- Мне надоело умирать, – Лирочка сидела на невысокой скамеечке, смотрела на то, как Аркадий старательно делает ей педикюр. - Это так безнадежно глупо - что-то делать, заниматься собой и другими, спать, следить за свежестью лица, принимать пищу, любить… - зная, что скоро все равно это закончится.
Она вздохнула.
Аркадий недовольно покосился на Лирочку, но промолчал.

- Ах, - продолжила она. - Особенно – любить. Да, это исключительно безнадежно. Причем чем крепче любовь – тем сильней беспер… бесепре…
- Бесперспективность, - не поднимая головы, подсказал Аркадий.
- Да, …она… происходящего, – Лирочка закурила тонкую сигарету. - Любимый человек, любящий человек рядом с тобой – он самая жертвенная из жертв в твоем прошедшем в тебе и рядом с тобой мире,– она выпустила дым, нахмурилась и посмотрела на Аркадия. – Я все правильно сказала?
- Возможно, – устало ответил он, покрывая ее ногти лаком.
- Да и не важно. Вы с ним разбегаетесь по разным сторонам бесконечного скоростного поезда, - она запнулась, побледнела и проговорила сдавленно. - Будь она не ладна, эта химическая терапия – одни побочные эффекты, а толку - ноль.
- Ну что значит ноль? – Аркадий посмотрел ей в глаза, протянул руку и погладил Лирочку по щеке. – Врач же сказал – все прошло успешно. Препараты легкие. Похвалил. Он же похвалил тебя даже – живчиком назвал.

Лирочка капризно выдернула ножку из руки Аркадия, резко встала.
- Этот врач! Что он знает? У него здоровый организм, и ему не понять мятущейся души, которая зачахла вместе с телом! – она крепко затянулась и закашлялась.
- Вот. А ты еще и куришь. Нельзя же тебе… - проговорил Аркадий. – Садись, ноготок докрашу.
Лирочка села на место.
- И ты знаешь, так у меня все мучительно ноет. И тоска щемит, щемит… Я понимаю, что страшное позади – но ведь, неравен час, – и умру же. Умру… - она прослезилась.
- Лирочка, не плачь. Ты меня переживешь. Всех переживешь же ты! - воскликнул Аркадий.
- Да. Не надо. Не надо плакать. Я семь раз почти что умерла. Но не умерла же, да?
- Конечно, не умерла, и теперь тоже… Ну что ты? Посмотри какие ножки у нас красивые, - он поцеловал ее пальчики. – Принцесса моя.

Она потушила сигарету.
- И все-таки как же всё безнадежно, – Лирочка встала и пошла по коридору. – Безнадежно и глупо, – она обернулась на Аркадия. – Ты любишь меня?
- Ну конечно! – он вскочил и приблизился к ней. – Как ты можешь даже спрашивать такое. Даже сомневаться как можешь?
- Я не понимаю… - она вышла на балкон, зажмурилась навстречу солнечным лучам. – Ведь Аркадий. Ты же здоровый, молодой мужчина. Ты еще силен, и ты – как бы это сказать – редкий человек…
- Да какой я редкий, – он поставил перед ней тарелку со свежей клубникой. – Обычный я.
- Нет, ты редкий, – она задумчиво посмотрела поверх крыш города. - Ты умеешь любить, заботлив, щедр. А еще ты – романтик. Да… - она обернулась к мужу. - Знаешь, как их мало?
- Кого? – он взял клубничку и отправил Лирочке в рот.

- Ну, романтиков же, ты меня слушаешь? Романтиков очень мало. Я читала же тебе – что они все черствеют, – Лирочка перегнулась через перила и поглядела на снующих внизу людей. – И становятся циниками. А сначала не так. Вот они все, - она кивнула на людей, - были когда-то романтиками. Верили, ценили, ждали чуда. А потом жизнь насытили их судьбы всякими каверзами. Душа от каверз становится холодной, сердце блекнет. Знаешь… Это страшно, так вот, раз – и циником стать. Это почти тоже как смерть, – она задумалась. - Только там и химическая терапия не поможет. Ни единый укол не спасет. Смерть души. Как бы сказать… обесцененной. Можно же так сказать?
- Наверное…
- Ну так вот, ты представляешь, как у них, у циников, всё безнадежно глупо. Только у них – по-настоящему, навсегда. У меня же временно. Да же?
- Временно, конечно временно, съешь еще ягодку, – закивал Аркадий.
- Я потом съем, хорошо? Так вот. Живет такой вот духовномёртвый человек, и зачем? – она снова посмотрела вниз, на людей, - быть мертвым при жизни – это Ад, настоящий Ад. Он есть уже здесь, на Земле. Про тот, куда скоро попаду я…
- Лирочка, перестань! – у Аркадия затряслись губы.
- Ладно, ну попаду же? Когда-нибудь.
- Когда-нибудь. Очень не скоро.
- Ну вот. Так вот тот Ад, – она задрала голову и посмотрела на облака. – Мы не знаем – какой он, какие там муки, да и вообще – можем ли мы знать – есть он или нет. А вот этот, земной Ад, он страшен.

