Руки высасывали тепло из воздуха через поры. Голова была раскаленной и шла волнами – необъяснимо, но приятно. Тело не чувствовало дивана, на котором лежало. Засыпая, я подумал, что мало оставил на утро.

- Роман, вставай, там китайцы приехали, через полчаса надо быть. Они уже в приемной стоят, головомоллюски.
- Ок, буду, – промычал я и бросил трубку на рычаг с такой силой, что чуть не расколол ею телефон.
Хотелось кого-нибудь убить.

После укола стало легче.
Я глянул на спящую Ксюху. Она тут же распахнула глаза, поглотив мир необъятными зрачками:
- Рома, есть?
- Нет, – я слез с дивана и пошел в ванную.
Она поплелась за мной.
- Как это нет? Оставалось же!
- Мало было. Мне на работу надо. Важная встреча. Денег оставлю, к Любе съездишь.
- Рома, я до Любы не доеду. - Ксюха привалилась к косяку. – Ну ты что, скотина? Немного-то дай.
Я был уже спокоен и добродушен, провел рукой по ее жестким волосам:
- Котенок, а ты сходи ножками, зачем ехать? Прогуляешься. Кстати, она просила купить красной бумаги. Купишь. Скажешь – от меня подарок. Отвалит больше.
- Да отвяжись… Буду еще я барыгам подарки покупать. - проворчала жена. – И зачем ей красная бумага?
- Не думай об этом, – я отряхнул пиджак, поправил узел галстука, взял портфель, кинул на тумбочку денег и ушел.

Машина Андреича стояла у подъезда.
- Роман Алексеевич, давай быстрее, у меня уже труба расплавилась – говорят, ты вне доступа. Будь прокляты эти китайцы. Что за форс-мажоры начались?
- Почему форс-мажоры? – вяло улыбнулся я. – Я знал, еще неделю назад знал про них… Знал.
- Как это? - удивился шофер.
«Волга» тронулась с места.
- Мне надо было тебя предупредить? – я медленно повернул к нему голову. – Тебе-то это зачем, водила машины, а?
Он увидел мои глаза, отвернулся, стал сосредоточенно вглядываться в дорогу.
- Медленно едешь, Андреич.
- Девяносто, куда быстрее?
- Ты по жизни медленно едешь. – я прикрыл глаза. - Короче, через часик во время встречи мне плохо станет, типа. Сердце. Понимаешь? Ты меня типа на пару часов к врачу отвезешь. Понятно?
- Врача Паук зовут? – пробурчал он.
Машина заехала во двор предприятия.

Китайцы сидели в креслах, и все, как один, приветливо улыбались. Ко мне подошел Антон, переводчик. Его потрясывало.
- Ромыч, я больше не могу… С китайцами, это надолго?
- Антон… я сколько раз говорил – живым приезжать с утра. Ты мне фирму развалить хочешь?
- Не рассчитал вчера, прости.
- Не рассчитал… Ты бабло получаешь нехилое. И на машину с телевизором хватает, не только на… Ладно. Постарайся побыстрее, основную суть, что они там хотят. И к Пауку.
- Основную суть я уже выяснил. – он ёжился от невидимого холода. – Хотят контракт о поставках пенобетона продлить.
- На сколько?
- На пять лет. Ромыч, ну подпиши. Там пара бумаг и поедем, а?
- Погоди, какие пять лет?! Пойдем. – я подхватил трясущегося Антона под руку и подвел к китайцам. – Переводи.
Я откашлялся:
- Уважаемые коллеги. Дело в том, что будущей весной я планирую начать реконструкцию структуры моих предприятий, и, возможно, нам придется прекратить связи с восточными регионами. Пять лет меня не устраивают. Предлагаю девять месяцев.
Антон перевел. Китайцы зашумели. Я поймал взгляд Андреича, который стоял возле дверей, и тихонько ему кивнул.

Один из китайцев встал и начал что-то суетливо говорить.
- Они говорят, что девять месяцев – это не срок, - переводил Антоха, – и что в таком случае они предлагают контракт расторгнуть прямо сейчас.
- Скажи им… - тут я артистично схватился за сердце, начал оседать на пол, цепляясь за костюм Антона.
Сквозь прикрытые глаза увидел, как ко мне бежит Андреич.
- Роман Алексеевич, что с вами? Опять сердце!?
Он схватил меня и потащил к выходу, выкрикнув Антону:
– Переведи этим мартышкам, что у шефа сердце! В больницу едем! Пусть завтра приходят!

Он вытащил меня на улицу, доволок до машины, запихнул на переднее сидение, недовольно пробурчал:
- Поехали, что ли?
- Погоди, - не открывая глаз, ответил я, - переводчика подождем.

Всю дорогу Антона ломало. Он выкручивался на заднем сидении и стонал, периодически спрашивая одно и то же:
- Скоро уже, доехали?
- Да заткнись, блин. – не выдержал я и врубил на полную силу магнитолу. Взревели электронные ритмы, я рявкнул на Андреича. - Опять ползешь?!
- Уволюсь я от тебя. – спокойно проговорил тот. – Подожду еще немного, и уволюсь. Смотреть на все это обрыдло. Одна тебе уважуха, что умудряешься фирму держать – башка золотая. - он сделал паузу. – Но… Боюсь, недолго, с такими темпами…
Я схватил его за воротник:
- Чего городишь, водила?
Он резко остановил машину.
- Во-первых, я тебя старше почти в два раза, во-вторых, я не водила, а Степан Андреевич, в третьих….
- По дороге расскажешь, Степан Андреевич! – взвыл я. – Заводи мотор. Гнёт меня!
- Скоро уже, доехали? - послышался стон Антохи.

