Тщательно порывшись в памяти, я не вспомнил дня более удачного, чем 8-е Марта. Я и раньше попадал в переделки, и не один раз, но от подобных недоразумений Господь миловал.
   Утро седьмого началось нервно: напряжение росло до тех пор, пока мужчины не вручили дамам подарки - фиалки в горшочках. Начальник отдела взял слово и начал с глупости: «Да-с, господа, сегодня наши боевые подруги лучше всяких там тепличных цветов!»
   Не знаю, как для других, но для меня «боевая подруга» звучит как «боевая лошадь».
Надо заметить, что растения, не выдержав транспортировки, были измяты и имели крайне нездоровый вид. Тем не менее комплимент был принят, «боевые подруги»  улыбались во весь рот (дамы и вправду были свежее фиалок)…
   Голодная публика убивала время бесцельными шатаниями, пустой болтовней и хроническими перекурами. Получив добро от руководства, волонтеры немедля сервировали стол, и, пропустив по рюмке, все сразу набросились на закуски. Женщины сначала проявляли присущую слабому полу скромность, но потом стесняться перестали, взяв инициативу в свои руки.
Равнодушный к спиртному первый зам сделал глоток шампанского, отставил брют в сторону и подавился долькой апельсина, отправив цитрус не в то горло. Откашлявшись, с красными от слез глазами отбыл к теще на блины.
   Настоящие гурманы пили водку, закусывая горькую маринованными огурцами, шампиньонами и рыбой, нашедшей покой в жестяных банках. Позже в ход пошли оливки, салями, сало, свежее и копченое, а также облагороженное тертым хреном. По центру огромного стола, как божество, стоял поднос с неразделанными курами гриль (в количестве две штуки). Когда к птице прикоснулись мужские руки, еда мгновенно исчезла. С курами вышла промашка!
   Зазвучала музыка; пары закружились в приглушенном свете. Проявляя страсть к чужим женам и мужьям, народ уходил в нирвану от бытовых и личных проблем. Вскоре во взаимоотношениях появился перекос: танцуя, партнеры  вдруг целовались взасос, пренебрегая моральными нормами и принципами.
   Я, пожалуй, выпил лишнего; спрятался от белых танцев за столом, откуда меня пытались вытащить силой, как морковку из пересохшей глины. Сославшись на диарею, я отказался вальсировать с директрисой. Нажил в особе цезаря кровного врага!
   Дрыгая ногой в такт ламбады, я пытался понять: о чем думают люди, когда страсть парализует разум? Естественно, не о том, что послезавтра коллегам будет неловко за скверные анекдоты, за бесконечные комплименты, от которых разит шпротами.
   Тем временем флирт трансформировался в закономерную фазу: под предлогом покурить пары потянулись к пыльным закуткам. Мне стало неловко за коллег; приволакивая затекшую ногу, я сбежал на свободу, так и не вымыв руки. Перед носом туалетная дверь захлопнулась; комната поглотила мужчину и женщину, которую я боготворил и тайно, по-рыцарски, любил. Божество имело образцового мужа, тонкую талию, пару взрослых детей и репутацию миссионера.
Праздник запомнился не только этим событием, поскольку я ночевал в вытрезвителе...

                                                                  *****
Шел я двориками, курил, слушал, как хрустит нежный лед под ступнями, и улыбался, как улыбаются нетрезвые люди. Несмотря на легкий мороз, на лбу выступил соленый конденсат.
Опустив руку в карман, пересчитал деньги - сумма, как ни странно, оказалась приличной. Напомнил себе, что утром нужно сбегать на рынок и купить охапку цветов.
Вдруг в мой зад уперлось что-то большое и твердое. От неожиданности я вздрогнул, поперхнулся табачным дымом, и пресловутая диарея чуть было не обрела форму локальной катастрофы. Вместе с тем озябшее ухо уловило сигнал клаксона, от которого я оглох.
   Оказалось, что я перешел дорогу пэпээсникам. Распахнув ворота настежь, водитель «Уазика» закричал, срывая голос:
- Эй, прохожий, закурить не найдется?
- Найдется, - отвечал я дружелюбно, при этом мило заикаясь. И радостно протянул сержанту коробку.
