— Милый я люблю тебя! - шепчут губы, способные одним прикосновением превратить его тело в натянутую вибрирующую струну.
Взгляд теряется в больших зеленоватых глазах со светящейся искоркой в бездонной глубине. Светлый пшеничный локон, коснувшись кончика маленького носа, дотягивается до алых, припухших от долгого целования, вишенок. Маленькая капелька взволнованной испарины замерла над верхней губой.
Вздрогнув от очередного прикосновения неловких, ставших непослушными, рук, маленькое хранилище неразбавленной страсти сдвинулось с места. Капелька лениво скользнула вниз. Преодолев шелковистый трамплин, запнулась о бархат вздернутой вверх горячей, подрагивающей от предвкушения поцелуя губы и, сорвавшись в бездну, шумно ударилась о мокрый шершавый язык.
Удар отозвался горячей волной, метнувшейся по телу.
Это закипающая кровь шумно устремилась к задохнувшемуся сердцу. Уши заложило: сердце, выскакивая из груди, заухало невыносимо громко и радостно. В голове загудело. Глаза увлажнились - капелька страсти внезапно обернулась двумя маленькими слезинками, затаившимися в уголках глаз.
— Я готов умереть! - задыхаясь, прошептал молодой человек и ......

... Столетний старик проснулся, ощущая больное тело и совершенно невыносимое счастье.
Счастье, будучи, как и все положительное в нашей жизни, - скоротечным, тут же сменилось тупой ноющей болью. Уши заложило. Сердце, выскакивая из груди, заухало - теперь уже громко, больно и испуганно.
— Лучше бы не просыпаться. Лучше бы остался молодым ... там - во сне. Вспоминая сладость первого поцелуя, старик попытался мечтательно закатить глаза, но твердые зрачки остались на месте.
Больные глаза не желали, без крайней необходимости, скрести воспаленные веки. Организм восстал, не подчиняясь воле хозяина, он защищал себя от боли.
Вглядываясь в холодную высь над головой: туда, где на стене висели старинные часы, он заметил выпорхнувшую кукушку, со скрипом замершую на полпути к свободе.
— Гу-гу... - начал разбитый часовой механизм и неожиданно смолк.
Вместо десяти часов он прогундел искаженное, безрадостное приветствие лишь два раза и, после этого, жалко зашелестел.
— Пора!
Громко клацнув, из потемневшего от времени ящика, в спину кукушке подло выстрелила лопнувшая пружина.
Бедная старая птица! Сотню лет исправно сновала туда-сюда, радостно извещая хозяина о совместно-прожитых часах, и вот - на тебе: рухнула мертвым куском дерева на холодный пол.
Вывалились наружу заржавевшие внутренности, и Барон ле-Дюк замолчал, - теперь уже, навсегда.

Как же хочется назад - в беззаботную юность, в семнадцать - туда, где солнце, где любовь и веселье...
Закрывая глаза, старик снова увидел ее, только на этот раз она была еще более желанна. В темных пустых глазницах блеснула холодная льдинка, резко очерченный костяной подбородок дрогнул. Тело зазвенело натянутой струной, которая тут же лопнула.
— Я иду к тебе! - улыбнувшись, прошептал старик, чувствуя, как замолкает его сердце, - теперь уже навсегда.