Сидели мы вечером с Максимом и в нарды играли. Максим, по своему обыкновению, курил, я, по своему обыкновению, выигрывала. Было тихо и спокойно: тихо горел и потрескивал камин, звучала спокойная музыка, мы с Максимом молчали - между нами протянулась прозрачная, но плотная нить любви и гармонии.

Тут - стук в дверь. И громогласный такой, скажу вам, стук.

Максим пошел открывать. Я чуть задержалась, слегка изумляясь, что визитер не воспользовался дверным звонком. Чего стучать, когда нажать на кнопку можно? Не в деревне живем...
Из прихожей послышались громкие голоса. Я вышла в холл.
Их было трое. Одна из них - наша старая приятельница, актриса и певица, Светка Котельникова. Пьяная. В хлам.
- Привет, - она повисла у меня на шее. - Вы еще не знаете, кого я к вам привела! Это наша история!

Прогибаясь под тяжестью Светки, я посмотрела на нашу историю. Она состояла из двух человек - полной женщины лет сорока двух, напоминающей Крупскую в юности, и высокого красавца со светлыми набриолиненными волосами. Красавец напоминал гомосексуалиста.

Максим пытался помочь еле державшейся на ногах даме снять пальто, молодой человек пытался раздеться сам, но не очень успешно, поскольку, по-видимому, пили они все втроем, вместе и долго.
- Наташа! - Светка каким-то незаметным движением отстранила меня и рухнула на пол. - Наташа, ты только посмотри на них! Что ты на это скажешь?

Что я могла сказать? Когда на пол по очереди попАдали и Крупская, и красавец, мы с Максимом молча переглянулись, словно по команде, перетащили всех троих в комнату, рассадили по креслам и диванам.
Я предложила чаю.
- Какой чай в такую ночь? - возмущенно проговорила Крупская. - Только водка!
- Что за ночь? - тихо поинтересовалась я у Светки.
Она поглядела на меня своими огромными глазами:
- Ну ты даешь... Это же наша история.
- Это я уже слышала.
- Слышала, да не поняла! - Светка вытянула вперед руку и указала на даму, которая бесцеремонно развалилась в кресле. Даже не развалилась, а расплылась по нему, напоминая старинный разноцветный коврик. - Это же Роза Рогова! Художница века! Как же ты не знаешь?
- Рогова? - отозвался Максим. - Я знаком с вашей живописью. Насколько я помню, вы предпочитаете обнаженную женскую натуру?
- Предпочитаю, - Рогова извлекла из рукава блузки веер, манерно раскрыла его и стала обмахиваться, прикрыв глаза.

Я промолчала. Почему-то в этот «особенный» вечер мне не очень хотелось говорить. Да и с творчеством Розы Роговой я знакома, к стыду своему, не была. Может, из-за того, что меня, в отличие от Максима, больше интересовала мужская натура.

Я перевела взгляд на блондина. Он сидел на поручне кресла, в котором все больше и больше расплывалась художница века, раскачивался и смотрел в неопределенном направлении. Он был, несомненно, очень молод. Моложе меня. Лет двадцать, не больше. Несовершеннолетний, в американском понятии, человек. А в нашем понятии? В нашем - без понятия. Тьфу ты, черт. Хотелось спать. И в голову лезли пустые мысли.

Светка перехватила мой взгляд, тоже посмотрела на юношу.
- А это - Евгений Онегин, - она многозначительно кивнула нам с Максимом и добавила. - В образе.
Молодой человек интуитивно поднялся с поручня и поклонился.
- Он тоже - наша история? - спросила я.
Рогова открыла глаза.
- Вы что же, голубушка, с творчеством Пушкина не знакомы?
- Ладно, отвянь от нее, Роза, - заступилась за меня Котельникова. - Она, думаю, читала не меньше нашего. Драматург она. Начинающий, но подающий успехи.
- И что же, издавались? - поинтересовалась художница.
- Ставилась. В Молодежном театре, - спокойно ответила я. – «Молчание Праги» - вы не слышали? В прошлом сезоне.
- В прошлом сезоне мы с Онегиным жили в Праге. А вот о Молодежном театре я даже и не слышала. Это что-то из нового? Абсурдизм какой-нибудь? Терпеть не могу. - она снова прикрыла глаза. - Онегин, иди за водкой.
- Не хочу, - вальяжно проговорил красавец. - Роза, я устал. Поехали к тебе, в тряпочки зароемся...
- Представляете, вчера, он прокусил мне палец! - Рогова потрепала Онегина по затылку. - Мальчишка.
- Это страсть, - оправдался тот и принялся целовать ее полные руки.