- «Скорая помощь» какая-то. - Андреич сплюнул в окно, и мы снова поехали. – Так вот, в третьих, я с тобой работаю за зарплату, а не по солидарности мужицкой. Дети у меня, внук, жена болеть стала много. Наваристей, чем у тебя, в нашем городе не найдешь местечка. Но вот все эти ваши сучьи проблемы меня не касаются. Если кто-нибудь из вас загнется, – он перекрестился, – на могилку гвоздички не принесу.
- Ладно, кончай.
Мне было все равно, что он говорит. Тем более, я это уже не раз слышал. Андреич свой был в доску, жалел нас просто, сторчавшихся, по сути, отморозков. Я понимал его в глубине души и на такие проповеди не обижался.

Паук возлежал на прожженном диване и курил трубку. Он был уже под кайфом. Смотрел на нас добродушно, но свысока.
Его страсть к героину была известна немногим. Нам с Антохой «повезло» - сошлись как-то, почувствовали общность душ, и были допущены в его мир.
Паук был звездой. Он играл на бас-гитаре в известной группе. Известной не только в нашем городке, но и в Москве, и даже – за границей. Несмотря на то, что торчал постоянно, он умудрялся и концерты отыгрывать, и на гастроли ездить.

Меня в нем потрясало многое – но особенно его рука. Наркоманы торчат по-разному. У кого-то руки исколоты вдоль и поперек, кто-то ширяется постоянно в одно и то же место. У Паука на сгибе руки был «вулкан» - огромная шишка, в которой зияла бездонная шахта - просто натуральная дыра. Он мог соломинкой вводить туда героин, наверное, - даже из лейки лить. Такое странное образование я видел только у него, и мне казалось, что это какая-то Божья метка. Я же верил в Бога. Я всегда в него верил, и совершенно не относил свою героиновую тему к каким-то нарушениям заповедей. У меня была жена, я ей не изменял. У меня была работа, я успешно вёл дела. Я не воровал, не завидовал. Только торчал. Но кому от этого было плохо?

Паук подкинул нам по дозе, мы с Антоном утолили жажду. После - сидели на ковре и в эйфории слушали монологи старшего товарища.
- Свет в окнах, - медленно говорил он, – это путеводные звезды в дома тех, кто не спит по ночам. Ночью не спят только романтики. Не стоит думать, что кухня, на которой суетится толстуха в переднике, – грязная хата. Грязных домов вообще не бывает. Дом – это святое место, - обычно он внезапно замолкал и жал на кнопку магнитофона, откуда начинали звучать аккорды его бас-гитары.

Паук сказал еще что-то про собак, которые дороже лошадей, прошелся по березкам средней полосы, но этого я уже толком не слушал. Антоха смотрел в мутную даль и улыбался. Наверное, переводил монологи Паука на китайский – он вообще, как мне порой казалось, кроме того, как переводить с иностранного на русский - и наоборот -ничего в этой жизни не умел.

Из глубины отдаленного кармана царапнул сознание звонок телефона. Я медленно вытащил аппарат и прижал к уху.
Звонила Ксюша:
- Рома! Я Любу убила!
- Чего несешь?
- Короче. Я пришла к ней, бумагу красную принесла. Она бумагу взяла и выгнала меня, сказала - нет у нее ничего, а я, ну сам пойми, на кумарах была. Ну и пошла к Витьку, взрывчатку у него попросила.
Я даже слегка протрезвел:
- Ты что несешь, дура?! А?
- А потом… я пришла к ней и взорвала дверь, и там, по-моему, потом «Скорая помощь приезжала». А что будет, если я ее убила, все-таки?
- Ты под дурью?
- Да… это самое…мне Витек отвалил немного.
- Ты где?
- У Витька…
- Там и сиди, идиотка, – я скинул ее номер и набрал Любу.
Долго не брали трубу, потом все же мужской голос ответил:
- Любу кинули по полной. В больнице она.
- Кинули?!
- Пошел на хер, – он бросил трубку.

Паника ломала кайф.
Люба, самый крутой дилер в городе. У нее имелись связи со всеми поставщиками, курирующими наш район. У нее были подвязы с самыми крутыми шишками ОБНОНа Москвы. Она была своя в доску, торчала редко, но всегда могла помочь, даже бесплатно подлечивала, когда я без денег приезжал. Я часто возил ее по делам, сидел с ее маленьким сыном, шестилетним парнишкой. Хороший мальчик, только заикался немного.
Люба кормила всех наркоманов Подмосковья и была, образно выражаясь, неприкосновенна. Любу уважали, от неё зависели, сторчавшиеся прошмандовки её боялись. Потому что Люба всегда была в формате, выглядела прекрасно и, самое главное, умела дружить.
Я набрал жену:
- Да… - вяло ответила Ксюша.
- Слышишь ты, идиотка, ты что с Любой сделала?
- Я же сказала…
- Кто ее кинул?
Жена молчала.
- Понятно. Ты совсем отморозилась? Ты понимаешь, что сделала?
- Дорогой, у нас теперь столько героина. И у нас теперь столько бабла… - проговорила она.
- Значит так. – я встал и вышел в коридор. – Скидывай весь героин, бери бабло, иди на вокзал, покупай билет и уезжай. Сейчас же. Встала и пошла.
- Куда я скину героин, ты чего? – я слышал, как она улыбается. – Видел бы ты, сколько его…
- Витьку подари! Бабушкам на улице раздай! Но чтобы через полчаса ты сидела в поезде и ехала на хер отсюда со скоростью, как минимум, двести километров в час! Все поняла?!
- А куда я поеду? – пролепетала она.
- Не знаю. К маме. В Самару. Всё.

