1 глава
«К СВОБОДЕ СКВОЗЬ ДОЖДЬ»

Я пробиралась через холодную цепкость кустов, не оставляя следов. Шел дождь. Он размазывал косметику, смывал разницу между мной и одеждой. Карман жакета оттягивала фляга с вермутом, она позвякивала, соприкасаясь с ключом от дома Артура. Артур, мой брат, жил далеко, в пафосном районе, а у меня не было денег даже на метро. Но я шла вперед, потому что возвращаться было некуда. Меня выгнал из дома единственный, любимый человек. А, значит, меня выгнали из единственного дома. Я - бездомное существо с ключом от чужой квартиры.

В голове мутило от вермута. Я урывками вспоминала рот, изрыгавший проклятья в мой адрес. Это был очень знакомый, очень близкий рот... Я упала в грязь, расплылась в маслянистой луже. Дождь усиливался. Я могла бы лежать незамеченной в этой проклятой Богом луже до рассвета, пока дворник или какой-нибудь гуляющий с собакой меня не найдет. Могла бы стать рыбой или русалкой. Я закричала что было сил. Я могла стать Сиреной. Но сирена пришла сама в облике машины, наполненной людьми в униформе. Они тащили меня, как большой, долгожданный улов. Большого, жирного сома. Я казалась себе жирной и скользкой.

А потом помню темное помещение и двух людей, скидывающих униформу. У них горели в полутьме глаза, и это было похоже на кадр из фильма о средневековых пытках, на байопик об инквизиции. Я громко смеялась, когда они, по очереди, быстро, как по бесслышному выстрелу, делали это со мной - одинаково, механично, с равнодушным придыханием в конце. А потом мне дали выпить вермут, и угостили сигаретой. А я сказала, что я - писательница, и теперь уже смеялись они, одинаковые, и смех их, как и их придыхание, был безликим, не запоминающимся.

Когда мой единственный, любимый человек смеялся, я слышала музыку... Больше ты ее не услышишь, крошка. Никогда... я снова зарыдала. Сердобольные насильники, которые были опять в уродливой униформе, налили мне водки, или какой-то другой дряни, от которой я стала видеть все в тройном объеме. Я встала с тяжелой скамьи, и поняла, что до Артура не дойду. Я попросила денег на такси. Они вышвырнули меня под дождь в ответ.

Рядом маячили огоньки вывески какого-то бара. Я зашла внутрь. Здесь было тепло. И сухо. Я села за столик, пошатываясь, каждый раз норовя опрокинуться навзничь. Ко мне подошла красавица с очень широкими бедрами, которые затмевали собой весь бар. Я даже протянула руку и потрогала их:
- Какие у тебя бедра, крошка, как у русалки, - проговорила я. Сдались мне сегодня русалки. - Посиди со мной.
- Вы будете заказывать что-нибудь?
- Я закажу. - мутные глаза оглядели бар в поисках какого-нибудь мало-мальски приличного кобеля, способного заплатить за меня. У стойки стояло несколько человек. - Бутылку вермута, поесть что-нибудь. Как я выгляжу?

Она достала из фартука зеркальце, протянула мне.
- Нет, - я отодвинула зеркальце. - Ты скажи. Сама скажи мне.
- Неважно.
- Иди отсюда, шлюха, - вырвалось у меня с самого дна души. Она выглядела хорошо. И широкие бедра ее совсем не портили. Она была благополучна. Работала официанткой, и думала о своем доме, где ее ждал какой-нибудь единственный человек, который не выгонял ее, а просто любил. А я, писательница хренова, словоплетка, пропойца, брошенка. Мои книжки нужно укладывать рядами в общественных туалетах. Чтобы бумага не пропадала по чем зря.

Вермут появился вместе с мужиком. Он глядел на меня и недовольно мотал головой.
- Чего ж так напилась?
- Отвали. - я наполнила стакан. - Хотя, если можешь заплатить за вермут, заходи.
- Что-то случилось? - он был вежлив, меня от этого тошнило. Мой единственный, любимый мной, человек, никогда не был вежлив. Он напивался, как выводок свиней, бил меня наотмашь по лицу и бросал в камин мои рукописи. А я визжала от восторга - так мне все это нравилось. А этот мужик источал какую-то натянутость. Казалось, сейчас лопнет тугой струной. И хлестнет мне по лицу. Хотя, этот момент казался заманчивым.
- У меня нет больше дома, - сказала я. - И денег нет. Я - отброс.
- Общества?
- Я не признаю общества. Поэтому пишу о нем, чтобы хоть как-то оправдать себя. - получалось связывать слова в предложения. Это напрягало. Мне захотелось обратно к насильникам в униформе. - Ты заплатишь за мою выпивку?

Русалка принесла тарелку со спагетти. Терпеть не могу. Я пододвинула тарелку мужчине:
- Угощайся.
- Вы пишите?
- Да. Выпьешь со мной?
- И вы издавались?
- Друг мой, я печатаюсь на пяти языках. - я уронила голову на скрещенные руки и проспала, наверное, несколько часов, потому что, когда похмелье заставило меня очнуться, уже светало. С улицы не было слышно дождя. Впрочем, напротив меня сидел мужчина. Я его вспомнила. Он сел передо мной, когда я засыпала. Я потянулась к бутылке, на дне которой оставалось еще немного зелья.
- Вы сказали, что у вас нет дома, - начал он так, будто я и не спала вовсе.

Я отхлебнула вермута, и по сердцу резануло горечью памяти. Потеря. Нет любви. Все кончено. Идите все к такой-то матери. Я выложила на стол ключ от квартиры Артура.
- Это - квартира моего брата. Он живет в далеком районе. У меня нет бабла, чтобы до него добраться. Я умру, а он не успеет узнать.

Мужчина расплатился с официанткой за вермут и застывшую лепешку нетронутых спагетти. Я попросила купить мне еще бутылку. Он купил. Затем - предложил отвезти меня. Я даже не спросила - куда. Мне было все равно. Мужчина мне не нравился. Поэтому спрашивать - куда, - не было смысла - так же, если бы он нравился мне. У меня был единственный, любимый мной человек, а остальные все - катились к черту.
Когда мы сели в машину. Бог мой! У него была отличная машина. Он спросил, где живет мой брат.
- Какого черта тебе знать это? - я откупорила бутылку.
- Я должен знать, куда ехать.

Я пожала плечами и назвала адрес.

Вскоре мы были на месте. Мужчина помог мне добраться до квартиры, сунул в руки пачку денег и скрылся в лифте. Я привалилась к двери, пытаясь сообразить, что это было. Потом вошла в квартиру Артура, где, как обычно, было накурено, а воздух был пропитан запахом безвкусных женских духов.

Я прошла на кухню. Села. Выпила. Передо мной лежали деньги, уйма денег. На них можно было купить винный погреб в Барселоне. Появился брат. Заспанный, в цветастых трусах.
- Пьешь? - спросил он.
- Пью.
- А это что? - он подошел к столу и положил свою большую ладонь на деньги.
Внезапно я поняла, что могу ответить.
- Гонорар за новый рассказ.
- Как называется? - без интереса зевнул и потянулся он.
- Пока не знаю, - сказала я и отправилась в душ.

2 глава
«ТВОРИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ»

Мы шли очень быстро, мне даже казалось, что я лечу, не касаясь ногами пыльной, раскаленной земли.
- Давай посидим, - простонала я и схватила Лолу за плечо.
- Где посидим? В дорожной пыли? - она строго, по-матерински, взяла меня за руку и потащила дальше.
Я дико злилась. В затылок жарило солнце, я была трезва, как чертова кукла, а Лола впустила в себя столько кокаина, что трудно было предупредить финал ее марафона. Потом я стала злиться на то, что ей двадцать пять, а мне - тридцать четыре; что она – востребованный журналист, а я – черти кто, спившаяся и забытая всеми бумагомарака. И еще это похмелье, будь оно проклято. Я толкнула Лолу в спину. Она не удержалась и упала.
- Свинья, - сообщила она мне, когда поднялась и стала отряхивать свое безвкусное платье от пыли. - Белла. Иди прочь.
- Нет. Уж. - я сплюнула на дорогу, - Я уже совершила героический поступок, отправившись с тобой, не захватив с собой даже пива . Ты же, дрянь, накачалась порошком, и теперь рвешься вперед, как табун лошадей. Мне не угнаться за тобой. Давай подождем машину.
- Мы опаздываем. Машины по этой дороге ездят очень редко. Так редко, что их практически здесь не встретишь.
- И что делать?
- Идти. Еще несколько километров.

Лола - дура. В полном смысле этого лаконичного слова. Она образована, болтлива, умеет произвести впечатление на мужчин. Но она - простушка, в ее голове снуют примитивные мысли. К примеру о том, что нужно чаще крутиться в элитных кругах, чтобы встретить там какого-нибудь состоятельного престарелого мачо, и уехать с ним на Канары, встречать спокойную старость. Хотя, с такими дозами кокаина о спокойной старости ей можно было только фантазировать. Этим мы и отличались. Я знала себя и все, что со мной может случиться, Лола - стремилась к тому, чего добиться она никогда не сможет.
- Зачем ты вообще ринулась на эту конференцию? - кричала она.
- Мне нужны материалы. У меня информационный голод. Тема конференции очень интересна. Я об этом еще не писала. - я натерла ногу, и теперь хромала, понимая, что осилю максимум километр.

Тут, вдалеке, за нашими спинами, просигналила машина.
Я резко обернулась. Из ореола пыли возник грузовик. Я встала посреди дороги и расставила руки. Машина остановилась.
- Ты что стоишь, как изваяние, идиотка? - выскочил шофер.
- Довези нас до Академгородка.
Тут в разговор вплелась Лола. Она вальяжно, но достаточно бесцеремонно отстранила меня и, растягивая слова, проговорила:
- Мужчина, позвольте составить вам компанию. В этой жаре мы, две заблудившиеся тигрицы, погибаем от жажды.
Какая пошлость - подумала я. Лучше идти пешком, чем вот так выпячивать свою плоскую грудь перед каким-то небритым мужланом.

Так или иначе, мы очутились в кабине и поехали. Лола верещала, не переставая, о какой-то дряни, шофер смеялся. У него были вставные металлические зубы и очень низкий лоб. Я даже не прислушивалась к словам Лолы, потому что мне было не интересно, что может рассмешить такое чудовище. Я корчилась от жары и неимоверного похмелья.
- Если на пути будет какая-нибудь забегаловка, останови. - единственное, что сказала я за всю дорогу.
Забегаловка нашлась, я купила выпивку, и через несколько минут чувствовала себя полной энергии и стремлений, хотя, момент отчуждения от сложившейся ситуации присутствовал. Лола с шофером жили своей обособленной жизнью. Я была на другой стороне Земли.

Конференция уже началась, когда мы ворвались в зал, нарушив зрительскую тишину, поскольку со сцены уже вещал седой мужчина с холеным лицом.
Лола кивнула на свободные места, мы уселись, она вытащила из сумочки диктофон, включила.
Кто-то покосился на мою бутылку, и спрятала ее между колен.
Человек говорил про власть. Некоторое время я скучала, тайком попивая из бутылки, заетм, уталив похмельный голод, приступила к устранению информационного. Я прислушалась к словам, летящим со сцены:
- Человеку необходима власть, необходимо владение властью, для самоуважения как минимум. Власть - это гарантия свободы. Власть для победителя становится средством для свободного творчества. Даже если человек не считает себя творцом - он всё равно творит. Он творит свою жизнь, жизнь своих детей, своей нации, настоящую и будущую. Достаточно не считать себя животным - это уже творчество. А для этого нужно преодолеть, преломить животность существующей власти.
Я подняла руку, услышав шипение Лолы:
- Белла, прекрати.
- Да, - вежливо кивнул мне оратор.

