Ваську Котофеева с детства звали котярой, хотя ему больше нравилось «Котофеич». Полноватый и добродушный Васька был мечтателем, балагуром и выдумщиком, но девочек почему-то стеснялся и до тридцати восьми лет оставался холостым…

Жил Котофеич с мамой, и пока она была рядом, не сильно напрягался в поисках работы. А вообще, он походил на хорошего домашнего ребенка, который зачем-то вырос… В компании бывших одноклассников, обремененных бизнесами, женами и детьми, Васька как и прежде сыпал захватывающими историями и настолько был доволен жизнью, что ни у кого язык не поворачивался сказать ему правду: Котяра, наглая отъевщаяся морда, ты тунеядец! Кончай играть, взрослей, пощади маму!

Мама предала Ваську внезапно - нашла себе по интернету австралийца и улетела замуж, оставив Котофеича наедине с его фантазиями и прощальным «Пора становиться самостоятельным, сынок. Вот тебе квартира, живи, как сможешь, а я еще молодая и у меня тоже есть будущее!». И пришлось Ваське распродавать дедову библиотеку, чтобы не помереть с голоду…

Соседка по лестничной клетке, пожалев оставленного без присмотра котяру, привела ему жиличку - студентку третьего курса Литинститута мистически-абсурдную поэтессу Люсьену Блэк (по паспорту Людмилу Головешкину). Люсьена считала себя готом - была бледна, рисовала синяки вокруг глаз, рядилась в черное, интересничала и обладала изысканно-абсурдным слогом. К тому же оказалось, что денег у нее нет и платить за постой предложила сексом…

Выбора у Васьки не было и он оскоромился…

Эпатажная поэтесса научила переростка-любовника курить и пить и даже пыталась обратить в свою веру. Но Васька с его простецкой физиономией жирного котяры и мягкими как пух русыми волосенками никак не тянул на гота. Ценностей в квартире Котофеева хватило лишь на год. И когда проели последнее, диву осенило: а не начать ли котяре писать прозу? К тому времени она уже не раз каталась от смеха и рыдала над его историями. Но едва Васька попытался записать свои фантазии, как в нем будто что-то закрылось. Словно мама, уходя на работу, заперла холодильник, а в буфете остались лишь хлебные корки. Печатные тексты оказались такими же корявыми, сухими и пресными…

Люсьена, разочарованная в Котофеиче, ушла в тот же вечер. А когда через месяц вернулась, в сексе котяре отказала, но до утра выносила ему мозг назиданиями и дешевым портвейном...

***

Василий Котофеев проснулся с головной болью, справил нужду в сортире так, как это делают лишь после сильного перепоя - то есть сидя, и по привычке побрел в ванную комнату. Возле раковины машинально провел рукой по колючей роже, определяя на ощупь - бриться или еще терпимо. Заглянул в забрызганное зубной пастой зеркало и обомлел, увидев в отражении миловидную дамскую головку, густо утыканную папильотками. Лицо дамы щетины не имело и было очень похоже на Людкино, только умытое… Сама же поэтесса исчезла вместе с вещами Головешкиной и старой хрустальной пепельницей, на месте которой красовалась куча окурков и записка: «Расплачусь, когда стану знаменитой»…

Василий напряг извилины, силясь вспомнить, что же было накануне… Неужели обидное пожелание бывшей сожительницы плодовитому на сюжеты, но не владеющему пером и нищему Ваське завести обеспеченную любовницу-редактора сбылось? Судя по всему, неблагодарная Люсьена и приходила не за тем, чтобы унизить и упрекнуть в несостоятельности по всем статьям, а за пепельницей - последним, что еще стоило денег в его доме... А уж распалялась для вида, советовала медитировать на раздвоение личности, да он и в голову не взял - он вообще не слушал ее… На подкорку нашептала, зараза… Видать, вошел-таки он в образ редакторши, а как теперь из него выйти?

Котофеев порылся в бычках, нашел более-менее годный, закурил… и от первой же затяжки зашелся кашлем, жеманно прикрывая ротик…

Запах жареной мойвы, забытой с вечера на сковородке, вызвал у него приступ тошноты. Он попытался опохмелиться остатками вчерашнего пойла и его вырвало...

- Так эта стерва во мне еще и беременна! - ужаснулся Котофеев.

Хотелось напиться водки и упасть в забытьи, и лежать так сутки или даже больше. И пусть бы мир качался вокруг и вращался, а Котофеев плыл бы на своем холостяцком матрасе и плыл, и плыл, пока бы совсем не отключился, и тогда, быть может, навязавшаяся невесть откуда дура исчезла…

Но Вася был хорошим и напоить беременную не посмел…

Да и не смог бы - ее и от протвешка-то стошнило...

«Должна же быть от этого кошмара хоть какая-то польза», - подумал непривычно трезвый котяра, берясь за свою несчастную рукопись... Да, вот уже месяц он безрезультатно рассылал ее по редакциям и везде получал отказ…

Сволочная баба, сидящая в Котофееве, мгновенно исчирикала текст красными птичками, кавычками, ремарками, а треть декодировала так, что она оказаль утраченной навсегда…

Работать расхотелось…

Котофеев включил веб-камеру и вгляделся в изображение подсадной редакторши-паразитки.

Она заискивающе ловила его взгляд, будто очень хотела понравиться:

- Милой меня зовут...

- Кто ж тебя обрюхатил-то, Милая? - спросил сам себя Василий. И тут же по-бабьи зарыдал в голос:

- Негодяй, да ты же! Ты, ты,ты!

Зазвонил телефон... Некто от Люсьены просил не мучиться попусту над корявыми текстами, а конспективно изложить сюжеты и продать ему за такие смешные деньги, что Котофееву стало до слез обидно! Пусть он не имел необходимого для писателя жизненного опыта, но он практически не вылезал из интернета, был начитан, и умел сочинять! Все его темы были свежими и оригинальными! А сливки с них снимут другие? Но жить было не на что и приходилось продавать себя вот так - оптом и по дешевке…

На глаза опять попалась плаксивая мордашка беременной самозванки…

- Хороша ты, Милая, портить чужое, а проку с твоих правок ноль... Переписывай так, как считаешь нужным, а я - спать...

***

С тех пор прошло уже три года. В реале Котофеев все такой же полуопустившийся тюфяк, правда платят ему так, как иной звезде и не снилось... Тексты его стали столь совершенными и искрометными, что за право печатать их бьются лучшие издательства планеты... На что он тратит деньги? Да половина так на счету и остается, а половину маме перечисляет.. Уж так устроены люди, что предавших они любят сильнее, чем преданных...

Люсьена больше не объявлялась....

И никто не знает, что скрывает обшарпанная дверь холостяцкой берлоги старого котяры…

А таится за этой дверью волшебный мир зазеркалья… С полу до потолка все зеркала, в которых Котофеев видит себя, ухоженного и солидного, и своего двухлетнего сына - румяного и веселого Васеньку, и жену - миниатюрную и сдержанную даму-редакторшу Милую, никогда не снимающую папильоток... Нет, в дни выхода книг она таки распускает свои кудри, и тогда соседи Котофеева слышат до самого утра музыку, и веселые крики, и сладкие стоны из-за облупленной неказистой двери…