Я нервно отключил телефон и вернулся в комнату. Колотило.
- Ты чего? – спросил Антон.
- Любу кинули.
- Как? Кто? Кто сказал?
- Неважно. Не знаю, - я судорожно пытался сообразить, как быть дальше. Домой возвращаться нельзя. Ксюша, если ее еще не поймали шустрые олени Любы, свалит. Надеюсь, успеет. А если успеет, свалит по любому. Дурочка, сама решений принимать не может, всё на порывах, но меня всегда слушается. Кто ее подтолкнул на эту авантюру – неизвестно, да и хрен с ним. Самое дурацкое в этой ситуации, что подумают на меня, а самое обидное – что так подумает Люба. Я вспомнил о ее сыне. Кто был отцом этого мальчика, не знал никто, даже она сама. Многие говорили, что он похож на меня. Как знать.
Я растолкал задремавшего Паука:
- Мне нужно еще.
- Больше нету. – зевнул тот. – Ты же знаешь, у меня все, как в аптеке. Рассчитано.
- Очень надо. - меня трясло не на шутку. – Понимаешь?
- Понимаю. – кивнул он. – Но нету.
- Паук, спасай. Проблема нарисовалась. Нервы надо поддержать. Деньги завтра завезу.
Он медленно поднялся, подошел к секретеру, достал оттуда коробку, где хранил зелье, а оттуда - малюсенький мешочек, протянул мне:
- Бери, расплатишься потом. Только это не герыч.
- А что?
- «Белый китаец». Известная штука. Какой-то ботаник изобрел в семидесятых. Гений, короче. Химик.

Опять китаец…повсюду китайцы…

- Вообще-то я не пробовал, слышал только, – пожал плечами я.
- Это не слушать надо. - ухмыльнулся Паук. – Только с дозой не переборщи. Нужно очень мало.
- Сколько?
- Микроскопически мало. Но – как повезет. Китаец любит, чтобы с ним осторожно обращались.
- В смысле?
- Говорю же – совсем мало нужно, – он скривился, и я понял, что тема закрыта.
- Хорошо. – я запустил мешочек в карман пиджака, потом оглянулся на Антона, который снова улетел в нирвану. – Этот переночует у тебя?
- Ну уж нет. - Паук вернулся на диван. – Решайте свои траблы без меня. Чужие проблемы – это не моё. Жизнь и так рушится постоянно, со скоростью икс на игрек, и катализировать этот процесс я не собираюсь. Валите.

Андреич храпел в машине под верещание «Машины времени». Мы с Антохой упали на заднее сидение:
- Эй, гони давай.
Он дернулся, открыл глаза.
- Домой?
- В гости приглашаешь? – огрызнулся я.
- Куда ехать-то? – нахмурился Андреич.
- На окраину, бабушку проведать хочу.
- Ночью?
- Вези давай. Моя бабушка. Когда хочу, тогда и навещаю. Соскучился я по ней. Родная душа, не понятно?
- Понятно, - вздохнул Андреич, машина тронулась.
Музыка напрягала, я перегнулся вперед и нажал на «стоп». В тишине стало совсем невыносимо. Я снова включил магнитолу.
- «…но верю я – не все еще пропало...», - гундосил Макаревич.
- Мы к бабушке твоей? – очнулся Антон. – А она не спит?
- И не ест, – парировал я и набрал Любу. На этот раз абонент был «вне доступа».

Бабушка действительно еще не спала. Она очень обрадовалась, сразу приготовила нам с Антоном чая, поставила на стол миску с бубликами.
- Бабуль, мы не голодные.- сказал я. – Ты иди, ложись спать. Поздно уже.
Я обнял ее, почувствовал аромат волос – родной, с детства любимый. Запах ласки, добра и света… Всё то, что осталось далеко за спиной. Безвозвратно утерянное.
Я выдохнул.
- Иди, родная… Спокойных снов.
- Я вам с дружочком в спаленке постелю, - улыбнулась бабушка и ушла из кухни.
Я достал пакетик с «Белым Китайцем».
- Вмажем? – оживился Антон. – Кстати, а с Любой-то что?
Я ничего не ответил, насыпал порошка в чайную ложку, разбодяжил, щелкнул зажигалкой. Вскоре «китаец» закипел, я набрал шприц.
- Бери, - протянул я мешочек Антону.
Игла просверлила вену, тепло разлилось по организму, странное ощущение навалилось сразу, из пелены выстрелили слова Паука « только с дозой не переборщи». И тут же холодная белая крышка накрыла мир.