Покачиваясь, я встала.
- Извольте уточнить, - сказала я, - Любезный, каким образом человек, ну, к примеру, Вы, творите жизнь своей нации? Это мой первый вопрос, давайте остановимся на нем. Я не против того, что Вы творите в своей жизни, вернее, свою жизнь, а уж тем более - своих отпрысков, - после этих слов в зале зашумели, - Но, извините, причем тут жизнь нации? Очень глупо. - я гордо села.
- Нет, погодите девушка, - обратился он ко мне, - Давайте разберемся в вопросе.
- А что в нем разбираться, если вы ни черта в нем не смыслите, - я влила в себя порцию алкоголя.
- Как вы себя ведете? Это возмутительно! - воскликнула женщина, которая стояла рядом со мной и была похожа на консервированную ставриду.

Я продемонстрировала ей средний палец руки, и увидела, что ко мне бегут охранники. Оставались мгновения, я снова встала:
- К тому же - не считать себя животным и не быть им - две большие разницы, и процент творчества в обоих случаях мизерный! Он зависит от обстоятельств этой гребанной жизни! - охранники уже тянули большие руки ко мне, - Я творю уже больше двадцати лет, и не могу утверждать, что я не животное. Я пью, как последний пропойца, сплю со всякими ублюдками, и готова писать на заборах слово "нация", присобачивая к ней какую-нибудь брань. При этом я свободна, как самая свободная птица, парящая под облаками, - меня уже тащили к выходу.
- Оставьте ее, - внезапно приказал человек со сцены, и охранники повиновались. Вот это была власть, ее проявление. Я подошла к сцене, с трудом вскарабкалась на нее и примостилась рядом с оратором.
- Поглядите, это же Белла Косицкая... - послышалось из зала. - Сама Белла... Как плохо выглядит...
- Прошу без комментариев, - сказала я. - Я давно не выступала перед аудиторией.

Прозвучали отдельные хлопки. Меня узнавали! Меня помнили. Две тонконогие блондинки подбежали к сцене брать автографы.
- Послушайте, господа, я не в том состоянии, чтобы вещать отсюда, либо пускаться в прения. Вы, мужчина, - я обратилась к оратору, - Выступаете перед этими людьми, говорите чушь, они вас слушают и понимают, что это - полная туфта. А потом они напишут статьи в газетах, и статьи эти буду читать люди, нация. Вполне возможно, кто-то из этой нации поверит вам... Это вы называете творчеством? Возможно, это власть. Суррогат власти.

Мужчина молчал, я видела, что капельки пота выступили на его лице. Я нашла глазами Лолу. Она сидела, насупившись, и недовольно покачивала головой. И тут я решила превратить в хаос это глупое сборище.
- Воля к власти - романтика нашего времени. - я закурила, - Власть - это волшебная страна, где по мановению руки возникают города и заводы, где армии встают с помощью одного взгляда, где возможности создавать прекрасное просто неограниченны. - оратор смотрел на меня с удивлением, вперемежку с застывшим интересом, - Путь к власти указывают путеводные звёзды идеалов. Тот, кто пойдёт на свет этих звёзд, власть рано или поздно получит. Нужно только понять, как это красиво. Конечно, это не каждому дано. Только тем, в ком живы стремления - всё равно какие. Все они производные от одного стремления - стремления жить, - я замолчала и на мгновение оглохла от аплодисментов. - Идите домой, к своим семьям, и не слушайте это вранье. Власть терпеть не может талантливых людей и возвышает уродов. Те в свою очередь тоже, по отношению к себе. Те же, уроды по отношению к уродам - уродов по отношению к уродам по отношению к уродам, - я начинала путаться, пора было заканчивать. , - Они есть сейчас, но их не было, и их не будет. Они уже пришли на пики власти. Они уже получили все удовольствия, которые могли получить. Путь завершён, задача выполнена. Ура! - опять аплодисменты. В этот момент зал поплыл. Я спрыгнула со сцены, меня облепили жаждущие автографов.

- Белла, ты опустила меня на деньги, - сообщила Лола, когда мы сидели внизу, в кафе. - Я должна была сделать репортаж.
- Лола, зачем ты занимаешься этим дерьмом? Ты же даже писать не умеешь. - спросила я.
Она нагнулась под столик и вдохнула очередную порцию кокаина:
- А чем мне еще заниматься?
- Ну, не знаю… для начала тебе нужно выйти замуж за какого-нибудь богатого ублюдка. Хотя, вполне возможно, он будет добрым малым. Потом у вас появятся дети, ты будешь их нянчить.
- Кому я нужна?
- Да. - покачала головой я, - Мы с тобой - проклятые Богом стервы, не созданные для семейной жизни. И для жизни вообще. - я посмотрела на Лолу, и мне стало ее жаль. Обычная, пьяная жалость.
- Послушай, Лола, а ты напиши про мое выступление. Скандальная получится статейка.
- Меня уволят. Этот человек, с трибуны - руководит очень серьезной партией.
- Ой, прекрати. И хорошо, что уволят. Хоть один материал сделаешь от души. Твоя газетенка давно уже на ладан дышит вместе с ее старичком-редактором.
- Я все равно не могу. - мотала головой она.
- Почему? Глупость какая, - я заказала коньяка.
- Он мой отчим.
- Кто? Старичок?
- Человек с трибуны.

Я расхохоталась.
- Да ты что! Лола! У тебя такие важные родственники! Чего же он тебе не поможет, этот идиот, твой отчим? Или он ушел из семьи, когда тебе было три года, и не помнит, кто ты есть?
- Помнит. - складывалось ощущение, что кокаин сегодня не трогал ее проторченных мозгов.
- Ну, и? - принесли коньяк, я с удовольствием смаковала. - Чего же не поможет?
- Я не хочу.
- Лола, тебе же нужны бабки. Хотя бы на твою белую отраву. - тут я вспомнила слова оратора, - А, я знаю! Ты не хочешь, чтобы он творил твою жизнь. - я засмеялась, - Лола, ты иногда кажешься мне уникальной, и это, несомненно, иллюзия, но тем не менее...
- Да, не хочу, - вдруг как-то слишком четко произнесла она.
- Хорошо, тогда почему ты не отказалась от репортажа, интересно узнать. - чертова девка, она была не проста. Лола, я ее совсем не знала!
- Я просто не хочу его выставлять на посмешище. Это убьёт маму.
Приехали. У Лолы была мама. За которую она волновалась. Я всегда думала, что эта, склонная к наркотикам и развлечениям, вульгарная девица - сирота, либо что-то вроде того. Сколько я ее помнила, Лола никогда не говорила о своей семье. Она снимала зачуханные комнатенки в далеких кварталах, а деньги тратила на румяна и кокаин. Вот это сюжет, - подумала я, ощущая, как информационный голод отпускает меня.

Дома, лежа на тахте, я вспоминала день, Лолу, ее внезапный ракурс, очень живописный. Ее отчима с извращенным понятием о власти. Хотя, как знать. Если она, бедствуя, отказывалась от его помощи, быть может, в его словах о творчестве и был какой-то смысл - размытый, не сформулированный, скорее всего, неосознанный даже. Лола не хотела, чтобы кто-либо творил ее жизнь. Она пыталась, пусть даже и без какой-то перспективы, делать это сама. Да. Так оно и было. Все у нее получится, у красавицы Лолы, у гордой целеустремленной независимой Лолы. А отчим? Его жаль. Паршивая овца не виновата в том, что она паршивая, но она портит стадо, и поэтому её забивают. Их вина в том, что они занимают место под солнцем. Наше место. В том, что они не смогут себя спасти.

3 глава
«КРИЗИС ЖАНРА»

- Остановись! - Петр схватил меня за рукав.
Я спускалась по лестнице во двор, чтобы посмотреть - не приехала ли "Скорая помощь". Отец опять мучился сердечным приступом, и это было невыносимо вдвойне. Мне было его чертовски жаль, но жалость имела примесь брезгливого отстранения - отец стонал, проклинал жизнь, а его маразм, усиленный физической болью, был невыносим.
- Отвали, у меня папаша загибается. Я жду врачей.
Петр отпустил мою руку, мы вместе вышли во двор, сели на лавку и закурили.
- Ты не пришла вчера в "Сотню", - затянулся Петр.
- Говорю же - у отца с сердцем нелады. Да и вообще, мне надоел этот кабак. Одни и те же лица.
- Раньше ты так не говорила.
- Я всегда говорю по-разному. Чего нужно? - я резко потушила сигарету, увидев подъезжающую медицинскую карету. - Через час заходи, купи выпивки. Я вчера кое-что набросала, хочу, чтобы ты почитал. А сейчас - давай, отчаливай.

Из машины выскочили два подтянутых красавца в белых халатах, с небольшими чемоданчиками. Они походили не на врачей, а на инструкторов по плаванью.
- Привет, - я встала на их пути. - Вы в пятнадцатую квартиру?
- Да, - кивнул один из пловцов, заглянув в какую-то бумажку.
- Идите за мной.
Отец лежал на диване и тихо стонал. Ему измерили давление, сняли кардиограмму, поставили капельницу, а когда он вырубился, один из качков сообщил мне, что папаше необходимо в больницу, а лучше – в хороший санаторий. На пару месяцев, поскольку старик очень плох. Я закурила. Хороший санаторий. Где мне взять деньжат на это? То, что отцу требовалось срочное лечение, я понимала не меньше этих узколобых гигантов.

Но вот уже три месяца, как я сидела на бобах, мои последние новеллы отказывались печатать. Изменились требования цензуры, меня обвиняли в экстремизме, цинизме, называли шлюхой от литературы. Прочая гадость сыпалась отовсюду. Я попыталась изменить структуру языка, смягчила стилистику, даже попыталась писать на исторические темы - целая масса подвигов, но репутация... Была подорвана. Главным редактором издательства.

Он тогда пригласил меня на ужин, и я довольно сильно набралась. Он гладил мои колени под столом, а я размышляла об эклектичности Эдогавы Рампо, вообще, об абсурдности японского детектива, о великих мистификаторах двадцатого столетия. В какой-то момент рука главного редактора коснулась моих трусиков, и он тут же предложил освежиться - выйти, прогуляться по парку. Я была не прочь оторваться от его руки таким вот, естественным способом.

Мы вышли в тускло освещенный косыми фонарями парк, он взял меня под руку, и стал что-то шептать, насвистывать мне на ухо. Я ничего не понимала из его бормотания, только незримо морщилась. Затем... Он внезапно схватил меня, перехватил за талию и швырнул в темноту. Я больно ушиблась ногой о невидимый камень, а потом стала задыхаться, потому что туша главного редактора уже лежала на мне, и он, потея, продолжая бормотать, расстегивал пуговицы на моей кофточке.
- Пошел вон, - я пыталась выскользнуть из-под его килограммов, но его желание было столь велико, что бороться казалось бесполезным. Я провела ладонью по влажной земле и нащупала камень - наверное тот, о который ушиблась. Дальше - один миг... Я спихнула с себя стонущего редактора, который, наверное, был только слегка оглушен моим не очень сильным ударом. Я побежала по аллее, в свет, в людное место. "Почему меня все время насилуют?" - думала я. А меня насиловали всю жизнь. Мой сексуальный опыт начался в четырнадцать лет с сороколетним пропойцей из соседнего дома. Я, конечно, тогда уже была хорошенькой... Два года я прожила с мужем-пьяницей, и каждая наша совместная ночь тоже походила на насилие. Смягчалось тем, что мужа я все-таки любила...