- Лирочка. Я думаю, не все, далеко не все - такие, как ты говоришь…
- Почти все, - резко оборвала она Аркадия. – Я знаю. Я насмотрелась, особенно в последнее время. В больнице… В больнице – больше всего. Люди, обреченные на смерть, которые знают, что у них нет никаких шансов – откуда у них будут иллюзии? Что вскормит их былую любовь к жизни, какое чудо взрастит на камне доверие к миру? Они же понимают, что все безнадежно глупо…
Лирочка повернулась к мужу и поцеловала его:
- Нет. Ты только не подумай, что у меня так же как у них – у меня временно.
- Да, временно, конечно. Я и не думаю вовсе…

Она пошла в гостиную, он – за ней.
- Так и вот. Ты знаешь, я тут когда была на терапии, познакомилась с женщиной. Молодая женщина. Да и рака у нее нет. Она там какую-то болезнь головы лечит, – Лирочка села на диван. – Но она нормальная. Нервное только что-то. Мы поговорили, разговорились. И ты знаешь… Она совсем мертвая! Ни во что не верит. И я так удивилась – рака нет, детей двое, маленьких, и муж тоже есть. Молодая. И мертвая душа. Откуда? Я стала ей говорить про то, как мы с тобой съездим на море. Мы же съездим?
- Обязательно!
- Да, я рассказывала – как там хорошо. На море. Солнце, и этот, особенный хруст песка под сандалиями. Я ей говорю – Ира… Ее Ира звали. Ира, говорю, вы бы тоже на море поехали, с детишками, с мужем. Море же всё лечит, - Лирочка вздохнула и задумалась.
- А она? – Аркадий достал плед и прикрыл ей ноги.
- А она сказала, что всё это ни к чему, потому что бесполезно. Дети у нее вырастут и станут как их папаша. А папаша пьет водку. И зачем, говорит Ира, мне везти их на море, если они все равно водку эту пить потом станут. Ну и еще сказала, что у нее нет денег. И что муж её – ну папаша детей – который водку пьет… Понятно я объясняю?
- Понятно, очень.
- Что этот муж её на какой-то работе работает, где деньги уже не платят три месяца, он их домой и не носит. Я ей говорю, мол, Ира, ну он же принесет – подождите. Начнут там платить деньги. А она, ты понимаешь, не верит. Она говорит – не верю я ему. Он только обещает. Можно так? Отец двух ее детей, живет с ней. Водку пьет, конечно, но кто её не пьет? Кроме тебя? Не знаю, все пьют. Это не повод не верить. Совсем, – Лирочка закинула голову на спинку дивана. – И вот эта Ира в свои тридцать лет – уже мертва и живет в Аду. Потому что надо верить. Иначе цинизм сожрет тебя изнутри. И не заметишь, как опухоль души сожмется в кольцо смерти… - она прикрыла глаза и задремала.

Аркадий сел напротив Лирочки и стал изучать ее тонкое, ставшее из-за болезни почти прозрачным, лицо. Он ласкал любящим взглядом выпирающие горбики ключиц, мысленно гладил лысую – совсем безволосую – голову и думал, что еще целых два месяца они будут вместе, как это пообещали врачи. Это шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов и восемьдесят шесть тысяч четыреста минут. А потом – начнётся бесчисленное количество мгновений. И он верил, что эти мгновения протянутся длинною в бесконечную жизнь. Шестьдесят дней – это рамки мертвого цинизма врачей. А бесчисленные мгновения – гирлянда веры, которая связывает их с Лирочкой души, и которая не сможет порваться. Потому что слишком жива для этого.
Он подоткнул плед под ногами жены и пошел заваривать ей жасминовый чай.