Проснулся я в бабушкиной комнате. Разбудили голоса, доносящиеся из кухни.
Я встал. Острая боль прострелила язык и левую щеку. Я подошел к зеркалу – на щеке красовалась отметина, будто мне неудачно делали пирсинг. Я высунул язык – он слегка припух. Потом поглядел на свои руки и увидел череду синяков. Странно, так косо никогда не вмазывался. И почему я у бабушки? Может, с женой опять поссорился?
Набрал Ксюшу.
- Аллё. – ответила она. – Привет. А я уже в поезде. Как там? Я скучаю.
- В каком поезде?!
- Ну как. К маме еду.
- К какой маме?!
- Ну как. К своей. Ты же сам сказал. Приказал…
- Перезвоню, - я отключил телефон и пошел на кухню.
За столом сидели бабушка и Антон, переводчик с моей работы.
- Привет, а что, сегодня выходной?
- У тебя теперь долгий выходной будет. - недовольно ответил Антон, поднося ко рту трясущейся рукой чашку чая. – И у меня…Спасибо.
- Не понял.
- Ой, внучек, мой внучек! – кинулась ко мне бабушка прижалась к моей груди, орошая ее старческими слезами. – Как я ночью испугалась. Когда ты изогнулся и пена изо рта пошла, я чуть не обмерла вся. У нас в роду припадошных-то не было. Прадед твой, Василий, страдал, эпилёпсией, ну дак у него это от самогону было-то.
- Бабушка, ты что такое говоришь?
- Да, а потом Антошенька булавку у меня англицкую попросил и стал тебе лицо колоть – я испугалась еще пуще. И язык проколол. Но он молодец, врачи потом сказали, что он правильно сделал – потому что ты мог язык проглотить. – она зашлась в плаче. – Внучек мой, внучек…
- Бабуля, иди полежи, не нервничай. - я проводил ее в комнату и вернулся в кухню. – Антон, что происходит. Я как под кайфом. Вернее, просто ничего не понимаю. Как мы у бабушки очутились-то? О каких она врачах говорит?
- Понятно о каких – о наркологах. – буркнул Антон. - Передознулся ты позавчера. «Китайцем» этим. Хорошо, я ширнулся по малой – тебя моментально накрыло, спасать пришлось.
- Каким «Китайцем»?
- Белым.
- А что это такое?
- Ё, Ромыч, ты что, реально ничего не помнишь?
- Ну, что-то помню, конечно…

В голове было странное ощущение – я чувствовал, что в жизни произошло что-то, мне неизвестное. Вернее не так. Я ощущал, что какая-то часть жизни прошла мимо. Другими словами, я ее не помнил. Видимо, из-за передоза голова еще не до конца встала на место.
- Антон, рассказывай. Я не помню ни-че-го. – наконец сказал я, твердо глядя ему в глаза. – Как я мог передознуться?
Он кинул на меня мутный взгляд.
- Как все…Короче, как долбанулся ты этим «Китайцем», скрючился буквально сразу…Бабушка твоя «Скорую» вызвала, тебя тут пытались откачать - не получилось. На аппарате в больницу отвезли, там ты и откинулся. - он откашлялся. – Вот.
- Откинулся – в каком смысле?
- В прямом. Сердце остановилось.
- То есть я сейчас на том свете? – спросил я и понял, что спрашиваю на полном серьезе – шутить или даже иронизировать не получалось. Я понимал, что значит шутить, но реально не соображал – как. - Ага, и я на том свете. И бабушка твоя. Ромыч, ты чего тупишь?
- Как ты с начальником разговариваешь?
- Какой ты теперь начальник… – вздохнул Антон. – Да и меня вместе с тобой попёрли уже. Андреич, кстати, сам уволился. Сказал – без тебя там ему делать нечего.
- Погоди, а когда это произошло?
- Что именно?
- Передознулся я когда?
- Позавчера. А вчера маляву на фирму накатали. И сразу – приказ сверху. Меня эти херовы врачи тоже на анализ посадили, и туда же…

Мне было очень тяжело понимать. Я это делал с огромным трудом. Раньше, давно, уже не помню когда, такого не было.
- Подожди, а что ты про смерть только что сказал?
Он устало выдохнул:
- Смертяга у тебя, Ромыч, была. Клиническая. Как выжил – непонятно. – он вяло ухмыльнулся. – Коридор белый видел? Или чертей? Чо там хоть?
- Да ничего я не видел. – я сел к столу. – Я не помню. Вообще ничего не помню. Как ты сказал – «Черный Индеец»?
- «Белый Китаец»… Синтетик такой запредельный. Там совсем мало надо, а ты набрал, как обычно, ну и…
- Люба подогнала?
Он выпучил глаза:
- Ты про Любу тоже ничего не помнишь?
- Ну как это – Любу я помню, конечно. Вот и спрашиваю – у нее купил?
- Любу же того, кинули. Она в больнице, в реанимации лежит.
- Как кинули? Мы же еще вчера были у нее в гостях, с тобой, между прочим.
Антон явно от меня устал.
- Рома, может, ты и был вчера в гостях у Любы, но точно без меня, и не на этом свете. Видимо там, – он поднял глаза вверх, – тоже есть своя Люба, которая и после смерти нам героин подгонять будет.
Он встал:
- В общем, я пойду. Меня ломает, да и разобраться надо – что делать теперь. Уеду в Москву, к сестре. На дно нужно, по уму если. И тебе советую. А «Китайца» Паук тебе подогнал. Паука-то помнишь?
- Ну, его. Конечно… Только странно все. Люба в больнице. Как она туда попала? Я…
- Меня кумарит, нужно найти что-нибудь, - перебил меня Антон, – ты разберись пока с головой – что-то странный ты лишка. Хотя после таких чумовых дозняков ваще не выживают. Короче. Повезло тебе. По любасу повезло.