Болела нога. Я с ужасом представляла, как заявлюсь в редакцию за гонораром. Я даже не предполагала - как. Никак. По дороге купила бутылку водки, пришла домой, разделила свое пьяное одиночество за рюмкой с отцом и легла спать, понимая всю безнадежность будущего. Так и случилось. На следующий день. В редакции сказали, что главный заболел, а без него финансовые дела не решаются. Посоветовали прийти через неделю. А через неделю внезапно изменились требования цензуры...
Теперь я стояла у окна своей комнатушки, слышала через открытую дверь храп отца и думала - где же взять деньги на санаторий.

Раздался звонок в дверь. Пришел Петр с выпивкой и чипсами.
- Все обошлось? - он привычным движением шлепнулся в кресло. - Как папа?
- Дрыхнет, - я плеснула пива в стакан. - Мне нужны деньги, Петр. Папаша - это единственное, что у меня осталось. Ему надо в санаторий. Это стоит денег. А у меня ничего нет. Ничего, кроме нескольких километров исписанной бумаги.
- Сдай в макулатуру, - он тут же получил пощечину. - Извини. Настроение поднять хотел.
- Какое, к чертовой матери, настроение? Мне тридцать два года, мои книги читают на четырех континентах, я красивая, умная дрянь, в конце концов!
Я упала на стул напротив Петра:
- И у меня пустой кошелек. Это гадко.
- Ты много пропиваешь.
- Эй, дружок, а не заткнуть ли тебе свой паршивый рот? Не пропиваешь ли ты это со мной?
- Белла, зачем ты так заводишься? Есть варианты.
Я взяла в руки бутылку.
- Предлагай.
- Обратись к мужу. Он сейчас, кажется, поднялся.
- Мой муж, сукин сын, если и поднялся, то только для того, чтобы приобретать более дорогую выпивку. Он живет с малолетними девками и торчит на всех наркотиках, которые изобрело человечество. Ты предлагаешь мне к нему обратиться? Хорош друг. Я лучше выйду ночью на проспект голышом, чем буду просить у этого засранца. Еще варианты есть?
- Я не знаю... - Петр почесал свой лысеющий затылок. - Ты утром говорила, что набросала что-то новенькое. Может, дашь, почитать.
Я принесла ему пачку листов, бросила на столик:
- Полное дерьмо. Наслаждайся. А потом вытри себе этим задницу.

Я смотрела, как Петр читает мой новый рассказ, и думала о том, что выход есть. Выход есть всегда. Во всяком случае, в моей паршивой жизни я находила его из любого замкнутого пространства.
- Белла, а ты знаешь, захватывает. Людям такое нравится. Сентиментально даже, - комментировал мое произведение уже поддатый Петр, - Твой цинизм завуалирован. Опять же, про любовь...
- Брось, не расшаркивайся. Можешь забрать себе. Почитаешь на ночь. Эротические сны посмотришь на досуге, - я закурила и вытащила Петра из кресла за ворот. - Тебе пора.
- Ну, ладно. Ты только не отчаивайся. Все наладится.
- Проваливай.
Я закрыла дверь и некоторое время изучала свое отражение в зеркале. Потом - подошла к телефону и набрала номер...
Черные чулки, платье, чуть прикрывающее зад, высоченный каблук, немного косметики, капля духов на грудь... Красотка...

Главный редактор открыл дверь не сразу, после нескольких звонков. Он был одет небрежно, по-домашнему, в запахнутом белом халате. Лицо - помято каким-то внутренним страданием.
- Здравствуйте! - произнесла я доброжелательным тоном.
- Заходи, - он был крайне озабочен.
- Может быть, я не во время, - меня разрывало в клочья от своей обходительности.
- Все хорошо...
Квартира главного редактора была большая, хорошо обставлена, но царящий в ней беспорядок затмевал собой роскошь.
На столе образовалась бутылка виски, какая-то еда. Я села, вальяжно закинув ногу на ногу, закурила, редактор смотрел не на меня, а в меня, как в телевизор. Он был далеко, я его не узнавала. Да и не хотела, впрочем. Мы молчали. Я подняла глаза и стала изучать картину напротив - горный ландшафт с восходящим над горизонтом солнцем.

- От меня ушла жена, - внезапно сказал он, когда мы выпили. - Собрала вещи и ушла к какому-то юристу.
- Сучка, - поддержала беседу я.
- Не нужно так говорить... Она не любила меня. Это не ее вина.
- Юристы - зануды и импотенты, - сказала я. - Вы, думается мне, не много потеряли. Не ровен час, она вернется.
- Нет, не вернется. Она ждет ребенка. От него.

Я привыкла распоряжаться напитками самостоятельно, поэтому наполнила стакан виски и, осушив его, слегка расслабилась. Не смотря на то, что шла я сюда с омерзительным чувством унижения, сейчас была спокойна. Хотя, разумеется, сочувствия редактор у меня не вызывал. Да, и разговаривать о его семейных неурядицах я не хотела.
- Меня тоже бросил муж почти год назад. Я не долго страдала. Два дня. Я любила его. И сейчас люблю. Но он - тварь, каких мало, поэтому мне все равно.
- Зачем ты пришла? - задумчиво поинтересовался он.
- Мне нужны деньги, - честно ответила я, терять было нечего. - Я очень сожалею о том инциденте, в парке...
- Я был ужасен.
- Что вы, что вы! - ухмыльнулась я. - Это было забавным приключением. Если бы не камень, которым я проломила вашу чертову голову, получилась бы довольно романтическая история.
Он не понял моей шутки, слегка нахмурился, я тут же решила перевести разговор на другую тему.
- У меня болен отец, и я не могу оплатить его санаторий. Меня перестали издавать, я не получаю гонорары, и перебиваюсь тем, что пишу курсовые работы студентам филологии.
- Причем тут я? - он был искренно удивлен.
- Вы не причем? – тоже искренне удивилась я. – Хм… Ну… тогда… Тогда я думаю, что вы со своим положением можете повлиять на сложившуюся ситуацию. Понимаете, о чем я говорю. Эти канцелярские мыши в редакции посылают меня к дьяволу, говорят, что мои произведения растлевают читателя. Я всегда писала так. Я так живу, и так же пишу. Почему же именно сейчас мне стали говорить о растлении? Когда я была на пике популярности, меня обвиняли в разном. И в нонкомформизме, и в экзальтации. Но критики всегда острозубые малые. Я была востребована. Что же происходит сейчас? Я писатель. Я больше ничего не умею делать, - я говорила, не давая себе передохнуть. - Погибает мой близкий человек. От вас ушла жена, но она же не погибает, она счастлива. А вы страдаете, оттого, что она счастлива. У вас все есть деньги, положение, власть, в конце концов. У вас дорогая выпивка. Хороший дом, - я уже начинала путаться в собственных мыслях. - Вы не должны уходить в размытые очертания депрессии. Вам это не идет.
- Я не знаю, как жить дальше... - он заплакал. - Я не могу без нее.
- Ладно. - мне все так же не хотелось ему сочувствовать - мало того, потянуло взять что-нибудь поувесистей и ломануть ему еще раз по башке, чтобы он хоть чуть-чуть очеловечился. Слизняк. - Прекратите. Сейчас же. Хотите, я пересплю с вами?
Он удивленно посмотрел на меня.
- Да, я готова переспать с вами. К тому же, у вас полный кавардак. Требуется уборка. У меня нет ни малейшего желания заменять вам жену, к тому же, вы понимаете, что между нами не может быть никаких чувств. Но легкое увлечение всегда успокаивает. Где у вас ванная?

После секса мы лежали в постели, курили, я попивала виски. Он молчал, гладил мою грудь, а потом внезапно сказал:
- Останься жить у меня.
От неожиданности я села.
- Нет, я не могу. У меня дома больной отец.
- Ты будешь его навещать. К тому же, насколько я понял, ему нужен санаторий.

4 глава
«СЬЮЗИ»

Я лежала на земле и не могла встать. Ужасно болела голова, небо слоилось - их было, по крайней мере, пять или шесть, соответственно, столько же лун, и бесчисленное количество расплывающихся звезд. Люди шли мимо и брезгливо обходили меня: кто смеялся, кто-то охал, но не один не подал руки. Да, я была пьяна сегодня ни на шутку.

Мы нализались с дружком в кабаке, где я учинила скандал, разбила гору посуды, и мне выставили такой счет, что пришлось удирать. Через окно туалета. Я выпала из окна, как оторвавшаяся от крюка авоська - какие старушки обычно вывешивают за окна. Я плюхнулась в сугроб, и выбежала из подворотни, где находился кабак. Оказавшись на широкой улице и пройдя несколько метров, упала. Я была в платье, сапогах и легком пальто, наспех натянутом во время моего «побега.

- Сволочи! - кричала я. - Поганые людишки! Вам не понять того, что понимаю я! Вы идете в свои напичканные мещанским хламом дома, и даже не представляете, что такое один раз посмотреть на мир с высоты солнца!
- Зато ты сейчас на небо в клеточку посмотришь, - услышала я над ухом, а затем увидела мужика с широкой красной мордой. - Я помогу тебе, крошка, добраться до вытрезвителя. А сначала мы позабавимся с тобой в моей машине.
Он сидел на корточках рядом со мной и напоминал павиана, который нашел самку для очередной случки и разглядывал - нет ли на ней блох.
- Пошел ты! - я попыталась встать, но он, мерзко хихикая, толкнул меня пальцем, и я навзничь опрокинулась на землю.
«А, пусть помогает…» - зашуршали в голове мысли, «Пусть резвится... Может, дело до вытрезвителя и не дойдет...»

Тут в холоде ночи, точно бритвой надрезав воздух, раздался колокольчиковый голос:
- Дяденька, не надо. Это моя мама. Я отведу ее домой.
- Что же у тебя такая мама, - недовольно произнес мужчина, встал и ушел.
Я поднялась на локтях и разглядела ребенка. Через пьяную пелену увидела девочку. Ей было, наверное, лет двенадцать. Я не понимала ни черта. Девочка...Мама...
- Какая я тебя мама.... - проскрипела я и сделала попытку встать.
- Но вам же грозила опасность от этого человека. Вы же не знаете - кто это. Он мог убить вас.
- Мог, - согласилась я, и встала, используя девочку, как опору. - Но скажу тебе честно, на земле от этого больше дряни не стало бы, дитя моё.
Я отстранила девочку и, проверила, насколько твердо стою на ногах. Стояла неважно...
- Ты где живешь, дитя, твою мать? - произнесла я.
- Недалеко, - она взяла меня за руку. - Пойдемте со мной. Вам сейчас нельзя вот так лежать на улице, и домой к себе нельзя - там, наверное, у вас семья, они будут недовольны.
- Там у меня - террариум, а не семья, - сказала я, увлекаемая девочкой вдоль улицы, - Там у меня только я и моё пойло, и еще - грёбанная печатная машинка, которая уже две недели не видела бумаги. Там пусто, как в желудке у покойника. И я не хочу туда. Потому что не помню, где это... Я часто не помню, где мой дом... Эти воспоминания порой кажутся мне лишними. Дом, - это место, где тебя ждут, где тебе рады...
- Вам нигде не рады? - теплым облачком обжег вопрос.
- Мне... - я усмехнулась, - Погляди на меня, дитя. Мне... Я уже не помню, когда кто-то испытывал хотя бы отсутствие брезгливости, общаясь со мной.
- Но я не испытываю брезгливость, - сказала девочка. - Вот и мой дом. Скоро придем.
- Тебя там ждут? - спросила я, чуть не растянувшись в предбаннике темного парадного.
- Нет, я тоже живу одна, но мне нравится мой дом - в нем тепло и уютно, он дарит мне безопасность и чувство спокойствия.
- Ты как-то странно говоришь, девочка, очень странно, - сказала я. – Я, как литератор, могу с уверенностью сказать, что ты говоришь на редкость странно... Но это не касается меня, впрочем так же, как и не интересует. И если ты обидишься на такие слова, и вышвырнешь меня к черту, я не удивлюсь, это будет нормально.
- Пришли, - прервала меня девочка, и открыла дверь в квартиру.