Меня начинали раздражать наши гости. И Рогова, с ее надменностью в степени наглости. И Онегин, подобострастный кузнечик на плече исторически важной особы. И даже Светка, которая их привела. Хотя, конечно, нет. Светку я любила. Талантливая, добрая. Пьющая только.
- Онегин! - стряхнула Рогова кузнечика со своих исторических пальцев. - Иди за водкой.
Видно было, что бедный пушкинский герой уже не может никуда идти. Он хотел встать. Вернее, чтобы его подняли, одели, увезли, там зарыли в тряпочки, и тогда он, видимо, был готов из благодарности прокусывать пальцы всем, кто об этом попросит.
- Не хочу... - простонал пьяный юноша.

Роза открыла глаза и мрачно зыркнула на него:
- Евгений!
Тут ситуацию разрядил Максим:
- Я, конечно, не Ленский, - сказал он. - Но компанию в походе за напитками составить могу.
Онегина как подменили, он соскочил с кресла, одним прыжком переместился к стулу, на котором сидел Максим, и, по-гусарски, коротко поклонившись, радостно отчеканил:
- Я готов.
- Понятное дело, - расхохоталась Крупская-Рогова. - Вы, милочек, с Онегиным осторожнее. Он - педик!

Меня передернуло. Я не ханжа, но не люблю грубых формулировок. Хотя, конечно, богемная эстетика безгранична. Особенно, в сфере художников. Об ориентации Онегина Рогова могла бы и не говорить. Кому это интересно? Мне, например, нисколько. Это вообще неинтересно. Это грустно и немного противно.

Я поглядела вслед уходящему за водкой красавцу. Вот, человек. Кто он? Красив и молод. Возможно, глуп, а, может, и умен. Скорее, хитер. Живет в образе. Откуда этот образ? Он молод и красив, поэтому его все любят. Все. И мужчины, и женщины, и даже Рогова, предпочитающая женскую натуру. Назвался Евгением Онегиным, и живет. Его кормят, поят, ему позволяют кусать руки и целовать ноги. А он даже не знает что такое - позволять. Он привык. Он ЗНАЕТ, что его все любят. Я ухмыльнулась в мыслях. Почему это все? С чего я взяла, что все? Мне, например, он не нравился. Значит, не все...
Вот Рогова. Она вообще может любить? Обломок истории. Скала, начиненная талантом, грубой эстетикой и тягой к странным отношениям. Зачем ей, начинающей увядать, даме, этот юнец? Она тщеславна, все, что она говорит и делает - пропитано тщеславием. И Онегин - маленький кусочек этого тщеславия. Молодой, свежий, страстный. А главное - закрывающий на все глаза. Ему все равно, кто его кормит и зарывает в тряпочки. (Привязалась я к этим тряпочкам.) И поэтому стареющая некрасивая женщина может расслабиться, не думать о внешности, возрасте, поведении, и заниматься только своим творчеством. Так. Я пришла к тому, что образ нашего гостя полезен для других и трагичен для него самого. А с чего я начинала?

Мои глубокомысленные размышления прервала Роза:
- Девочка, а вы отчего такая смуглая? Загорали?
- Ноябрь... - проговорила сквозь дремоту Светка, видимо таким абстрактным путем дала понять, что нынче не позагораешь как следует.
- У меня такая кожа. Пигментация.
- Да что вы говорите! - Рогова поднялась с кресла и поплыла по воздуху, напрямую в мою сторону. - Какая интересная фактура. А волосы светлые - свои?
- Парик, - зачем-то съязвила я.
- Да, я тоже не люблю косноязычия, - ничуть не смутилась художница. - Позвольте повторить вопрос - светлый цвет волос натуральный?
- Натуральный.
- Светусик! - воскликнула Рогова, разбудив заснувшую Котельникову. - Ты погляди, какая фактура!

Она вцепилась в мою руку и стала внимательно изучать.
- Рогова, отстань от девушки, - зевнула Светка.
- Да я не пристаю, - художница привела потными пальцами по моему предплечью. - Тут фактура.
- У тебя везде фактура, - махнула рукой Светка. - Отстань от нее.
Роза послушно встала и вернулась к себе в кресло.
- Муаровая кожа, - напоследок констатировала она.

В это время послышались голоса, и в комнату вошел Максим в сопровождении Онегина.
- О! Водка! - затряслась в экзальтации Рогова. - Онегин, у вас с молодым человеком все получилось?
Онегин грустно улыбнулся и отрицательно замотал головой.
- Ну, иди, мальчик мой, я тебя утешу! - засмеялась художница, и Онегин, словно песик, сел возле ее кресла, положил голову к ней на колени, а она стала трепать его за уши.