Когда я приехал к Пауку, там были какие-то люди, и дальше коридора он меня не пустил.
- Паук, что такое странное я у тебя купил? И точно у тебя?
Он посмотрел мне в глаза, серьезно так, казалось – в глубину моих мыслей:
- Нашептал тебе Китаец, все-таки.
- Не своди меня с ума, и так собрать его до сих пор не могу. Что за китаец? У меня, Паук, передоз был, я на том свете побывал, я забыл все, что было со мной как минимум в течение последних двух месяцев. Что это?
- Китаец любит, когда его понимают. – тихо проговорил Паук. – Я предупреждал, что с ним осторожно нужно. Он не терпит, когда его тратят зря. Иначе жестко поступает. Но тебя он пожалел. Живым оставил. Значит, что-то еще ты сделать должен на Земле. Это банально, но так.
- А что?
- Я не китаец, - ухмыльнулся он, - а у него тебе лучше не спрашивать. И еще. – он похлопал меня по плечу. – Давай расстанемся прямо сейчас. Напрягать ты стал меня, прости уж. Да и жизнь после смерти надо начинать с чистого листа. А я у тебя на том, на грязном, остался. Бывай.

Он распахнул дверь и я вышел. Начинать с чистого листа. Сказали бы мне еще – как…

…Переехав в Питер, стал жить у родителей, которые тут же занялись моим излечением. У отца были связи в медицине, у матери – в психиатрии.
Мозг не варил абсолютно. Память, как мокрая рыба из рук, регулярно выскальзывала из сознания. Я перестал запоминать элементарное. Когда мне что-то рассказывали, переспрашивал по десять раз одно и то же. Стал пользоваться календарем и завел уйму ежедневников, куда записывал все – вплоть до того - какой фильм и во сколько мне надо посмотреть, какую еду и во сколько мне надо съесть. Слава Богу, как читать – не забыл.

Мне сделали уйму энцефалограмм, мозг тщательно изучили, рассмотрели, и проанализировали. В результате, выдали справку, что по клиническим показателям голова в норме. Но какая же это была норма? Память, конечно, медленно возвращалась. Но я же знал! Я знал, какой был раньше, все тридцать два года, которые прожил до того злополучного дня.

Родители купили мне однокомнатную квартиру, батя сделал неплохой ремонт. На работу идти я пока не мог. Чертова память волнами то накатывала, то отступала. Я честно ждал, что она вот-вот вернется навсегда. Ждал около года, но потом вера с надеждой скончались в одночасье, и я понял, что все-таки неизлечимо болен.

Теперь целыми днями я сидел у окна и думал о том, как буду себя убивать. Мне не хотелось жить. Я был лишним в этом мире. Совсем лишним.
Резать вены боялся, потому что не знал, как это грамотно делать, и не хотел заниматься пустым кровопусканием. Вешаться тоже боялся, потому что опять же - мог не умереть.
Я боялся снова умереть, не умерев.

Однажды забрался на крышу своего десятиэтажного дома, уже молился Богу, уже молил у него прощения за свою тупую и поганую жизнь… Но в последний момент остановил страх того, что могу разбиться не до конца, и буду прикованным к кровати инвалидом, мешающим жить всем окружающим. И я повалился на крышу, и начал кататься в рыданиях, выплевывая на влажную смолу слёзы. Меня даже вырвало. Я не только жить – умереть не мог нормально! Мудак! Мусор, отброс, кусок дерьма!
- Вам плохо? – высокий женский голос разрезал пелену.
Я поднял голову. И увидел…
Она стояла недалеко от меня. Худенькая, в мальчишеской одежде, сказочно красивая. Стояла и внимательно разглядывала меня огромными синими глазами.
Я поднялся. Вытер ладонью лицо:
- Прихватило что-то. Бывает.
- Ничего. – улыбнулась она. – Не страшно, что я вас сфоткала?
- Что? – приблизившись к ней, я понял, что она не просто сказочно - она безупречно красива.
Таких лиц я никогда не видел, и дело тут было не в памяти – такое не забывается, наверное. В её глазах можно было реально утонуть. Правильные тонкие черты лица – как со средневековой фрески. Светлые завитки волос…
- Что? – передразнила она меня, засмеялась, и я услышал музыку. Впервые за долгие месяцы после смерти. Музыка была во всём – в том, как она говорила, двигалась, смотрела на меня, пожимала плечами. А я в той, в прошлой жизни, всегда любил музыку. Она была, пожалуй, моим единственным увлечением кроме героина.

- Я – фотограф. Снимаю крыши. Старые чердаки. Вы так красиво стояли на краю. Как будто собирались прыгнуть. Я вас и сфотографировала. Но если вы не хотите, не буду печатать снимок.
- Как тебя зовут? – медленно спросил я.
- Маша. А тебя?
- Рома.
- Роман. – она поглядела на небо и прищурилась. – Роман-тик. Ты любишь гулять по крышам?
- Нет. Я тут случайно.
- Случайно на крыши не попадают. – она улыбнулась. - Скрываешь что-то?
- Да нет.
Я не мог разговаривать. После трех лет изоляции и борьбы с памятью - одичал.

А Маша… Она была до того совершенна, что каждое предназначенное для нее слово обязано было нести в себе ясность, мудрость, юмор. Весь мир. Но я уже так не мог. Поэтому только молчал и улыбался, слушая ее воркование. А она говорила много и интересно, у нее был неповторимый, с легким надломом, голос, прекраснейший из тех, какие я когда-либо слышал. И я слушал. Пока мы спускались с крыши, пока шли по улицам города. Про ее жизнь, про то что она любит, а что – нет, про книги, фильмы, фотографию. И мне всё было интересно. И через какое-то время я понял, что люблю её. Как не любил никогда.
Она впорхнула в мой больной мозг, в отсыревшее сердце, в истерзанную душу. Впорхнула и стала там жить – просто и естественно, окрылив меня такими эмоциями, о которых я, может быть, когда-то только читал. В детстве. В книжках про то, чего на самом деле не бывает.
Жил без памяти. И теперь без памяти полюбил.