Мы оказались в теплом холле, пахло старыми вещами и кухней.
- Включи свет. Я не вижу ни черта, - сказала я.

Зажегся свет, я увидела коридор, показавшийся мне непостижимо длинным. Обои давили на глаза своей пестротой. Девочка сливалась с обоями, образуя на них узор. А у меня начинала болеть голова.
- Ты одна живешь? - спросила я, сидя на полу и пытаясь стащить с ноги сапог.
- Да, я же говорила вам. Одна.
- Сколько же тебе лет, девочка, что ты живешь одна. Куда смотрят власти?
- Я сирота, - ответила девочка, села рядом со мной и помогла снять сапоги. - Но у меня есть опекун - он приходит раз в неделю. Дает мне деньги на еду и учебники.
- Ладно, проводи меня в комнату, где есть кровать.

Комната была слишком маленькая, похожая на келью монашки. Ничего лишнего. Я не могла фокусироваться на мелочах, но в целом, после моего гнезда, где каждый миллиметр можно было разглядывать часами... О да, у меня было много антиквариата, в моменты трезвости, а особенно - в моменты гонорара, я покупала изысканную мебель. А тут. Тут было слегка комфортней, чем в вытрезвителе.

- Девочка, - сказала я, развалившись на кровати. - Тебе не покажется наглым, если я, как твой опекун, дам тебе денег, только не на учебники, а на выпивку? Тут у вас есть магазины, где ночью можно купить вермут?
- Хорошо, - мне показалось, что в ее голосе мелькнули нотки досады. - Я схожу.
Она взяла у меня деньги и вышла из комнаты.

Я зарылась лицом в подушку и расплакалась. Вот уже почти пятнадцать дней длился мой запой, и я никак не могла прекратить это. Деньги кончались, нужно было как-то приводить себя в порядок и начинать писать. После смерти отца я совсем опустилась. Живой, он меня как-то держал, я несла за него ответственность, пусть набившую оскомину, но хоть какую-то ... А теперь, совсем одна, я не могла остановить поток грязи, извергавшейся из меня. Последний роман, который прогремел с небывалым успехом, взбудоражил все мои чертовы амбиции, и я расслабилась. Интервью, новые знакомства с важными людьми. Несколько важных людей не погнушались воспользоваться мной отнюдь, ни как писательницей... Я была так одинока! Господи... Лола окончательно вынесла себе мозги кокаином, и теперь проходила адаптацию в каком-то центре. Я навестила ее один раз, но ушла минут через пять - передо мной была мумия с лицом Лолы, которая тупо молчала и иногда, сказав что-то бессвязное, роняла каплю слюны на казенный халат... Брат уехал в Америку и устроился там в еврейской общине. Звал меня, но куда я поеду - отвечала я, куда я поеду, осёл ты безмозглый! Какая община? Моя печатная машинка и бутылка с выпивкой - вот вся моя община! Он в очередной раз назвал меня дурой, на том и расстались. Были еще, конечно, дружки-собутыльники... Петр... Но это все было суррогатом наполненной жизни - любой из них мог продать меня за монгольский тугрик.

Мысли прервал звук открывающейся двери. В комнате появилась девочка с бутылкой вермута и палкой колбасы.
- Эту отраву, - я кивнула на колбасу, - могла бы и не покупать. Стакан есть?
- Да, - тихо ответила она и поставила на тумбочку стакан.
Я встала с кровати, подошла к тумбочке, откупорила бутылку, наполнила стакан и выпила залпом.

Девочка тем временем нарезала колбасу тонкими ломтиками. Что-то неуловимо странное почудилось мне в ее движениях, невидимая глазу изломанность. Она же сквозила из девочки, когда та говорила. Но мои мысли быстро потеряли ясность, стало абсолютно плевать на девочку и я, прихватив бутылку, плюхнулась обратно на кровать.
- Тебя как зовут? - спросила я, попивая из бутылки.
- Сьюзи, - девочка переложила ломтики колбасы на тарелку и подошла ко мне. - Угощайтесь.
- Будь добра, Сьюзи, убери от меня эту гадость. И запомни, дитя, такое едят только голодные бездомные псы. Отдай им, когда пойдешь гулять.
- Я всегда покупаю эту колбасу, она вкусная, - с сожалением произнесла девочка и отошла с тарелкой к окну.
- Эй, Сьюзи, не обижайся на пьяную старую тетку! Это очень хорошая колбаса! - я отхлебнула вермута. - Ты лучше скажи мне, кто тебя так назвал? Сьюзи. Или ты не в России родилась?
- В России. Папа... - девочка подсела к столу. - Он любил Сьюзи Кватро.
- Тебе повезло, что он не любил Джона Леннона, моя дорогая, - сказала я и громко засмеялась.

Девочка улыбнулась.
- Так, значит, ты сирота, - продолжала я. - Что же произошло?
- Мама умерла давно, я плохо ее помню, только запах духов... Сейчас такие не выпускают...А папа. Папа жив.
- Жив? Очень интересно, - я вытянула ноги и обнаружила дыру на правом чулке. - Мне кажется, я слышала слово «сирота».
- Да, он отказался от меня. Когда я родилась.
- Назвал Сьюзи и отказался, - я села. - Вот что я тебе скажу - кобель твой папаша и кретин, каких мало, и пусть он подохнет поскорей.
- Нет, он хороший... - грустно ответила Сьюзи, - Просто он испугался.
- Уууу... - закивала я. - Испугался. Девочка моя... - я не знала, что сказать еще. Объяснять ребенку скверную конституцию мира не хотелось. Даже в пьяном угаре я не походила на проповедника, а, тем более, на паскудного проповедника. Девочка верила в хорошее. К чему мне было ее разубеждать. Верит, и ладно. Папа отказался, потому что испугался. Нормальное объяснение. Ей так легче, и пусть. Если бы я еще во что-то верила, то не валялась бы вот так, черти где, в непотребном состоянии.

- Вы часто пьете? - спросила она.
- Постоянно, - отглотнула я вермута, который уже кончался.
- А зачем?
- Зачем? - я на какое-то мгновение заинтересовалась дырой на чулке. - Зачем... Давно начала - уже не помню, зачем. Хотя, знаешь, Сьюзи... Знаешь, Сьюзи, наверное, не так... Вот ты веришь в то, что твой папа испугался. Это, скажу тебе честно, это, будем говорить откровенно, мало похоже на правду. Но ты верь! - последнюю фразу я сказала максимально патетично, чуть сама не прослезилась. - А я, дитя моё, не верю, понимаешь? Ни во что!
- И поэтому пьете?
- Нет, ну погоди. Зачем поэтому? Нет, это – всего лишь следствие, крошка. Я верила, я любила даже, если хочешь знать! Да так любила, что никому и не посчастливится. Я любила, когда меня били, любила, когда унижали и заставляли ощущать свою никчемность! И верила! Но потом перестала верить... И всё только потому, запомни, детка, только потому, что меня обманывали. Никогда не верь, когда тебя обманывают, слышишь?

Она кивнула. Я понимала, что начинаю плести ахинею. Но мысль была не потеряна, и я решила успеть ее завершить.
- Ну так вот, Сьюзи... Черт дери того папу, который тебя так назвал... Когда я перестала верить, я все равно любила, потому что надеялась, что меня перестанут обманывать...Это очень просто, это как алфавит, это проще алфавита. Вера-любовь-надежда.
- Да, я знаю... - она сказала это так, что я с удивлением поняла - она действительно все это знает. Удивившись, но не подав виду, я решила закруглиться.
- Но когда меня выгнали из дома и полностью отрезали от себя - так, что я не могла верить, я не могла даже НЕ верить, потому что теперь не знала - обманывают меня или нет, - я сделал глубокий глоток, и опустошила бутылку. - Отрезали так, что я не могла надеяться, потому что точно знала, что меня выгнали навсегда…

Я медленно подняла глаза вверх.
- … в такие минуты, девочка, мир становится чужим. Тебе кажется, что он огромен и красив, что он только притворяется больным и уродливым, а ты находишься в нем по какой-то паршивой случайности, и единственное, что тебе хочется, это не видеть больше ничего, ничего не видеть, - я закрыла лицо одеялом.
- Вы до сих пор любите того человека? - внезапно спросила девочка.
Я отняла одеяло от лица и подняла брови:
- А ты чего такая умная? Не дело знать маленьким соплячкам, кого любят известные писательницы, - я улыбнулась. - Ладно, Сьюзи, сделай для меня еще немного. Там, в прихожей, пальто, в кармане - деньги, возьми их и купи мне еще бутылку. Я выпью и усну, и больше не буду доставать тебя ненужным резонерством. Сходи в магазин.
- Хорошо, - она тихо поднялась и вышла из комнаты.
Забываясь в хмельном сне, я вдруг подумала, что очень странно – отчего эта девочка не спросила, как меня зовут...

Очнулась ночью от похмелья. В свете Луны углядела на столе бутылку, а в углу на раскладушке спящую Сьюзи. Я соскочила к кровати, откупорила бутылку и присосалась к горлышку... Стараясь не разбудить девочку, я подкралась к окну и поглядела на улицу - все замело. Я подумала, как гадко мне будет добираться завтра домой в осеннем пальто и рваных чулках. Опустошив половину бутылки, я снова уснула...

- Тетя, - я открыла глаза и в полумраке увидела девочку, - Мне нужно в школу, вы спите, ключ у меня есть запасной. Когда захотите, уйдете, а ключ оставьте под ковриком.
- Хорошо, - простонала я сквозь сон и опять забылась.

Очередной приступ похмелья заставил подскочить на кровати. Я обнаружила себя с бутылкой в руках.
В комнате было светло, утренний луч бил в зеркало, висящее на стене, и рикошетил прямо мне в лицо. Я сделала пару глотков - умыла горящие внутренности - и огляделась. Комната выглядела почти такой же, как накануне - ничего лишнего, все серое... Да, меня удивила потрясающая бедность палитры этого жилья. Серый, кое-где – коричневый. Казалось, девочка совершенно не заботилась о том, чтобы в ее доме было хоть немного радостно.
Попивая из бутылки, я подошла к стеллажу и стала рассматривать книги. И тут мне стало не по себе... Я поставила бутылку на пол и вытащила одну брошюру с полки. Это была книжка, усеянная дырочками. Я знала эти дырочки... Поглядела на корешки остальных книг - все до одной такие же. Это были книги для слепых...
Забыв про бутылку, я внимательней осмотрелась по сторонам. На стенах не было картин, в углу не стояло телевизора. Письменный стол был завален тетрадками, испещренными все теми же дырочками... А в углу, у самой двери, виднелась белая трость...

