Ночь. Резко проснулся от какого-то дурацкого сна. И всё - не спится. Судороги в ногах и некая гиперчувствительность кожи, что ли, не пойму. Все не так. Не могу успокоиться – крутит всего, как будь-то игрушечные смерчи своими рукавами щупают меня изнутри и снаружи. В голове мельтешение абсолютно нелогичных мыслей. Они вспыхивают, пробегают круг по коре мозга и возвращаются обратно – такие же нелогичные и совершенно нерешенные. А потом снова убегают. Марафонцы, блин…

Вот отчего так? Нервы что ли? С чего бы? Вроде бы все нормально вчера – день, вечер без особых потрясений. Все живы – здоровы и располагаются на своих местах. Жена спит рядом. Остальное стадо в куче - бабы, дети, старики живы и волнений пока не вызывают. Кто в деревне, кто где… Собака тоже. Нос, правда, сухой какой-то и грустит животное слегка. Ну, да неужели от этого тревога-то, а?

На работе, может, что? Да нет там ничего на работе этой. Плевать мне давно на нее. А на что не плевать? На себя? На себя плюнуть сложно. Страшно как-то. Плюнешь - так и помрешь заплеванным. Но за себя волноваться – это как-то уж слишком привычно, буднично. Даже смешно.

Тогда за что собственно мне тревожиться? Не за что. А что тогда с мыслями, почему они словно пила-циркулярка дробят мне череп изнутри, не давая полежать спокойно? Тревога, не имеющая корней и продолжения. Или это предвкушение чего-либо?

Нет. Так невозможно. Да и какой смысл бессмысленно валяться в звенящей тишине?

Встаю, иду на кухню - курить, пить воду, сожрать чего-нибудь…

Свет не включаю. За бамбуковыми жалюзи отблески домовой подсветки. Шарю на подоконнике, нахожу сигареты. Зажигалка режет глаза огнем. Щурюсь. Курю. Ни хрена не нравится. Отупело все в организме, в том числе и вкусовые рецепторы. Все какое-то ватное и пресное. Пью воду. Она с привкусом металла. Открыл окно, пахнет какой-то химией с шинного завода. В голову почему-то пришло – формальдегидом. Хотя, что это такое и почему я так решил – не ведомо. За окном видно мою машину. Потухшие глаза - она спит. Все спокойно – еле слышно шелестит листва на березе. Никаких посторонних звуков. Все готово к появлению чуда.

Окно закрываю и медленно поворачиваюсь. Вот оно! Сидит за столом и вроде как дремлет. Спокойно так, положило голову на руки, ножки висят и до пола не достают. Крылышки удачно расположились в проеме между тумбочкой и подоконником. Грустное, прозрачное и молчаливое.

Никогда со мной не разговаривает. Просто сидит и смотрит на меня снизу вверх. Как собака. Словно ждет чего-то от своего хозяина. Что ему дать? Кусок сахару что ли? Но куда оно его проглотит? В животе у него все словно хрустальное и подрагивает тихим светом, даже ручка от ящика просвечивает. А оно глотать-то хоть умеет? Опять же, чем?

Мне кажется - оно меня видит, но думает, что не видно его самого. Наивно полагает, что маскировка работает.

«Ага. Жди. Нарушилось у тебя, брат, что-то. Или у меня?»

Я его вижу уже не в первый раз. Сначала было жутко, а теперь ничего. Креплюсь - не проронил ни слова еще в его адрес. Не хочется пугать. Вдруг улетит и больше не вернется.

Мне жалко терять это чудо. Испугается еще меня и вспорхнет. Запутается крыльями, уронит кастрюлю или графин с водой, испугается еще больше и исчезнет навсегда.

Я думаю, он ангел. Мой или нет – не знаю. Наверное просто ночует у меня в квартире иногда. Отдыхает. А потом улетает по своим ангельским делам. Я даже имя ему придумал – Григорий.

Григорий невелик – меньше метра. Худенький, волосы пушистые, чуть курносый, с большими глазами. Он голубовато-серебристый, других цветов в нем нет. И даже этот цвет и то не совсем правильный – он словно тонкий туманчик в человеческом облике. Живой. Чистая аура без тушки. Подрагивает еле-еле, внутри него нет-нет да и проскочат слабые искорки. Пух на голове похож на нимб. Но никакого летающего ободка нет, это все средневековые ерунда и вранье. Просто тонкие волокна тянутся вверх и исчезают, тая в сумраке. Я хорошо его рассмотрел – чай, не в первый раз…

Гриша очень скромный. Со стола ничего не берет, порядок не нарушает, просто спокойно сидит, положив руки на столешницу, и иногда лишь болтает ножками как первоклассник за партой. Мне все кажется, он сейчас поднимет руку и спросит: «Валерий Иваныч! А можно в туалет?».

Он появился на моей кухне полгода назад, едва не отправив меня в глубокий обморок. Сидел вот также и катал ладошкой по столу сигарету. Больших трудов стоило мне тогда не закричать. Но к счастью (здесь это слово применимо, как ни странно) мне приходилось видеть в этой жизни вещи и пострашнее маленького прозрачного существа с крылышками, и я сумел сдержаться, хоть сердце мое тогда было готово разорвать ребра и выскочить наружу, чтобы убежать от застывшей статуи моего тела куда подальше.