Всем стало весело, даже мне. Мы отметили встречу. Максим пытался развлекать гостей. Рассказывал какие-то истории, анекдоты. Рогова с Онегиным оказались благодарными слушателями, радостно и открыто реагировали на все шутки, попеременно делали нам комплементы, причем Онегин все больше - Максиму, а Рогова - мне.
Светка оказалась в стороне, поэтому отрешенно смотрела в таинство занавешенного окна и слушала музыку.

- Там у вас аквариум, в передней, - внезапно проговорил Онегин. - В нем рыбок нет. Почему?
Мы с Максимом переглянулись.
- Онегин у нас известный юннат! - весело сообщила художница.

Я поглядела на юношу. Он ждал ответа на свой вопрос, и я поняла, что его очень волнует в данную секунду отсутствие рыбок в нашем аквариуме. Может, это было связано с чем-то личным.
- Вы знаете, - сказала я, - мы еще не успели их завести.
- Я знаю, каких рыбок вам нужно завести, - серьезно сообщил Онегин.
- Пираний, - Максим краем глаза скользнул по Роговой.
- Что вы, что вы, - замахал руками Онегин. - Ни в коем случае! Только рыба-фонарик!

Он замолчал, а потом добавил, растягивая слова:
- Они такие глубоководные...
- Ой, Онегин, ой не могу! - рассмеялась Рогова. - Правда, он милый? Душка!
Она поцеловала своего питомца в лоб.

Мне опять стало противно, и я выпила водки.

Тут же я почему-то представила рыбок-фонариков. Они всплыли в моем сознании, выпуская из широких ртов большие воздушные пузыри, у каждого во лбу сияла маленькая новогодняя лампочка. А самая большая из них была с головой Онегина, и, махнув небольшим хвостиком, она невзначай нырнула в самую глубину. Я поморщилась. Онегин в глубине моего сознания никак не планировался.

Тут раздался громогласный призыв Роговой:
- Внимание!
Я прервала очередную свою мысленную цепочку и поглядела на художницу. Она стояла на подлокотнике кресла, поддерживаемая раскрасневшимся Онегиным, и, подняв руку вверх, неожиданно запела:
- Костюмчик новенький, колесики со скрипом
Я на тюремную квартиру променял!

Пела она безобразно, не попадая ни на единую ноту. Тут ее поддержала Светка, стараясь перекрикивать. Котельникову было слушать приятно. Даже пьяную. Даже в контексте подобной песни.
- Максим, - кокетливо проговорила Светка. - А ты чего это гитару не берешь?
Онегин отпустил Рогову, которая незамедлительно рухнула куда-то за пределы видимости, и переместился в сторону Максима:
- А вы играете на гитаре? - подобострастно восхитился он, наклонившись к моему возлюбленному так близко, что я похолодела от напряжения.

Затем я вспомнила про несчастную Розу и, отпустив ситуацию с Онегиным на самотек, пошла поднимать историческую леди. Заглянув за кресло, я обнаружила Рогову сидящей на полу и тихо поскуливающей. Она плакала!
- Вы ушиблись? - я протянула ей руку.
- Ах, - взмахнула наклеенными ресницами та. - Я не ушиблась. Я сломалась.

Она ухватилась за мои пальцы. Я напряглась, и поняла, что поднять ее килограммы не смогу. Чтобы не причинять страдалице лишнее беспокойство, я разжала пальцы и села на пол. Рядом с ней.
- Ты, деточка, не знаешь, - всхлипывала пьяная художница. - У меня дочь такая, как ты. Может, чуть младше. Да, наверняка, младше. Ах...
- Вам плохо? - зачем-то поинтересовалась я очевидным фактом.
- Нет, бля, хорошо, - она поглядела на меня мутными глазами.

И тут я увидела перед собой несчастного, обреченного, обесточенного человека. Я увидела сорокапятилетнюю женщину, у которой когда-то, может очень давно, была сломана судьба, было много потрясений, издевательств и унизительных ситуаций. Она поняла это.
- Да... - развела руками Рогова на мое бессловесное озарение. - Так вот... Налейте мне водки, господа.
Я принесла ей водки. Она выпила и велела всем уйти. Видимо, уже плохо соображала, что вижу ее только я.