Мне захотелось кричать.

Я, взрослая, распустившаяся, преуспевающая стерва, всю ночь травила этого ангела пьяными рассказами про свою несчастную жизнь, уродство которой состояло только в том, что я любила выпить.

А она, сирота, от которой отказался отец - я теперь понимала, почему он испугался, и поверила, что он мог испугаться. Он, конечно, не переставал из-за этого быть паршивцем, но все же это, наверное, было правдой.

И не просто сирота, а слепая, и, видимо, с рождения, которая спасла меня, которая училась в школе... Она так безропотно относилась к своей роли, и ее неуверенность исходила только из того, что она ничего не видела. Но при этом сидела и слушала меня, и ПОНИМАЛА все, что я говорю. Конечно, она понимала.

Вера. Что для нее значила вера? Она могла верить только себе, и никакой стервец, типа моего бывшего мужа, не выжег бы из нее эту веру. Тот мир, который Сьюзи не видела, но в котором жила, был воспринят, прочувствован и изобретен её так, как решила она. Решила и поверила. И никто не мог ее обмануть, потому что другого мира она не знала.

Надежда. Надеяться ей было не на что, абсолютный ноль. Она это понимала. На богатство? На принца? На исцеление? Бесчисленный список безответных вопросов... И ее безнадежность была так истинна и так глубока, что становилась самой великой из всех надежд мира.

А любовь. Я думаю, она любила эту жизнь. Сьюзи слишком многого не видела из того, что могло заставить ее разочароваться...

Сделав окончательный вывод, что я зажравшаяся овца, я взяла бумагу и написала «Сьюзи, ты великолепна!», потом чертыхнулась, скомкала бумажку.

Я вышла из квартиры, сунула ключ под коврик, и поняла, что не притронусь сегодня к выпивке. Я не была сентиментальной, нет. Но мир, который бессознательно открыла для меня эта девочка, был до такой степени непостижимым и сильным, что я, не переставая ощущать себя убогой, задавленной гордыней, сучкой, очень быстро очутилась дома, и вскоре квартиру осветили удары пальцев по клавишам пишущей машинки. Сегодня я знала, что мне есть, о чем рассказать людям - для того, чтобы хоть кому-то стало легче... А я всегда старалась писать только для этого...

5 глава
«ГАДАНИЕ НА КАНИФОЛИ»

- Лола, тебя окончательно уничтожили в этой идиотской лечебнице, - я вела подругу, придерживая под локоть, вдоль тротуара. В другой руке у меня была бутылка вермута, который я попивала. - Ты можешь, дрянь эдакая, не шататься? Какого черта тебя выписали? Кто будет за тобой ухаживать? Я? Уволь, Лола, но я не буду этого делать, не смотря на то, что у меня нет больше подруг кроме тебя.

Лола выглядела намного лучше, чем в тот раз, когда я навещала ее в больнице. Ее взгляд наполнился разумом, слюни она уже не пускала, но выглядела все равно паршиво.
- Лола, ну скажи что-нибудь! - я выкинула в урну пустую бутылку и стала ловить машину.
- Что? – после больницы у нее поменялся голос - он стал слабым, а интонации - безразличными. И я прекрасно осознавала, что Лола меня раздражает.

Остановилось такси.
- На Второй бульвар, угол с Ладожской, - сказала я шоферу и запихнула Лолу на заднее сиденье. Хотела сначала сесть вперед, потом, поморщившись, села рядом с подругой. Решила не брать грех на душу - вывалится еще ненароком.
Машина тронулась.
- Куда мы едем? - спросила Лола и заглянула мне в глаза. Черт! В ее взгляде жил пятилетний ребенок.
Я отвернулась:
- Домой.
Я ощущала себя детоненавистницей, которую жизнь заставила быть сиделкой умственно отсталого ребенка. Я не знала, как себя вести, что говорить, а главное - как быть дальше.
- Останови! - сказала я шоферу, увидев на обочине магазин «Напитки». - Подожди меня, мужик, секунду, я быстро.

Выйдя из магазина и посмотрев на ожидающее меня такси, я почувствовала, что сейчас брякнусь в обморок. Я быстро откупорила бутылку и сделала несколько больших глотков. Подойдя к такси ближе, я поняла, что не ошиблась - Лолы не было.
Подлетев к окошку, из которого мне улыбался загорелый таксист, я рванула на себя дверцу:
- Кретин! Чего ты лыбишься? Куда делась Лола?
- Лола? - он был растерян.
- Да, Лола! Девка, которая ехала со мной, и которую я, идиотка, оставила в твоей гребанной тачке!
- Она ушла.
- Куда ушла, что ты несешь?! Чтобы все твои близкие родственники обанкротились! - несколько прохожих заинтересованно остановились.
Шофер потянулся к ключу зажигания, я схватила его за руку:
- Куда она ушла?
- Да не сказала она ничего... Отпустите меня! - он выдернул руку.
- Погоди... - я поняла, что если он уедет, шанс хоть как-то найти Лолу, умчится вместе с ним. - Погоди, молю!
Я обернулась к зевакам:
- Что вы тут стоите, тупицы? Идите к черту, домой, и пересчитывайте фарфоровых слоников на буфетах! - я снова обернулась к шоферу. - Тебя как зовут? - я тяжело дышала.
- Макс.
- Послушай Макс. Внимательно меня послушай. Я заплачу тебе все деньги, которые у меня есть с собой. Выключи свой паршивый счетчик. И выслушай меня...Погоди, Макс, - я быстро обогнула машину и плюхнулась на сидение рядом с ним. - Девушка, которая ушла, только выписалась из дурки. Она почти ничего не понимает и плохо что-либо помнит. И нам нужно ее найти. Я понимаю, что это практически нереально, но мы должны попробовать это сделать. Ты понимаешь меня? - вермут действовал, как успокоительное, я не пьянела. Мысль о том, что невменяемая Лола бредет по улицам города может натворить бог знает что, а хуже того, погибнуть ко всем чертям, вызывала во мне дикое напряжение.
- Я все понял, - отозвался Макс. - Но пока вы кричали, она ушла уже далеко, и...
- Я рада, что ты все понял, парень, газуй! - перебила я его, и машина тронулась.
Мы мчались по городу, я прилипла к окну и глядела на проходящих пешеходов.
- Тебя как звать? - спросил таксист.
- Какая разница!
Он резко затормозил:
- Действительно, мне плевать, как тебя зовут, просто я хотел сказать, что мы вряд ли можем ее отыскать так вот, катаясь по городу... К тому же... - он откашлялся. - Ты так много пьешь...
- Сукин сын! - воскликнула я, - Ты сукин сын, и больше никто! Какое тебе дело до того, что я вытворяю? Я буду соображать лучше тебя в тысячу раз, даже если выпью океан! Что ты предлагаешь? Что?!
- Ты знаешь, где она может быть? - спросил он. - Нужно побывать там, где она может быть.
- Таких недоумков свет не видывал! - всплеснула руками я. - Она может быть где угодно! Лола невменяема, пойми! - я насупилась. - Тебе это легче понять, чем мне, судя по всему...
- Но у нее есть дом? В конце концов, можно заявить в службу розыска пропавших без вести.
- У нее есть дом, - закивала я. - Но я подозреваю, что она забыла, что такое дом в принципе. А на счет службы розыска - это, пожалуй, единственное разумное предложение, которое ты высказал. Поедем туда.

В офисе службы по розыску пропавших сидела большеротая девица и тоскливо взирала на меня, когда я пыталась ей объяснить ситуацию. Ко всему прочему, она периодически сурово поглядывала на бутылку, которую я выставила на стойку перед её носом.
- Нужно заполнить кое-какие бумаги, - сказала она и сунула мне несколько бланков.
Мы с Максом отошли и сели на кожаный диван.
- Год рождения. Фамилия, имя, отчество. - прочитала я и медленно подняла глаза на Макса.
- Что?
- Мы не запомним эти бумаги, Макс, мы не сможем их заполнить. Я думаю, слово «Лола», которое одиноко будет красоваться здесь, их не устроит. Я не знаю ее фамилии, Макс, мы никогда не разговаривали на эту тему. Мою фамилию она знает. Мою фамилию, возможно, знаешь и ты, и эта проститутка с маской бизнес-леди. – я кивнула в сторону девицы. - Но фамилию Лолы. Нет, ее не знаю даже я.
На столике возвышался бокал. Я плеснула туда вермута.
- А год рождения? - я задумалась, - Ну, она помладше меня лет на десять, а может, и на восемь. Тебе, Макс, как показалось - на сколько лет она меня моложе? - я начинала пьянеть.
- Я не обратил внимания. Мне показалось, ей около тридцати, - ответил он.
- Ха, Макс, ты полный идиот. Лола намного моложе. Когда ей исполнится тридцать, она будет выглядеть как старая потасканная дрянь. Она давно проторчала мозги и красоту.
- Вы заполнили бумаги? - послышался голос девицы.
Я обернулась.
- Здесь существует лимит? Или тебе, шалава, нечем заняться? - мой взгляд воткнулся в лицо девицы.
- Да нет... - она буквально исчезла за стойкой..
Я повернулась к Максу:
- Так что делать будем?
- В любом случае, здесь нам делать нечего.
- Ты сукин сын, я повторюсь, но мне почему-то нравишься, Макс. К тому же, ты прав. Пойдем отсюда.
Покачиваясь, я встала и, швырнув бумаги в лицо девице, покинула офис. За мной на улицу вышел Макс.
Мы сели в машину.
- Куда теперь поедем? - спросил он.
- Не знаю... - ответила я. - Конечно, в это верится с трудом, а если уж быть честной до конца, не верится ни черта, но может быть эта идиотка добралась до дома?
- Адрес?
Я назвала адрес Лолы, машина тронулась и понеслась по улице со скоростью астероида.
- Осторожней, подлец! - кричала я, в душе наслаждаясь нашей «гонкой». Макс только ухмылялся.
Чем больше я напивалась, тем больше он мне нравился. Он был нереально молод относительно моих тридцати пяти, но я знала, что мой ум и моя харизма могут раскрутить любого, самого юного ублюдка, понравившегося мне. Но это было планом на будущее. Настоящим была Лола.