Мы стали встречаться. С каждым разом я чувствовал, что люблю ее сильней и сильней. Она, как ни странно, отвечала мне взаимностью. А я не верил. Не верил судьбе. Я, циничный торчок в прошлом, и убогий умственный калека в настоящем - да и в будущем тоже – по всем законам логики не мог быть любим ею. Стал надеяться на то, что со временем Белый Китаец простит меня, и отпустит мою память из своих железных клещей.
Маша перевернула моё существование с головы на ноги. Снова захотелось жить. С одним «но» - жить только для нее, во имя нее, для того, чтобы она была счастлива. Я ощущал, что могу перевернуть Вселенную, если любимая меня об этом попросит. Я устроился на работу – на простую, водителем. Там неплохо платили, и все деньги я тратил на Машу.

В тот день, когда она у меня осталась…Вернее, в ту ночь… Это было что-то невероятное. Она оказалась безупречна и в постели - конечно, как могло быть иначе? К стыду, в тридцать два года я впервые понял – что такое настоящий секс. Я купался в море счастья, вдыхая её ароматы, изнывая от мучительной неги и оттого, что Маше так же хорошо, как и мне.

Когда утром она убежала на работу, я сходил с ума. Руки помнили все линии изгибов ее тонкого тела, в ушах – звенели ее стоны, перед глазами – сияли космические черты ее лица. К вечеру я понял, что нам надо срочно увидеться.

Маша жила с мамой и братом, к себе не звала. Приехала сама. И снова была ночь, пропитанная любовью и блаженством. Я шептал ей на ухо глупости. Словно восемнадцатилетний юноша. Она улыбалась и прижималась ко мне всем телом. Засыпая, счастливый, ощущая ее головку на своей груди, я вдруг подумал, что так хорошо в жизни мне было только под героином.
Утром, когда она собиралась на работу, я не находил себе места. У меня был выходной. Машу же попросили привезти в редакцию фотографии. Когда она ушла, я начал безумствовать. Метался по квартире, все валилось из рук. Каждые пять минут я отправлял ей смс-ки о том, как люблю. Она сначала отвечала, потом написала: «Ромочка. Я очень занята». И замолчала.

В панике я разбил о стенку дистанционное управление телевизора. Где она? С кем? А что, если она не вернется? Я набрал ее номер – «абонент вне доступа».
Стало невыносимо плохо. Руки тряслись. В горле узлом завязались связки, и воздух не поступал в легкие. Мне стало страшно, холодно, пусто. Я понял, что на этот раз по-настоящему умираю. Маша, где ты…Я не могу без тебя! Маша… Дрожащей рукой я набрал смс-ку: «Ты где?!» И тут получил долгожданный ответ: «Скоро буду».

Я подполз ко входной двери и, свернувшись калачиком, стал ждать ее, как затухающий без хозяина пёс. Сводило тело. Сердце, словно дикая птица, ломало крылья об грудную клетку.
Я слышал все шумы за дверью, очень чутко. Чей-то смех. Шаги. Стон кошки. Грохот почтовых ящиков. И, наконец, колокольчиковым набатом, праздничным салютом, весенней грозой после засухи – лязг открывающейся двери лифта и мягкие, самые долгожданные шаги.

Войдя в квартиру, Маша тут же бросилась ко мне:
- Что? Что случилось? Рома… - она подхватила меня, силясь сдвинуть с места.
Я притянул ее к себе, прошептал:
- Ты понимаешь, что я не могу без тебя? Совсем…
- Я тоже тебя люблю. Но, Рома, это невозможно - быть всегда вместе. Есть дела. Работа.
- Я не могу без тебя!
Я начал срывать с нее одежду. Она шептала:
- Тут холодно…ну что ты…холодно…
Я взял ее на руки, перенес на диван и как изголодавшийся зверь, ворвался в облако ее объятий, запахов, стонов, изгибов – всего того, без чего действительно уже не мог. Паника отступила. Блаженство окутало меня. Перед глазами зарябили картины. Видения, похожие на галлюцинации.

В какой-то момент надо мной склонил лицо китаец с очень белой, будто мелованной, кожей, и тихо проговорил:
- Я возвращаю тебе память. Только ты должен понять одно – я могу отдать лишь то, что имею в себе.

Он исчез. Я поглядел на Машу. Она безмятежно спала. И вдруг я осознал, что несколько минут назад у меня был вовсе не оргазм, а мощный героиновый приход.
Я начинал осознавать - что происходит. Наконец, Белый Китаец отозвался на мои мольбы и решил вернуть утерянное, забытое – то, что отобрал. А вернуть он мог только наркотические воспоминания. Но их я и так помнил. Забыл совсем другое. Что такое воля, стремления. Забыл, как мечтать и верить.
Конечно, многое во мне изменила Маша. Возродились желания, чувства, похороненные мной еще до Китайца, до смерти, еще в той жизни. Я наконец понял, что такое счастье. Настоящее. Я искренне надеялся, что стану здоровым человеком. Но теперь…Все начинало путаться.

