорогу (да всего-то три недлинных остановки) она думала о странном человеке, оказавшемся банальным попрошайкой. Жалела, нет, не десятки этой - его, старого одинокого дурака-алкоголика, и себя, дуру молодую безмозглую, вечно то кошек бездомных, то собак брошенных выхаживающую. Но потом вышла и забыла, заспешила к своим "девушкам" семидесятилетним, уже, поди, заждавшимся Алену с еe традиционными гостинцами.
И повторилось всe через год. И остановка, и сумка тяжелая в одной руке, а торт в другой. И даже костюм на Алене тот же - белый льняной.
Он сидел на скамейке остановки и как будто ждал еe. Глаза поднял, в лицо вгляделся долгим мутным взглядом и вдруг встрепенулся радостно: "Ангел мой! А я уж и не чаял встретить вас". Алена смутилась, сразу вспомнив всю предыдущую встречу и все свои мысли, переживания. "Денег не дам принципиально, - решила она, - но как же он ужасно выглядит!" Человек сидел, казалось в тех же самых брюках от показавшегося ей тогда дорогим костюма - но разорванных и заляпанных, подвязанных вместо ремня веревкой. Без пиджака, в ужасающе грязной тельняшке с бурыми пятнами (кровь это, что ли?). Рядом прислонены к скамейке костыли. Опухшее с клочками небритых волос лицо перекошено на одну сторону из-за уродливого белого шрама. И жутко воняет больным немытым телом и кошачьей мочой. Алену опять передернуло жалостью и отвращением. Человек не заметил. Он был занят выуживанием из-за пазухи какого-то свeртка.
"Вот, я знаю, дорогая, вы мне не поверили тогда, что я писатель, что я отдам вам долг. А я отдам. Но денег у меня сейчас, как ни прискорбно, нет. Увы, но... вот возьмите. Моя книга."
Он закашлялся - надсадно и долго. Алена взяла протянутый сверток, брезгливо развернула газету и увидела, действительно, книгу, толстую книгу в глянцевом переплете. Подошел автобус. Человек продолжал кашлять. Алена кинула книгу в сумку, подхватилась и взбежала по ступенькам в первую дверь - возле водительской кабины. Потом поставила сумку на пол, крикнула водителю "Подождите, пожалуйста" и выскочила опять на улицу. Человек больше не кашлял, он сидел и смотрел на неe всe тем же удивленно-восторженным взглядом мутных больных глаз.
"Вам в больницу надо. Вы кашляете нехорошо. Возьмите", - поставила на скамейку торт и протянула пятьдесят рублей. Он, не опуская глаз, замотал головой, мыча-отказываясь, по щекам текли грязные слезы. Алена быстро засунула купюру под ленточку на коробке и только и смогла сказать: "Поешьте, вкусный торт. И спасибо за книгу". Вбежала в автобус. На лицах пассажиров читались интерес и недоумение. Алена и сама себе удивлялась. Еe колотило, в горле застрял твердый комок-спазм, а глаза щипало как от лука. "Ну, что со мной, Господиии, Боже ты мой?! Ну, пьянь же какая-то подзаборная! Ну, я-то что могу сделать? Ни кошка же он, ни собака - в дом не приведешь, лапу йодом не помажешь. Ну, что же сердце-то так выскакивает у тебя, ангел?"
Вечер прошел, как обычно - празднично. Только Алена, сославшись на дела и нездоровье, рано сбежала домой (чтобы своим настроением не портить старушкам праздник, понятное дело). Дома, приехав, маялась бездельем и какой-то отчаянной тоской с постоянно возвращающимся "Ангел! Вы восхитительный ангел!" Слава богу, завтра идти на суточное дежурство, а там еe ждут детки - еe маленькие пациенты. Да, маяться и скучать на работе Алене вовсе некогда, дел много в больнице, уж не до пьяниц всяких там будет.
Ну, вот зачем, зачем взяла Алена с собой на дежурство эту книгу?! Толстый переплет, четыреста восемьдесят восемь страниц. На обложке сзади фотография - он, да вроде бы и не на много моложе, чем теперь: книга выпущена в девяносто девятом, значит, три года назад. "Ракита Александр Тимофеевич родился в 1947 году в селе Знаменское Ставропольского края." Надо же, почти как Аленин отец, царствие ему небесное, тоже в сорок седьмом родился, только в Курской губернии. "Закончил Грозненский нефтяной институт. С 1971 по 1985 год работал на монтаже химических и нефтяных заводов, трасс газопроводов, аэропортов, нефтебаз и т.д. С 1985 года - член Союза писателей. Лауреат Ленинской премии, премий имени Чехова, Н.Островского... Почетный гражданин штата Нью-Мехико..."