Наконец мы оказались на окраине, испещренной домами, напичканными малогабаритными комнатушками.
Макс оглядывался по сторонам:
- Да, забралась твоя Лола...
- Этой дуре все равно где жить. Она нюхает кокаин, и ей кажется дворцом любой мусорный бачок, - отвечала я. - Тем более, она здесь не часто бывает. Живет у всякого отребья, которое называет «женихи». Ой, Макс, видел бы ты их! Кстати, мы приехали. Вон, синий дом.
Машина припарковалась около узкого тротуара, я вылезла и позвала Макса с собой.
Мы зашли в грязный, обшарпанный подъезд, и поднялись на второй этаж. Я постучала в дверь. Послышались шаги.
- Ну, девка! - воскликнула я. - Неужто добралась?
Дверь открылась, на пороге стоял неопрятного вида парень с дымящимся косяком марихуаны в руке. Он молча окинул нас мутным взглядом.
- Лола дома? - спросила я.
- Лола в дурдоме, - ответил он, громко рассмеялся и попытался закрыть дверь, но его остановил Макс. Он отстранил обкурка и достаточно решительно вошел в квартиру.
Я, уже довольно пьяная, зашла вслед за ним.
В квартире царил хаос, играла латиноамериканская музыка, в комнате на диване лежали две голые девицы и безразлично смотрели на нас. Мы с Максом вошли , и я стала разглядывать вещи Лолы.
- Похоже, ее тут не было, - сказала я.
- Я говорю, чуваки, она в дурдоме, - снова прорезался обкурок и опустился на диван к девицам.
- А ты кто такой? - спросила я.
- А вы кто такие? - парировал он.
- Слушай, щенок, - я подошла к парню вплотную. - Тебе нет повода спрашивать кто я, поскольку ты недостоин даже догадываться о том, кто я. А вот ты, отброс, сообщи-ка нам, что ты делаешь в чужой квартире.
- Я брат Лолы. Младшенький, - он снова заржал, девки тоже. - А это племянницы.
- Ясно, - я прикончила остававшийся в бутылке вермут. - Макс, помоги мне заняться ими.

Через какие-то пятнадцать минут и «брат» и одетые в первое попавшееся «племянницы» были за пределами квартиры.
Мы с Максом сидели у окна и смотрели, как обдолбанная молодежь, шатаясь, бредет по улице.
- Дааа... - проговорила я. - Ну, и куда теперь?
- Думаю, стоит прошвырнуться по её женихам, - проговорил Макс.
Я посмотрела на него, чуть наклонив голову, и постаралась загадочно улыбнуться, что, впрочем, оказалось лишним, потому что он сам набросился на меня как изголодавшийся зверь.
Я даже звука не смогла издать: так все это было неожиданно, приятно и немного странно.
После, когда я одевалась, а он курил на диване, я ухмыльнулась и сказала:
- Что же, Макс, у тебя давно не было женщины? Такая внезапная страсть... Ты так молод и привлекателен, у тебя красивое тело.
- Ты моя первая женщина, - внезапно проговорил он.
В ответ я только округлила глаза.
- Не удивляйся, - сказал он. - В четырнадцать лет меня закрыли за глупость, вышел недавно, после тюрьмы романтика одолевает - так, просто, не хочется. А понравиться никто не успел. Ну, а до тюрьмы, сама понимаешь…
Я села на стул. Приехали. Уголовник помогает мне найти пропавшую подругу.
- А я, значит, понравилась?
- Ты - да, - кивнул он. - В тебе есть какая-то боль. Это меня возбуждает. Иди ко мне, милая.
- Нет уж, Макс, всё. Достаточно, - я решительно встала. - У нас есть дела поважнее. Итак, «по женихам».
Я развернулась и вышла из квартиры, понимая, что ни на шутку вляпалась.

Молча сели в машину, Макс повернул ключ зажигания.
- Макс, - сказала я. - Ты только не думай, что не понравился мне, или что меня испугала твоя тюрьма, но, знаешь...
- Молчи, - тихо перебил он меня, глядя перед собой. - Куда ехать?
- В магазин. Мне нужен вермут, а потом... Тут недалеко. Самый главный «жених» Лолы тоже живет в этом богом проклятом районе.
- Хорошо, - он сорвался с места, и через мгновение я уже покупала выпивку. Покупала и думала, что, наверное, зря я так с Максом. А что - так? Он мне ничего не дал сказать. Можно считать, что я вообще промолчала. Сделав этот вывод окончательным, я вышла на улицу.
Макс стоял возле машины и курил. Я откупорила бутылку.
- Поехали?
- Может, пешком прогуляемся? - спросил он. - Ты говорила, тут недалеко.
- Пешком? Но зачем.
- Хорошая погода, и я хочу купить тебе цветов.
- Макс, только не нужно романтики, - скривилась я. - Меня мутит от таких штук. Прогуляться - можно. А цветы и конфеты оставь кому-нибудь помоложе.

Он пожал плечами, и мы отправились вдоль улицы. Меня слегка пошатывало, он неуловимо поддерживал меня под локоть, и, боже мой... «Белла, что с тобой? Что происходит с твоей независимостью!»- бился об ребра внутренний голос, - « Отдерни руку! Пошли его ко всем чертям!»
Но я шла, ощущая, что эта поддержка мне необходима. Не смотря ни на что.

Махмуд, дружок Лолы, толстый дагестанец, с волосатым животом и бритой наголо головой, коротко сообщил, что с Ло у них все кончено. Он женится на соседке Ирочке, ему нужна семья, дети, а не двинутая наркоманка. Я чуть не вцепилась в его рябое лицо, хотела выцарапать глаза этому уроду!
- Ты, тварь, сам посадил ее на эту гадость, и теперь позволяешь себе говорить о ней таким образом? Да я горло тебе перегрызу, и Ирочке твоей! Видит бог, через полгода она тоже будет искать деньги на дозу! Таких как ты, нужно... - он захлопнул дверь перед моим носом, а я разрыдалась.
Макс прижал меня к своей широкой груди, и я вволю отплакалась.

Вскоре мы вернулись к машине, поехали дальше.
Трое дружков вообще не знали, что Лола была на реабилитации, а последний - этот мне всегда чем-то нравился. Не совсем ублюдок. У него в доме даже книги были какие-то. Его звали Трэш.
- Позвонила, - рассказывал он нам, когда мы сидели на кухне, а он забивал в папиросу травку. - Попросила забрать из Центрального Универмага. Я ее спросил – выпустили что ли - она говорит - нет.
- Из Универмага? - вырвалось у меня. - Хотя, да, она могла оказаться где угодно, хоть в американском посольстве...
- Я на мотике сгонял за ней, - он затянулся. - Сдала Лолка, конечно. Но жива, и хорошо. У нас мало кто с такими дозами держится на плаву. Ну, в общем, я ее и отвез.
- Куда отвез?
- В дурку... - он удивленно окинул нас взглядом. - Она же из дурки сбежала - вы ее не поэтому искали?
- Поэтому, - медленно сказала я.
- Ну вот. Все в поряде. В самом лучшем виде.

Когда мы ехали в больницу, я пыталась собрать хмельные мысли в целое. Я же сама ее забирала из больницы, при мне подписывали документы, выдавали одежду. Ее выписали! Что там Трэш бредил про побег? Сегодня был, воистину, бредовый день. Не исключая встречи с Максом - при этом я незаметно на него покосилась.

В больнице в приемном отделении сказали, что Лола сама вернулась, подписала бумагу о бессрочной реабилитации, и теперь уже в палате.
Я ощутила что-то среднее между облегчением и страхом. Бедная девка!
- Ладно, Макс, пойдем... Пойдем, я очень устала. Я навещу ее завтра.
Мы развернулись, и уже тронулись к выходу, когда я далеко, в самом конце коридора увидела Лолу. Она стояла там, не шелохнувшись, в казенной больничной одежде, и я издалека увидела ее глаза. Мне не нужно было к ней подходить - в глазах было всё. Они говорили: «Пойми, я уже не вылезу. Я не смогу жить в этом мире. Здесь, в больнице, я дома. Не сердись, Белла, и береги себя.»
Я все понимала, и она была права... Я тихонько махнула ей рукой, а она - мне. Потом рядом с ней нарисовалась санитарка и увела ее.

- Отвези меня домой, - сказала я Максу и назвала адрес.
Когда мы подъехали к дому, я вылезла из машины, потом наклонилась и протянула емуденьги.
- Не надо, - отрицательно махнул головой он. - Может, поднимемся к тебе?
- Нет, Макс, - ответила я. - Я очень устала. В «Доме Книги» продается книжка. Называется - «Гадание на канифоли». Купи ее. И если мы еще встретимся, я дам тебе автограф. Ты хороший парень, будь счастлив.
Я захлопнула дверь машины и скрылась в подъезде.

6 глава
«ТРИ ЧАСА ТРЕЗВОСТИ»

- Допила-а-ась! - заорала я и швырнула бутылку с остатками вермута в стену. - Старая перечница, с чего ты решила, что лучше других? - это я уже кричала, глядя на себя в зеркало, висящее напротив.

Я покосилась на печатную машинку, которая стояла передо мной, жалобно прикусив девственно-белый лист. Третий день я садилась к столу, но ни одной, даже самой банальной фразы, не вышло из-под моих пальцев. Такого раньше не было. Я могла писать всегда и в любом состоянии. Иногда, конечно, в пьяном угаре, получался несвязный бред, но это было хоть что-то! Это был МОЙ бред, который аккуратно перекочевывал в стол, и из него я впоследствии даже черпала кое-какие мыслишки.

Но теперь - пустота. Я видела прозрачную, но плотную стену между собой и машинкой. Все коллеги уже давно перешли на компьютеры, они работали быстрее, им не нужно было перепечатывать страницы - там все делалось автоматически. Но я не собиралась быть съеденной незримым, безмозглым помощником. Я писала по старинке. Иногда даже карандашом, когда было лень сидеть за столом. Я ложилась на диван, с блокнотом, и писала. Сейчас же я готова была сесть за самый наилучший компьютер, только чтобы написать хотя бы что-нибудь.
- Послушай меня, - сказала я зависшей в немоте машинке. - Дорогая, я обещаю тебе - я не буду больше пить. Ну, не совсем, конечно, на время, не знаю...на неделю, может и больше... но поверь мне, я ни разу не швырну тебя об пол, даже, наоборот, буду протирать тряпочкой... И ни капли, ни капли спиртного! Только помоги мне.

Машинка молчала. Я опустила пальцы на клавиши, а потом отдернула руки:
- Чертов кусок железа! Безмозглый чертов кусок!

Пошла к холодильнику, и обнаружила, что выпивка кончилась. Я подумала, что, верно, это знак - действительно, я дошла до края, мозг уже не варит. Я вспомнила Лолу. Нет, ну, конечно, алкоголь не доводит до такого уродства, но, тем не менее, - факт на лицо ...вдохновение покинуло меня. И другой причины, нежели перепой, я не видела.

Несколько дней. Это будет экспериментом. А если выдержу несколько дней, там и вообще, может, получится завязать. Почему нет? Я выглянула в окно. Была чудесная погода, кое-где прыгали солнечные зайчики по стенам домов, люди сновали по тротуарам... Я надела простой желтый сарафан и ринулась на улицу.

Припекало. Меня шатало, во рту было сухо - так, что язык прилипал к зубам. Я шла по небольшому скверу и глядела по сторонам. Болела голова. Абсолютно все люди, встречающиеся на пути, поглядывали на меня недобро. Я чувствовала себя на редкость паршиво, не знала, как мне реагировать на взгляды, поэтому надела темные очки, которые немного спасали от желания вцепиться кому-нибудь в волосы.

Мимо проплыл мой любимый магазин «Пиво-Воды». Дурацкое название. Содержание магазина ему не соответствовало. Воды там отродясь не было, а вот вермут был всегда. Я бы назвала его «Вермут-Водка»... пожалуй, так было бы...Черт! Я остановилась, поняв, что мои размышления до крайности абсурдны. Вернее, совсем не абсурдны, а обыденны. Организм требовал пойла.