Раньше, наедине с собой, я постоянно разговаривал с Богом и часто обращался к Китайцу. Для меня они стали чем-то однородным, единой силой, которая, как мне казалось, могла помочь.
Китаец наказал меня за алчность и глупость, показал смерть. Бог разрешил ему это сделать, но подарил мне вторую жизнь, чтобы…
Мысли прервала Маша:
- Доброе утро, любимый, - она приподнялась на локте, - что-то случилось?
- Маша, зачем я тебе?..
- Я люблю. - она откинулась на подушку. - Хорошее утро сегодня, да?
- Господи, ну за что меня можно любить? – простонал я. – Маша…
- Не начинай. - перебила меня она. – Опять? Ты же обещал.
- Но я не понимаю…
Она прикрыла мои губы ладошкой:
- Рома, я люблю тебя просто. Потому что ты – это ты. И хватит вспоминать свое прошлое. Меня там не было. Я вижу наше настоящее и знаю, что у нас прекрасное будущее. - она поцеловала меня. – Ты веришь мне?
- Да. - ответил я, разрываясь от двойственного чувства – я верил в то, что она говорит искреннее, но в, что ее слова хоть на миллиметр правда, нет.
Наше настоящее замечательно. Но сегодня ко мне приходил Белый Китаец, - а он из моего жуткого прошлого. Что за этим стоит? Неизвестно.
Прекрасное будущее. Какое будущее у отморозка? Своим «прекрасным» будущим я могу разрушить Маше жизнь. Кто знает, возможно у меня через год начнется маразм. Или вообще – завтра.
- О чем думаем? – Маша вернулась из кухни с двумя чашками дымящегося кофе, одну протянула мне. – Опять гоняем глупости по лопастям извилин? – она засмеялась.
Я посмотрел на нее и ощутил дикое влечение. Отставил чашку на журнальный столик, не дал допить Маше.
- Рома. Ну подожди… – она пыталась высвободиться из моих объятий. – Что ты… Ну…
Я не слышал ее. Страсть рвала на куски. Я окунался и окунался в горячие волны. Я не мог остановиться. Маша кричала от счастья, и от этого я распалялся еще больше. Мы неслись над раскаленной Землей, как две влюбленные птицы. Но Маша быстро устала. Она даже сказала «хватит». А я не мог с собой совладать. Я уже не думал о ней. Какая-то сила обволокла мой мозг и заставляла делать это еще и еще, вечно…но тут из тумана, застлавшего рассудок, появилось белое лицо:
- Может, действительно, хватит? Запах смерти не чувствуешь? – Китаец мерзко захихикал, и я мгновенно отрезвел.

Маша лежала без сознания.
Я отнес её в ванную, стал поливать из душа ледяной водой. Она не приходила в себя. Я тряс ее, даже ударил несколько раз по лицу. Потрогал пульс. Она была жива. Я выволок Машу в коридор и набрал «Скорую помощь».
- Алло! Девушке плохо! Что? Да какая разница – почему. Нет. Не падала. Да блин! Человек умирает! Что вы вопросы задаете дурацкие?
Тут я услышал тихий голос Маши:
- Рома. Не надо врачей.
Я уронил трубку. Посмотрел на нее. Она была бледная. Почти белоснежная. Как ее волосы.
- Отнеси меня в постель…
Я бережно взял ее на руки и отнес.
- Ты хочешь еще? – спросила она и притянула к себе.
- Маша, погоди, я так не могу, - с большим усилием отстранился от нее, понимая, что еще миг, и не сдержусь.
Ушел на кухню, чтобы сделать ей горячий чай. Все тело сотрясал ужас осознания, что я только что чуть не убил свою любовь. Это в голове вообще не умещалось. Но страшнее всего было чувство, что меня снова влечет к ней. Как уйти от кошмара? Что мне делать? Перед глазами всплыла мертвая, абсолютно белая Маша с кровавыми подтеками в углах губ. Я рванул в туалет. Вырвало.
Потом заглянул в комнату. Она спала, разметав свое прекрасное манящее тело по кровати. Еле сдержавшись, чтобы не ринуться к ней, я вернулся в кухню. Паника затмевала мир. Я не знал, не понимал – что делать. Я чувствовал, как мои зрачки расширяются и начинают источать страх – тот самый, знакомый, особенный. Страх остаться без дозы. Черт. Китаец, где ты? Объясни мне, что все это значит? Прикрыв глаза, я стал молча его звать. Он откликнулся почти сразу.