Ладно были бы у него рассказы какие-нибудь дурацкие - про комиссаров там и все такое... Так нет же! Четыреста восемьдесят восемь страниц горькой печали и светлой радости, любви, надежды, нежности и других невозможных в своей душевной теплоте слов.
"...По пустынным и тихим улицам мимо спящих домов и деревьев я вышел к одноэтажному белому домику у реки с яблоневым садом и окнами на восток.
Волнение охватило меня, когда я увидел, что одно из окон открыто и женщина сидит у окна.
Высокие черные георгины росли перед окном, и слышался запах роз и каких-то неизвестных мне, неразличимых в сумраке растений.
Я шагнул по цветам, по отсыревшей земле к окну, взял еe руки. Мама!
- Саша! - сказала она, теряя дыхание. - Откуда ты? Я видела сон, будто ты идешь... и проснулась... и стала ждать, не могла уснуть...
Я сам ошеломлен был своим приездом.
Просто тогда, в пятницу, после работы, я вдруг почувствовал, что не могу ни минуты промедлить и должен тотчас же, как можно скорей, ехать, спешить туда, где меня обязательно ждали."
И в ушах стоял его голос: "Да нет, уже не ждут меня нигде. Знаете ли, так случается в жизни иногда."
Ну зачем он так написал?! Зачем она вообще тогда к нему подошла?
Зачем написал он на титульном листе: "Ангелу на счастье"?!
Какое право он имел так написать - рвать сейчас Аленино сердце жалостью... Писал, наверное, старательно выводя трясущейся рукой корявые буквы, завернул в газетку и что - целый год ждал встречи? Ждал своего ангела-спасителя? А ангел припоздал...
Алена с ужасом вспоминала, как сотрясало и рвало кашлем его хилую грудь. Бросила. Как будто отца бросила там умирать на этой чертовой остановке.
Вот здесь, как у него написано: "Где-то в душе я был всегда одинок, безрассудство поступков отличало меня от друзей, но я не погиб в этом городе от одиночества, потому что любил его - этот сказочный, удивительный город..."
Тогда не погиб, да. А сейчас? Алена с трудом доработала положенные сутки. Приехала домой. Ах, какая маета на душе! Поспать бы, да сна ни в одном глазу. Собралась быстро, книгу взяла и поехала.
Вот и остановка автобусная. Никого. Подумала-подумала и пошла искать отделение милиции. Благо люди показали, рядом совсем.
Долго не могла объяснить, чего, собственно, хочет она от них - милиции. Заявление написать хочет? Да нет, какое заявление! Человек вот этот, не знаете ли его? Вот, писатель, вот его фотография, правда, он сейчас хуже выглядит, больной, пьет и всe такое - в больницу хотим его определить. Я медсестра. Опоздали? Почему опоздали? Как, умер?! Труповозкой с улицы подобрали утром?...
"Да успокойтесь, гражданочка...Он уже совсем бомжем стал, опустился. Хотя и квартира в хорошем доме, да... А ведь известный раньше человек был, уважаемый даже, можно сказать. Писатель. Он вам что - родственник? Нет? А я вот и думаю, странно, у него же родственников-то не оказалось: жена умерла, да два сына, вроде бы, взрослые, соседи сказали, да где-то за границей живут, давно их не видели. А вы, значит, Красный крест? Да, что говорить, отмучился! Вот и вам легче теперь, не таскаться с алкотой-то вшивой..."
Красивая церковь в Сокольниках. Спокойная и тихая, как сама вечность.
Алена поставила свечку (крещеный ли он был? пусть, хоть так...) и написала записку "за упокой новопреставленному Александру". Потом села на лавочке в церковном дворе и открыла его книгу. И стала тихо-тихо шептать с первой же попавшейся строчки его слова, как последнюю молитву человека, которому она не успела стать ангелом.
" я вспомнил тогда, как я жил молодо - счастливо и просто, как мне в сердце легко проникала вся радость мира, как поражало чужое несчастье, как было оно непонятно, потому что сбывалось всe, о чeм я мечтал. Я вспомнил это, как о другом человеке, жизнь которого я придумал.
Но это было, это было со мной! Когда на высокой, отвесной волне я взлетел под самое синее небо и, оглядевшись, увидел вокруг себя звезды." |