Я плюхнулась на скамейку. Рядом сидела молодая парочка. Они рассматривали модный глянцевый журнал - девушка выбирала себе одежду. Она капризничала, мне стало противно. Но вставать не хотелось. Приварилась к скамейке. Солнечные лучи сделали меня тяжелой и неповоротливой.

Наконец я не выдержала и дернула парня за рукав: тот резко обернулся.
- Не надоела? – поинтересовалась я.
- Что? - испуганно переспросил он. Его спутница нагнулась и поглядела на меня - у нее были большие карие глаза и слишком аккуратно выщипанные брови.
- Она, - я кивнула на девушку.
- Что вам нужно? - он отодвинулся.
- Закурить, - я поежилась. - Здесь дует, вам не кажется?

Он молча дал мне сигаретку и зажигалку.
- Молодой человек, - я затянулась. - Вы, наверное, бизнесом занимаетесь? У вас, наверное, фирма есть своя. Да?
- Да, - ответил он с неохотой, а девушка опять нагнулась и опять поглядела на меня.
- Тогда я повторю вопрос - зачем вам она? Эта пустоголовая дура?
- Извините! - взвизгнула девушка.
- А тебя вообще никто не спрашивает, - на этот раз нагнулась я и выпустила дым ей в лицо.
- Аркадий, пойдем! - она вскочила и оказалась непропорционально длинноногой и худой.
- Аркадий, ты ее кормишь? - спросила я у парня. Мне стало вдруг жаль крошку - наверное, мучила себя диетами. Поэтому и капризничала. От голода кто угодно взвоет- я то уж знала.
- Кормлю, - он обратился к девушке. - Котя, не нервничай, шутит женщина.
- Да, Котя, - подтвердила я, - шучу, - я бросила недокуренную сигарету на дорогу, - Но еще скажу тебе , Котя, что ты должна заглядывать в рот этому красавчику и молчать, и приносить ему тапочки по утрам, - я встала. - Иначе, Котя, ты скоро будешь покупать совсем другие журналы - знаешь, есть такие, о поиске работы. Пока, Аркадий.
- Идиотка, - сказала она.

Я ухмыльнулась и, развернувшись, пошла по аллее. В трезвом состоянии из меня сочилась мизантропия, и если в алкогольном забытьи я ее не замечала, то сейчас ощущала ее холодную липкую субстанцию, и корчилась от этого, сканируя сквозь черноту очков удивленные лица прохожих. Будь у меня пистолет, я бы кого-нибудь застрелила.

На обочине аллеи в тени деревьев спрятался небольшой лоток, за которым стояла круглая баба. Он явно никогда даже и не слышала о диетах. Она продавала пирожки и пиво.
- Пирожки с картошечкой! Горяченькие! - бодро выкрикивала она и улыбалась, отчего ее щеки становились похожи на помидоры. - Пиво пенистое! Холодненькое!
Я подошла к ларьку, мельком осмотрела ассортимент, потом подняла глаза на бабу.
- Пьешь? - спросила я у нее.
- Что? - подалась она вперед, не переставая улыбаться. - Что пожелаете?
- Тебя как зовут? - я сняла очки.
Она поглядела на меня, увидела мои глаза, и, я так думаю, испугалась.
- Меня звать? Нина...А чё? - она отстранилась. Помидоры покинули лицо. Теперь оно было бледное, широкое, некрасивое и в веснушках.
- Нина, я спросила - ты пьешь?
- Вы о чем? - бодрость голоса тоже ее покинула. Я двигала Нину к самоизоляции.
- Об алкоголе, - мрачно произнесла я, поглядывая на пиво.

Она огляделась по сторонам, наклонилась ко мне и прошептала:
- А что, чувствуется?

Я вздохнула и надела очки.

Потом отошла от лотка... Холодненькое пиво... Тут же в голове неясным маревом проявилась одинокая печатная машинка... Пиво. Машинка. Машинка. Пиво. Сплюнув на дорогу, я пошла дальше по аллее. Да, я могла вечность шагать по этим улицам, портить настроение себе, людям, трезвая, изнывающая от какого-то страха, вперемежку со злостью, от головной боли, от собственной никчемности…Черт возьми. Никчемность. Откуда она появилась?.. Нет. Я вернулась к лотку.
- Горяченьки...е... - Нина осеклась, увидев меня.
- Нина, ты меня не бойся, - сказала я. - Ты лучше скажи - вот ты пьешь. А ты пьешь, Нина. Так вот, скажи - тебе бывает плохо? Не по утрам - это понятно, а вот вдруг, ты иногда понимаешь, что это может закончиться... внезапно?
- Я не так, что бы и пью... - проговорила она. - У меня муж пьет. Очень. Много.
- Понятно, - вздохнула я. - У меня тоже был муж.
- Пил? - поинтересовалась она.
- Ага.. - я смотрела на дымящиеся от холода бутылки. - Пил.
- Ай, эти мужики, - махнула рукой Нина. - Но я своего не выгоняю - как без мужика?

До чего я дошла? Я смотрела на Нину, кивала и думала, что вот эта баба теперь - часть моего окружения. Мы понимали друг друга. Она продавала пирожки, а, вернувшись домой, пекла очередную партию, утихомиривая своего Колю или Васю.
- Нина, ты читаешь?
- Как? - переспросила она.
- Ты читаешь книги?
- Я читаю журналы, - закивала она. - Кроссворды. А ты читаешь?
- Не-а, - ответила я.
- Ну и правильно, - она вытащила из-под лотка полупустую бутылку водки и два пластиковых стаканчика. - Тебя - то как зовут?
- Галя, - я решила не портить гармонию нашего общения.
- Давай, Галя, за нас! - она наполнила стаканчики.
Все вокруг поплыло куда-то...Я не заметила, каким образом стаканчик оказался в моей руке.
Нина лихо осушила свой и азартно вгрызлась в пирожок.
Я смотрела в стаканчик и ощущала себя, как перед прыжком в бездну.
Бездна победила.

Через какое-то время мы сидели за лотком на табуретках, перед нами на ящике возвышалась бутылка вермута.
- Я не люблю вермут, -сказала Нина. - Но ради тебя - буду пить! - она снова наполнила стаканчики.
Так хорошо от пойла мне давно не было - не важно, что я выдержала всего три часа... Стоп! Я ухмыльнулась. Три часа трезвости - хорошее название для рассказа. Разве сегодня утром я могла подумать о чем-нибудь подобно-гениальном?
- За нас! - в очередной раз соригинальничала Нина и выпила. Я - тоже.
- Нина, а ты вот так все время и продаешь?
- Да, - ответила она, пережевывая пирожок. - А что еще делать? - она протянула мне другой. - Хочешь?
Я отказалась.
- А ты что делаешь? - спросила она.
- Пью, - ответила я.
- И всё?
- Думаю, что всё, - я сама наполнила свой стакан.
- Понимаю, - закивала Нина, но тут послышался голос какого-то покупателя, у нее на лице опять образовались помидоры, она вскочила и вскоре я услышала ее бодрое щебетание.
- С чем пирожок? Мужчина, возьмите два. Горяченькие!

Я буравила взглядом бутылку, и думала - интересно, сколько вот таких бутылок за свою жизнь я опорожнила, тысячи? Предположим, пять. И это была пять тысяч первая. Я присмотрелась к этикетке. Какой безвкусный рисунок - я никогда не обращала внимания. Если бы я хоть раз в жизни подписалась под макетом подобной обложки для своей книги. Я ухмыльнулась сравнению бутылки с книгой. Содержание есть. Форма - тоже. Здесь - этикетка, там - обложка. Только бутылка предназначена для меня, а книга... Тут я осеклась. Для чего я писала. Для кого? Для читателей? В аду я видела этих читателей.

Из-за лотка хорошо просматривались их головы, плывущие в солнечном свете. Они читали мои книги, и тут же забывали о них. Или критиковали. Или не дочитывали. Или говорили знакомым: «Читал последнюю повесть Косицкой? Это же полное дерьмо.» Ну, а то, что меня узнавали… Известный человек всегда вызывает интерес. Даже если он урод или ублюдок. «Какая бездарная эта Косицкая, вот я с ней пил тут на днях...» Я поежилась и наполнила стаканчик. Нет, я писала исключительно для себя. И в самом начале, когда была еще корректором в каком-то там журнале, и потом, когда меня первый раз издали, и теперь.

Только сначала - для удовлетворения амбиций, а потом ... я залпом выпила...потом - исключительно ради гонорара. Врать я могла кому угодно, только не себе.

Я продала свой талант дьяволу. Да, точно, я даже помню, когда это случилось. Зимой... Или нет, поздней осенью. Я была в далеком сибирском городе, меня позвали на симпозиум литераторов. Симпозиум я не помню, потому что уже по прибытию еле держалась на ногах. А потом лежала в номере, открыв все окна, потому что была пьяна так, что не могла дышать. И тут в небе я увидела пятно, а потом из этого пятна появился человек и сказал мне: «Продай талант», а я ответила «Сколько дашь?», а он положил на подоконник деньги и исчез.

Потом меня увезли в больницу, и когда я пришла в себя, доктор спросил - впервые ли у меня Белая Горячка! Я дала ему пощечину. Как он мог спрашивать такое! Но он был спокоен, и я, наверное, могла убить его нескончаемыми пощечинами - а он сидел бы и ждал своего конца.
- Поганец! - орала я. – Ты не имеешь права спрашивать меня об этом!
- Но я должен разобраться в вашем анамнезе, - спокойно отвечал он.
- Мне никто ничего не должен! Скажи только одно, мерзавец, если уж ты так печешься о моей жизни - в моем номере гостиницы на окне оставалась хренова уйма денег. Они на месте?
Он раскрыл папку и зачитал:
- Выломала раму окна, выбила все стекла, пыталась выпрыгнуть в окно...
- Заткнись, - мрачно сказала я. - Не хочу слушать. И выписывай.
- Но я не могу... - начал он.
- По моему собственному желанию. Где нужно подписаться?
Выйдя из больницы, я тут же купила билет на самолет и улетела.

- Галя! - кто-то тряс меня за плечо. - Уснула, красотка. Вставай!
Я продрала глаза и увидела мясистое лицо Нины.
- У меня кончился рабочий день, ты так хорошо спала, так тихо, как ребенок, - она протянула мне стаканчик с вермутом. – Давай сходим на танцы!
- Куда? - я взяла стаканчик.
- На танцы! Тут недалеко есть танцплощадка, там собираются те, кому за сорок. Мужиков! Море, - она мне подмигнула. - Пошли?
- А кому за сорок? - поинтересовалась я, заглатывая вермут.
- А тебе сколько лет? - она немного напряглась.
- Брось, Нина, я знаю, что паршиво выгляжу. Мне, Нина, почти тридцать пять, поэтому будем считать, что ты угадала.
- Ну, а мне тридцать восемь, - сказала она. - Да кто там смотрит?
- Нет, Нина, - я поднялась. - Танцы - это без меня. Я не люблю, когда вокруг много людей.
- Ну, как хочешь... - она пожала плечами.
- Пока.
- Приходи...