Китаец сидел в солнечном экзотическом саду, в плетеном кресле, дымил сигарой и глядел на меня, надменно улыбаясь. Над ним склонилась китаянка, тоже с белоснежной, как и у него, кожей, и обмахивала его пальмовым листом.
- Пришел. - он затянулся. – Ну-ну. Не думаю, что я смогу тебе помочь. – он выпустил облачко душистого дыма. – Поздно.
- Но мне нужно понять…Что происходит? И почему поздно? Что поздно?
- Покури, - он протянул мне портсигар, - успокойся. Сядь.
Я взял сигару. Сел в кресло. Рядом с Китайцем было абсолютно спокойно, как с очень близким человеком. Так умиротворенно я не чувствовал себя даже с Машей. Вернее, стоп. Чувствовал, но в самом начале нашего знакомства. Я стал судорожно вспоминать, когда между нами появилось еле уловимое напряжение.
- Понимаешь, да? – спросил у меня Китаец.
- Что? – отозвался я, закуривая.
- Я слышу – о чем ты думаешь, - ухмыльнулся он.
- Так если слышишь, объясни мне то, чего я не могу понять.
Он кивнул девушке, и та ушла. Затем - нагнулся ко мне и прошептал:
- Маша – она кто?
- Ну… - я отстранился от него. – Как кто. Любовь моя.
- Любовь твоя – там, где звезды! - рассмеялся Китаец. – Ты мне романтику тут не гони, не роди в пустоте тюльпаны! Любовь. Откуда тебе знать, что это такое?! Ты же ни черта не помнишь!
- Я помню. То есть… – я закашлялся. – То есть заново почувствовал…
- Что почувствовал? – перебил меня он и воткнул свой черный глаз прямо в центр моего мозга.
- Любовь.
- К чему?
- К ней, к Маше.
Китаец встал и прошелся вокруг меня:
- Любовь, значит, говоришь? И что же, сильная она у тебя?
- Конечно. Я жить без нее не могу. Но странные вещи происходят, мне самому не разобраться – я поэтому тебя и позвал. Сегодня… Ну ты же сам меня предупредил, о том, что я чуть было… - я выдержал паузу, Китаец тоже молчал, – чуть не убил ее…
- Но не убил же, – он встал у меня за спиной.
- Да это ужас какой-то. Это невозможно. Потому что…
- Потому что ты это все равно сделаешь очень скоро, – жестко произнес он.
- Да что ты говоришь?! – я вскочил. – Зачем ты мучаешь меня?
- Я мстительный. – он выхватил из воздуха шприц, жгут и протянул мне. – Помнишь?
- Что я, по-твоему, дебил совсем? Убери эту дрянь!
- Этой дрянью, - он отправил предметы обратно в никуда, – ты мне полмозга снёс. Если б не мои методики, остался бы я калекой. Тебя Паук предупреждал, что со мной бережно надо. Предупреждал… Но ты жадный был, ничего тебя не волновало. Вот и получай теперь. Машу свою любимую.
Китаец стал исчезать.
- Ты можешь сказать хоть что-то вразумительное? - я стал хвататься за воздух. – Что с Машей? Я не понимаю твоих намеков.
Откуда-то из глубин сознания прозвучало:
- Героин умеет ждать. Слышал такую аксиому?
- Китаец, кончай арифметику преподавать! Объясни, что со мной происходит. Со мной, конкретно!

- Какой китаец? – услышал я голос Маши и открыл глаза. Она стояла рядом со мной и пила чай. Я поглядел на нее и впал в ступор.
Маша была вся белая. Белая кожа, белые волосы, - совсем белые, как седые. В длинной белоснежной рубахе. Я увидел ее глаза, тоже белые, с маленькими точками зрачков, ее побледневшие губы. Она была ужасна.
- Что с тобой, Маша? – вырвалось у меня.
- Все хорошо, - улыбнулась она, – пойдем, ляжем?
Маша протянула руку, взяла меня за рукав – с ее ладони посыпались мелкие крупинки белого порошка. И тут я все понял.
- Отпусти меня. – я оторвал ее от себя и, превозмогая дикую силу, влекущую к ней, попятился в коридор. – Прости меня, это я сделал тебя такоё. Но с тобой всё будет хорошо. Это я…Я же говорил, что я конченный. Я понял. Я все понял. Я остался, каким был. Героин не отпускает! Он умеет ждать, а потом возвращается, и у него может быть любое лицо. Я так не хотел этого, но он вернулся, и я, подонок, нарисовал его лицо тебе, любимая, - я уже стоял у выхода из квартиры и отпирал замок.
Маша медленно шла по коридору ко мне:
- Рома, ты опять что-то придумал? Не уходи. Я не могу без тебя.
- Я тоже не могу, но я не имею права тебя погубить, - ответил я и выбежал на лестничную площадку.

Она ринулась за мной:
- Не бросай меня! Я погибну!
- Ты погибнешь со мной! - я подбежал к лифту. - Ты потом поймешь, как я любил тебя. Я и сейчас люблю! А ты будешь жить. Ты должна жить!

Маша вышла из квартиры:
- Нет, Рома, ты все врешь. Ты решил меня бросить, да? Бросить? Я уже не такая красивая, не такая умная и хорошая? – порошок сыпался с ее губ, с волос, она на глазах распадалась на крупинки. – А ведь ты не знаешь, я ведь беременная.

Она была уже совсем рядом. Я нырнул в раскрывшийся лифт и нажал кнопку «10». Дверь захлопнулась, когда Маша собиралась в него войти. На полу кабины осталась небольшая кучка героина.
- Потерпи, родная, немного потерпи…Сейчас всё будет хорошо…Назови малыша, как меня… - бормотал я, наблюдая за индикатором лифта: 6,7,8,9…

Я вышел на десятом этаже и одним прыжком очутился на крыше. Ветер подтолкнул меня к краю, я зажмурился, расставил руки и полетел.

- Остановка сердца. - прогремел низкий мужской голос. – Откинулся нарик.

На меня накинули какую-то легкую материю, и я провалился в темноту. Долго падал. А затем пошел. И это был вечный переход. Коридор – да, я его увидел. Очень узкий и ослепительно белый. И еще - бесконечно длинный. Болело всё – руки, ноги, сердце. Шел, цепляясь за стены, когда впереди замаячил свет…

…Мы с Пауком стояли в его прихожей. Он хлопнул меня по плечу:
- Жизнь после смерти надо начинать с чистого листа. А я у тебя на том, на грязном, остался. Бывай.

Он распахнул дверь и я вышел. В бесконечность.