- Ого, мы «Marlboro» курим! А я вот «Приму» сосу, и Егорыч тоже. Обидно! Правда, Егорыч? Я в таком случае четыре возьму; нам дежурить до утра.
   - Ну да, пососите! - прокричал я, слегка оглохший. Мне стало досадно от наглости милиционера, поэтому я скаламбурил. Тем более что контузия стала следствием преднамеренной шутки.
- Накинь еще парочку, будь другом! Мы тебя потом домой подбросим, куда тебе ехать?
- Спасибо, я сам доберусь. Берите, что тут торговаться. Лишь бы рожа не треснула!  
   То ли Егорычу мой тон не понравился, то ли обидно стало за органы дыхания, забитые смолой прескверных сигарет, только он вдруг выскочил из кабины и казенным ботинком сбил меня с ног. Затем четыре руки запихнули меня в «обезьянник», не слишком церемонясь с телом.
   Душевная беседа перенеслась в вытрезвитель. Сначала я нервничал - взывал к гражданской совести, выдвигал ультиматум о немедленной выдаче мобильника, конфискованного вместе с ключами, деньгами и сигаретами. Затем я стал пресмыкаться – униженно канючил о звонке домой с казенного телефона, одновременно разглядывая в дырку старшину огромного роста. Симпатичный парень, с бритым черепом и бровями вразлет, наподобие воробьиных крыльев в момент предельного маха.
Я попросил еще раз, предельно вежливо:
- Слышишь, служивый, мне позвонить надо! Уважь ради праздника, родня переживает.
- Ишь ты, переживает! Что же ты напился до поросячьего визга, алик?
- Меня Юрой зовут. Я не напился, тем более не наелся. А тебя, старшина, как мама называет?
- Нам с заключенными болтать не можна! Хоть ты и Юра, а для меня все вы  алики! - отвечал гигант, играя в тетрис.
Как он ни усердствовал, сбой происходил на первом, единственно доступном уровне. Тогда дежурный тихонько ругался, сводил к переносице пшеничные брови и снова совал в кнопки рыжие волосатые сосиски.
   В общем, он был добрым сельским парнем, раз снизошел до разговора с алкашом. Даром что мент.
   Под утро я уснул, под утро от холода очнулся. По гуманным соображениям отопление в учреждении не предусмотрено, пациентам предписывалось согреваться дыханием и другими естественными выхлопами. Как в метро.
   В восемь утра все закончилось: мне выписали квитанцию, а на попытку оплатить услуги наличными старшина осведомился:
- А у вас есть наличные? Странно, я не заметил. Вот ключи, вот телефон. Это все!
- Там были деньги! На цветы.
- Какие деньги? Деньги - это пыль, тлен и мусор.
- Сам ты мусор! - подытожил я.
На что возражений, как ни странно, не последовало. Высвободив из плена конячие зубы, старшина вдруг взорвался звонким мальчишеским смехом, совершенно позабыв, что мгновение назад планировал опустить мою печень сантиметра на полтора...
   Я оказался на свободе без денег, без сигарет.
   У торцевого фасада, на кладке из битого кирпича, расположился человек с колоритной внешностью. Он готовил коктейль из тройного одеколона и талой воды.
   Я спросил папиросу; закурил бережно слепленную самокрутку с хорошим самосадом. Одеколон пить не стал.
   Рассмотрел наколку на кисти левой руки - якорь и надпись: «Не забуду мать родную и отца из Бухары». Или что-то в этом роде - с недавних пор я перестал доверять зрению.
   Судя по всему, бывший моряк не был обременен наличием собственного жилья. Под якорем четко проступала надпись: «Мичман Панин».
- Ты, мичман, в казенном доме ночевал?
- Нет, не берут, подлецы! Что с меня взять?
- И то верно. Вот, закуси конфеткой, с банкета утащил. Одеколон идет мягче, когда закусываешь. Прощай, брат!
   Резко повернувшись, я зашагал прочь от серых стен вытрезвителя. И неожиданно обнаружил странное явление: у основания фундамента, в расщелине, зеленели побеги крапивы. Растения были маленькие, слабые, с недоразвитыми стрекательными волосками.
Зажав в руке скромный букет, я спешил домой. У меня еще был дом, меня еще ждали родные любимые люди! Ждали, как самый лучший, самый дорогой подарок...