В конце аллеи начинался длинный дом с небольшим книжным отделом. Пошатываясь от жары и выпитого, я вошла внутрь.
- Косицкая есть? - бросила я продавцу.
- Разобрали, - зевнул он.
- Надо же, такую дрянь читают, - я пробежалась глазами по полкам.
- Иди проспись! - ответил он. - Дрянь. Расхватали за день.
- Да она писать не умеет.
- Слушай, тетка, - продавец был явно не из вежливых малых. - Ты кто такая чтобы судить? - он хихикнул. - Может, ты критик?
- За тетку спасибо, - я поглядела на него и вытерла сухие губы ладонью. - Бумагу и ручку дай.
- О, так ты писательница! - он явно веселился. - Ну, попробуй.
Он сунул мне клочок бумаги и карандаш.
Я поглядела на бейдж, висящий у него на груди: «ЛЁША», и написала: «Леше на память от Беллы Косицкой.» Потом размашисто расписалась и небрежно кинула бумажку на прилавок.
- Когда хамишь, щенок, сначала выясни - кому, - сказала я растерянному продавцу и вышла из магазина.

Да, просить автографы у меня уже перестали - я их навязывала сама. А что удивительного? Все книги украшали мои фотографии десятилетней давности: после этого я наотрез отказалась фотографироваться, и даже подписала какой-то документ о правах...или запретах...

Я не заметила, как ноги принесли меня обратно к Нине.
- Вернулась! - как-то слишком радостно воскликнула она. - А я вот как раз закрываюсь! Заходи!
Я зашла за лоток и тут же получила стаканчик с вермутом.
- Ты не нарядная только, - шепнула Нина.
- Что?
- Ну, на танцы надо наряжаться.
- Нина, я...
Она меня перебила:
- Не беда, я живу тут в трех шагах, чего-нибудь подберем. Правда, ты похудее меня будешь, но у меня есть одежда моей кузины покойной - она тоже тощая была. Но наряжалась хорошо. Мужиков цепляла - всем бы так.
- А муж твой? - зачем-то спросила я.
- Ай, он вообще не умеет танцевать. У него еще и ноги нет, - она пыталась справиться с замком, чтобы заковать пиво с пирожками в холодильник. - Пьяный в трансформаторную будку залез. Чего ему там было нужно? Вот, кажется всё. Готово. Пойдем?

У Нины квартира была похожа на чулан с удобствами. А муж - на живую мумию, изрыгающую пары водки. Я без всякого интереса глядела на платья, которые торговка вытаскивала из шкафа и прикладывала ко мне. Наконец она остановила выбор на каком-то бесформенном объекте белого цвета в черный горох:
- Ты будешь неотразима! - сказала она, вручая его мне.
Я послушно переоделась, и в гробовом молчании, на кухне, выпила с мужем Нины, пока та прихорашивалась в комнате. После чего муж потянул свои желтые, изъеденные пороками, руки к моей груди. Я пнула его ногой, и он с тихим кряхтением опал на грязный пол.

Парк с танцами находился недалеко от дома Нины. Уже издалека слышалась безобразная музыка, и я поняла что мне нужно достаточно много выпить, чтобы совершить предстоящий подвиг достойно. Танцевать я не любила, да и не умела. Одежда, которая красовалась на мне - это было худшим тряпьем, что я могла представить. Мужчины, стоящие под деревьями вокруг площадки, с жаром в глазах разглядывающие пляшущих баб...да это были даже не мужчины...
- Нина, - сказала я. - Нам нужно выпить.
- Конечно! - воскликнула она. - Для задора! У меня все продумано!

Она достала из сумочки фляжку и протянула мне, а за ней - небольшое яблоко.
Я отвинтила крышку и сделала несколько глотков.
- Что это? - спросила я, кивнув на фляжку.
- Это технический спирт, - бодро ответила Нина. - Но ты не дрейфь. Все очищено в лучшем виде! У меня братан даже из масляной краски водку гонит, так что - прорвемся! - она тоже отхлебнула, поморщилась. - Хорошо! Ну что, пошли?

Что-что, но такие экзотические вещи, как технический спирт - это даже для меня было слишком. Но зелье уже бурлило в венах, отдаваясь в ту часть мозга, которая заведовала разумом. Мне стало легко и весело.
Я ринулась за Ниной в толпу беснующихся теток и начала выплясывать так, как будто только этим и занималась всю свою жизнь. Ноги выделывали периуэты, руки тоже что-то выделывали... Я уже не понимала - где я, и почему все вертится вокруг... Иногда, как проблеск реальности - возникала Нина, которая подхватывала меня в танце, отчего все вокруг начинало кружиться с еще большей скоростью. Мне стало дурно.
- Мне дурно! - закричала я и почувствовала, как падаю…

Я с трудом открыла глаза.
В комнате царил полумрак, и гудели чьи-то голоса. В завесе папиросного дыма двигались расплывчатые человеческие фигуры, слышался смех. Слева от себя я услышала храп и обнаружила спящего мужика. Я лежала на кровати рядом с ним, а на спинке напротив висела белая субстанция в черный горох. Я опустила глаза и поспешила прикрыть одеялом свое голое тело.
- Галя проснулась! - услышала я знакомый голос, и увидела приближающуюся Нину. Она была чуть навеселе, раскрасневшаяся и счастливая.
- Так весело! - сказала она. - Оденешься? - она кинула мне мое убогое одеяние.
- Где мы? - проговорила я.
- У Гены.
- Кто это?
Нина кивнула на храпящего мужика рядом со мной.
- Тебе повезло, - не без зависти сказала она. - Гена у нас самый крутой. Квартира своя и работает слесарем, не бездельник. На гитаре играет. Тебе понравилось, как он играет?
- Мне? - я встала и покосилась на Гену, от вида которого меня чуть не стошнило.
- Ну да! Ты так подпевала громко, - кивнула Нина. - Он на тебя и запал. Но я тоже тут с одним шуры-муры завела. Пока, правда, только беседуем. Пошли к столу?

Я молча поплелась за Ниной.
Вокруг стола стояли и сидели люди. Они расплывались и составляли многоцветную массу.
- Вермут есть? - спросила я.
- Галюха! - воскликнул незнакомый мне мужик с лицом маньяка. - Садись, красавица. Вермута нет, а вот водочкой мы тебя обеспечим. И огурчиком хрустящим.
- Мне нужен вермут, - отчеканила я, чувствуя, как выхлопы техничекого спирта обжигают горло. - Я пойду за ним.

Продираясь через толпу, каким-то чудом оказалась на лестничной клетке. Медленно спустилась во двор. Было темно. Фонари освещали незнакомую улицу, деревья отбрасывали зловещие тени. Я плелась по дороге и понимала, что не найду магазина. В конце концов, ноги перестали меня слушаться, и я присела под деревом. В ушах зашумело.Я прикрыла глаза...

- Вставай! - кто - то теребил меня за рукав. Я сначала села, а потом открыла глаза. Передо мной стоял милиционер и две старушки с недовольными лицами. Светило солнце, вокруг ходили люди, я сидела под деревом на обочине шумной улицы.
- Вставай, вставай! - повторил милиционер. - В выпрямитель поедем.
- Да вы что, - отмахнулась я. - Мне просто стало плохо... сердце больное...
- Плохо ей! - иронично запричитали старушки. - Пьянь!
- Молчите, ведьмы, - процедила я сквозь зубы. - Идите, вспоминайте свою жизнь, чтобы найти в ней хоть что-то светлое. А меня оставьте в покое.
- Документы есть? - милиционер достаточно резко помог мне встать.
- Какие документы? - я привалилась к дереву. - Я была на юбилее у подруги, потом мне стало плохо, я вышла подышать, и вот...
- Адрес подруги, - выпалил милиционер.
- Ну, я ее плохо знаю, адрес еще не изучила, но могу показать, где она работает.

Мы залезли в «козелок», и вскоре были на бульваре, возле моего дома, где торговала пирожками Нина. В сопровождении милиционера я дошла по аллее до лотка.
- Пирожки! Пиво! - донесся до меня незнакомый голос.

Мы подошли ближе. За прилавком стояла худая высокая женщина.
- А Нина где? - спросила я у нее.
- Привет, Галюха, - ответила она, отчего я чуть не упала - после прошедшей ночи, казалось, весь алкоголический «бомонд» города знал меня. Интересно, они хотя бы слышали про Беллу Косицкую?

Женщина покосилась на милиционера:
- А Нинку - то того... Кони двинула Нинка.
- В смысле? - спросила я, гипнотизируя бутылки с пивом.
- Ну, когда ты ушла, там муж ее образовался - он её ножом от ревности и грохнул, - она снова посмотрела на милиционера. - Вы уж разберитесь!

- Кому надо - тот разберется! - парировал милиционер и поглядел на меня. - Ну что?
- Что? - насупилась я. - Или ты хочешь сказать, что я переодетый муж Нинки?

Милиционер стал менее жестким, он поглядывал то на меня, то на торговку.
Я медленно опустилась на корточки... Вспомнился смутный вчерашний день. Нина с помидорными щеками... Мне вдруг стало так ее жаль! И себя, и всех тех людей из квартиры... Я схватила милиционера за штанину и взвыла.
- Проводи меня домой! Парень, проводи! Я тебе покажу все мои документы! Все, которые есть! - цепляясь за его одежду, встала на ноги, потом взяла у новой продавщицы несколько бутылок пива - одну выпила тут же, большими глотками, - остальные взяла с собой.

Дома мы с милиционером выпили за Нину, потом я показала ему свои документы.
Ошарашенный, с двумя моими книгами подмышкой, постоянно чему-то кланяясь, он покинул мою квартиру.

Подождав несколько минут, я вышла вслед за ним и вернулась с бутылкой долгожданного вермута. После двух стаканов внутреннее состояние стало привычным, я села за печатную машинку и начала писать рассказ про какую-то деревню, про танцы, про странное убийство женщины, про расследование этого убийства. Запивая рассказ вермутом, все углублялась и углублялась в повествование. Пальцы, казалось, имели свое собственное сознание, потому что четко стучали по клавишам, извлекая нужные слова и фразы.
Тут я обратила внимание, что до сих пор нахожусь в черно-бело-гороховом одеянии, хотела снять, но потом не стала.
- Нинка, за тебя! - я налила полный стакан вермута, встала и залпом выпила.

Замыленным взглядом я поглядела в сторону окна - уже смеркалось. Я просидела за машинкой почти целый день!
Когда села, увидела перед собой напечатанное слово «КОНЕЦ». Рассказ был закончен.

Рядом с машинкой возвышалась практически пустая бутылка из-под вермута. У меня двоилось в глазах. Прихватив бутылку с собой, я дошла до дивана и рухнула на него.
- Ты заменила мне все, - сказала я бутылке. - Ты сама-то понимаешь, что я теперь без тебя - никто, пустое место? Понимаешь?! Стекло безмозглое! - размазывая слезы по лицу, я дотянулась до стола и взяла авторучку. - Беллы больше нет. Теперь я Галя. Писательница Галюха. Завтра я понесу рассказ в редакцию, его напечатают, и я опять куплю тебя, чтобы написать что-нибудь еще...Господи! - я ревела на всю квартиру – Почему-у-у?!
Тут я снова обратилась к бутылке:
- Ладно. Это просто истерика. Не нужно укорять меня. Прекрати. Ты прошла со мной весь этот путь и не должна меня судить. Давай, я подарю тебе автограф. Ты заслужила! - дрожащей рукой я расписалась на этикетке. - Вот видишь... Какие бывают....

Бутылка выскользнула из безвольно повисшей руки, упала на пол, откатилась под стол и там застыла, прикрывшись наступившей в квартире гробовой тишиной.