Гриша приходит нечасто. Это седьмой раз. Никакие особые события его приходы не предваряют. Просто в это время я неожиданно просыпаюсь среди ночи, и все во мне закручивается словно какой-то вихрь – мысли, страхи, радости, воспоминания, мечты – все трещит и шипит, разбегаясь по спиральным кругам. Вероятно он очень энергетичный – его поле сильно воздействует на мой спящий и беззащитный организм. Но, почему-то только на мой. Жена Гришу не чувствует абсолютно. Мало того, она услышав, что я встал, часто встает тоже – в туалет или попить. Заходит на кухню, сонно спрашивает: «Ты чего?» и, не дождавшись ответа, уходит. А Григорий сидит за столом, как ни в чем не бывало, и с любопытством пялится на ее наготу.
Он вообще-то всегда бодрствует. Но сегодня Грише хочется спать. Я вижу – веки его смежаются, и щека прикладывается на руку. Крылышки повисают как лепестки и губы шевелятся, немного причмокивая. «Где же ты так налетался, ангелочек? По каким-таким весям и просторам?»

Я понимаю, Григорию по роду своей службы спать никак нельзя – он здесь что-то вроде дневального. Но, все знают – все дневальные спят в самое неподходящее время и часто просыпают все на свете и только пинок командира будит их перед грозным объявлением наряда вне очереди. Это закон жизни. Хотя относятся ли к Григорию эти законы – не ведомо. Он, конечно, не такой как мы, но кто посмеет сказать, что Гриша мертвый. Живой, абсолютно живой – странный только…

Да-а-а… Часовой из Григория нынче никакой.

«Ладно, спи, братец – я за тебя подежурю. Раз я тебя вижу, значит, смогу увидеть и того, кого ты тут караулишь. Разбужу, если что».

Тишина такая, что слышно ход секундной стрелки на бесшумных импортных часах. Я боюсь пошевелиться, чтобы не вспугнуть сон моего гостя. Он чуть ерзает щекой по тыльной стороне ладони и что-то шепчет, шевеля губами. Я пытаюсь подслушать его слова, но ничего из его шепота не понимаю. Однако мне нравится это слушать. Язык какой-то мягкий и теплый, убаюкивающий, а голос, скорее, низкого тембра, от него веет спокойствием.

Слушая этот сонный шепот мне вдруг стало как-то неловко, словно я подслушивал чужие тайны через замочную скважину… Чьи это были тайны? Чей это был язык?

«Вот трепло. Болтун находка для шпиона. Выболтает ведь все, и что я буду делать с этим своим новым и тайным знанием?»

- Шамира, ролдагебон, маличи вез дроны…цунмилата…дотрога…, - еле слышно шептали губы спящего. Из этой полной абракадабры, тем не менее, вытекал какой-то смысл. Мне казалось, еще чуть-чуть и я пойму его. Ангел все лепетал и лепетал, и что-то странное вспыхивало в моем мозгу.

И вдруг разом - живая картина – ветер, шторм, бьющийся в белые отвесные скалы и наверху чья-то тонкая женская фигурка в белом платье. А рядом еще одна – маленькая девочка в таком же одеянии. Они махали руками. Их длинные волосы и платья развевались на ветру. И мне было понятно, что они зовут именно меня. Там за ними, в обрамлении качающейся зелени, с моей высоты был виден белый дом с красной крышей. И я точно знал, что это мой дом. Тот дом, который я искал всю свою жизнь, но так и не смог найти.

Кухни давно не было. Не было ничего и никого. Ни ночи, ни города, ни машин, ни запаха формальдегида… Мой разум и сердце были далеко, там, в прекрасном саду, на террасе белого дома, в запахе цветов, моря и меда. Я раскачивал детскую качельку с маленькой смеющейся девочкой, и гибкая женщина в белом ставила на плетеный стол ароматный чай на подносе и что-то мурлыкала на ставшем вдруг понятным ангельском языке. В ее словах и смехе ребенка были и вселенская любовь и ощущение абсолютного мира и покоя. Мне не получалось увидеть их лица, но я знал, что они прекрасны. Просто знал и всё. Не подвергая это никаким сомнениям.

И я крикнул: «Боже, неужели я счастлив?!»

Мы смотрели друг на друга – ангел и я, взъерошенные, возвратившиеся из своих волшебных мест. Он понял, что я его видел, слышал и понял, побывав из-за этого где-то, где мне нельзя было быть. А я понял, что и он побывал где-то в своем измерении, в странном сверкающем энергетическом раю. И вероятнее всего это я был тем проводником, кто открыл ему путь в его дом и к его счастью.

Он медленно встал, расправил крылья и увеличился в размерах.

- Рибано! – сказал он и приложил палец к губам.

- Чтоб я сдох! - ответил я.

Григорий порылся где-то за пазухой и протянул мне небольшое прозрачное перышко. Я был гол и замешкался. Между тем гость начал медленно таять. Схватив со стола первое попавшееся - сигарету марки «Кент» я протянул ее ему. Он как заправский солдат засунул сигарету за ухо, улыбнулся и окончательно растаял.

Ушел. Неужели навсегда?

Я сжал рукой его серебристое перышко. Кто знает, может оно мне еще пригодится?