Вернувшись в компанию и оставив Розу наедине с собой, я застала Максима играющего на гитаре, Онегина, сидящего у него в ногах и Светку, поющую что-то из Визбора.
Онегин протянул руку и провел ею по ноге Максима. Тот остановился и слегка отстранил юношу этой самой ногой:
- А вот это нельзя.
- Почему? - обиженно округлил глаза Онегин.
- Слышь, Онегин! - выкрикнула Светка. - Напился - будь человеком. Тут нормальные люди живут. Я тебя к нормальным людям привела. Иди, сядь на место.

Он как-то печально посмотрел на нее, но потом послушно поднялся и сел в кресло, с которого совсем недавно неудачно взлетела Рогова. Я удивленно поняла, что в данную минуту этот красивый «фонарик» и не вспоминает про свою покровительницу. Он был так ошарашен словом «нельзя», что, казалось, слышит его впервые. Или, быть может, давно не слышал.

- Вы, ребята, не обижайтесь. - Светка курила одну за одной. - Роза действительно потрясающий человек. Но у нее сложная жизнь. И была, и есть, и, наверное, будет. Знаете, я уважаю ее. Она ведь в тюрьме сидела. В юности. За антисоветчину. Да. Потом за границей долго жила, бедствовала... Я, знаете, какой тост сегодня за нее подняла?
Светка встала:
- Я сказала: «Роза, когда ты умрешь, я приду к тебе на могилу.» Мы все когда-нибудь умрем.
- Сволочь ты, Котельникова, - раздалось из-за кресла. - Люблю тебя...
- Роза, поехали, - простонал обиженный на всех Онегин.
- Подними меня, котик мой...

Он нырнул за кресло, долго возился, наконец, поставил Рогову на ноги.
В «полете» она потеряла ресницы с одного глаза и рассадила губу.
- У вас кровь, - сказала я. - Давайте, я продезинфицирую.
- Это не смертельно. Я сама продезинфицирую. Онегин, водки.
Странно. Я смотрела на нее и не узнавала. Еще мгновение назад эта женщина представала предо мной слабым, несчастным существом. Теперь же она снова была той же надменной, тщеславной и безумной Роговой, которой явилась с самого начала.
- За жизнь! - громко сказала она и выпила.
Вскоре они ушли.

Напоследок Светка выдала тираду о том, что на историю нельзя обижаться, с ней нельзя спорить, и, главное, ее невозможно судить. Потому что ее можно только изучать.

В ту ночь Максим, уставший от шумных гостей, очень быстро уснул, а я, не смотря на выпитое, долго ворочалась и думала о том, что, наверное, Котельникова как никогда права. История. Как она создается? При жизни. И остается после смерти, перетекая в новые жизни, где понятие «после смерти» еще абсолютно абстрактно. Как для меня сейчас. Как для Максима. А для Роговой? Быть может, для нее это понятие вполне конкретно и осязаемо. Она знает прикосновение смерти, и поэтому, наперекор всему, живет искрометно, падая, и поднимаясь вновь. И Онегин знает, что такое смерть. Скорее всего, он и не рождался вовсе. Он - вымышленный герой вымышленной жизни. Образ, запечатленный поэтом. Подпруга истории. Мостик между разными течениями... Изучать... Я уже засыпала.... Как жаль, что они, наверняка, ничего не будут помнить, и вряд ли придут снова... Я бы хотела...

Разбудило утро.

Через неделю, под вечер, посыльный принес большой ящик и, ничего не сказав, удалился. Максим разрезал бечевку, приподнял крышку, и мы увидели, что в ящике лежат два предмета, завернутые в холст.
Максим осторожно достал один из них и развернул. Это был маленький переносной аквариум, в котором плескалась экзотическая рыба. Очень красивая и шустрая. На круглом боку аквариума красовалась надпись «Рыба-фонарик».
- Ты представляешь? - обернулся Максим.
- Да... - я тоже была приятно удивлена.

Максим развернул второй предмет, и присвистнул.
Картина с изображением запечатленной женской натурой. Натура была обнажена и возлежала на шелковистой зеленой травке, на фоне какого-то водоема. И натурой этой была... я. Лицо, руки, ноги… вся фигура... Как фотография. « Р. Рогова» - красовался вензель в углу полотна. Но как она это сделала? Как угадала? В тот вечер я была в брюках, в плотном свитере.
- Ты у меня просто красавица, - улыбнулся Максим и перевернул картину.

На обратной стороне значилось название «Девушка с муаровой кожей».
- Вот история, - покачал головой Максим.
- НАША история, - поправила его я, чмокнула в щеку и, окрыленная, побежала к печатной машинке писать рассказ под названием «Два предмета, завернутые в холст».