Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Иванов Юрий

Заглянуть за край

— А что, Юра, бабы здесь симпатичные есть? — громко вопрошает Анатолий с койки в углу. Шестьдесят шесть лет, огромная лысая башка и пивное пузо, "запущенная" катаракта и недавний инфаркт. Представился как "Толик", бывший сантехник.
Толик — "новоприбывший", завтра операция. По натуре оптимист. Сразу сказал, что все врачи сволочи и рвачи, и больше, чем за пять тысяч хрусталик покупать не собирается. Однако от врача пришел грустный с минусом 10 500 рублей. На хитрую жопу, как говорится, у врачей всегда найдется нужная отвертка. Но погрустил Толик не долго, типа пусть подавятся… Он вообще не обижался на жизнь.
— Кому и кобыла — баба, — с койки рядом со мной мрачно отзывается на вопрос Витя (шестьдесят девять лет, два инсульта и инфаркт одного глаза). Виктор — "лежачий". Опутан капельницами, за которыми мне приходится следить и бегать за медсестрой Саидой в процедурку, — какие тут бабы? Овцы одни престарелые. Шоркают тапками по коридору туды-сюды. На кой им черт хрусталики в глаза? А, Юра?
— Как зачем? Сериалы досмотреть. Это мотивация жизни.
— Ха! Точно! Этим старушенциям только этого и нужно. Моя дура вечно в телик пялится. Да, вообще, они все дуры, — Анатолий оживляется и даже привстает с койки, — Эх-ма, молодую бы зажать. Да кто ж  теперь нам  даст. А эта татарка Саида ничего. Я б ей вдул. Такая корма…
Он мечтательно причмокивает.
— Митрич! А ты вдул бы Саиде? — провокационный вопрос относится к Борису Дмитриевичу (восемьдесят четыре года, участник войны, диабет, катаракта с глаукомой, два инфаркта).
— Да куда уж мне? — слабеньким голосом отвечает седенький дядя Боря и застенчиво улыбается, — Мне уж о душе подумать пора. Это вам, молодым, все бабы мерещатся.
— Старуху, значит, уже не жучишь…
— Да отстань ты, балабол.
Лежим в палате № 6. Сами понимаете, палате с таким номером нужно держать марку. Мы держим: корчим из себя сексуально-озабоченных резких парней, тем более это нетрудно — в палате есть я (сорок семь лет, незрелая катаракта и, в общем-то, практически здоров). Я — гордость отделения: самый молодой пацан. Первый парень на деревне. Мальчишка среди лиц пожилого и очень пожилого возраста. Одной бабульке там, при мне, например, исполнилось девяносто пять.
Так что мой "юный" возраст, загар, свои зубы, улыбка, вкупе с короткими шортами и проводами гарнитуры в ушах, делают меня снова молодым. Учитывая вереницу моих красивых женщин, что часто навещают меня в палате, я негласно признан секс-символом отделения микрохирургии глаза. И даже медсестры и ординаторши относятся ко мне с уважением. Моих седых волос здесь никто не замечает.
— Иванов, в глазки капать, — угрюмая медсестра Света специально заходит к нам в палату и персонально меня приглашает. И почему-то всегда улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ, бодро встаю с койки, подхватываю ее под руку, и мы проходим двадцать метров коридора, словно двое влюбленных голубков. Естественно, капли мне закапывают первому. Старушки, сидя на кушетках вдоль стен, шепчутся и о чем-то судачат. Но об очереди не спорят. Я — по блату! Старшее поколение к этому слову привычно. Этого "блатника" они вытерпеть способны.
— Да… Дуры бабы. Моя курица умерла месяц назад. Сорок пять лет вместе, все грызла, пилила чего-то… И, на тебе, кирдык. И померла-то как идиотка, от инсульта. У меня, вон, два их было. А эта — хрясь, и в ящик. Все у них, у баб, не как у людей, — Витя зло бормотал, выдыхая слова с трудом в никуда, видимо, до конца не осознавая величины постигшего его горя. Руки его сплошь синие на сгибах. Это семнадцатая капельница, а лучше ему не становится.
Все помалкивают. Вите надо выговориться. Кто виноват в том, что жизнь заканчивается?
Анатолий домогается у меня, кто эта веселая девушка, что принесла мне яблоко и непринужденно съела две моих вечерних котлеты, запив их кефиром. Она, непрестанно болтая, призывно вертелась круглой попой на стуле и отсвечивала обнаженными плечами. Не дочка ли? На мой неопределенный ответ: "Да так, подружка…" он опять завистливо чмокает и пыхтит. Видит он плохо, но не признается — пацан.
— А что, Митрич, квартиру-то тебе Путин дал? — он снова цепляется к дяде Боре.
— Да вот, хер…, — вдруг неожиданно резко отвечает старый тихоня.
— Да ты что! Обещали же суки, на всю страну пробздели… Да как они могли?
— Квартир, говорят, нету. Бери деньгами. Миллион.
— А ты?
— Послал их на хер! Деньги-то — целевые, только на покупку квартиры. А за миллион чего я куплю? Однушка, самая поганая, полтора почти. Где я еще пятьсот тыщ-то найду? Я чего им, олигарх?
— Дед, они тебя парят. Тупо ждут, когда помрешь.
— И я так же думаю. Не нужны мы никому.
— А у тебя награды военные есть? Сколько? Две-три…?
— Десять. Две Отечественные, Звезда, Слава одна, две — за отвагу, за боевые заслуги и за города: за Будапешт, за Вену… Я на Ил-2 летал, стрелком.
Тут уже встрепенулись все. Даже отходивший после капельницы Виктор развернулся боком к деду. Ватка с проколотой руки упала на пол, но он даже не заметил.
— Расскажи, дядя Боря! — аныл я.
— Расскажи, Митрич! — вторя мне, заныли мои соседи.
Все мы разом почувствовали себя щенками. И все наше прошлое сделалось мелким и наивным. И армия, в которой мы когда-то служили, и даже мелкие войны и конфликты, и служба, и все, все, все…
Ил-2 перевесил все. Самолет-смертник, выигравший войну ценой своих небывалых потерь. Я примерно знаю фронтовую статистику. Из шестидесяти тысяч выпущенных за войну самолетов, к концу войны осталось не более семи. Это значит, что больше ста тысяч летчиков и стрелков погибли, сбитые диким огнем истребителей и зенитных орудий. Это — самолет-танк. Оружие прорыва. И потери его сравнимы с потерями в наземных танковых частях. Только штурмовики Ил-2 справились с качественно превосходящей нас немецкой бронетехникой, с «Тиграми», с «Пантерами», с «Элефантами», против которых у русского солдата не было необходимого оружия. При виде Ил-2 мне всегда хотелось снять шапку и перекреститься. Каждый, кто имел хоть один боевой вылет на этом самолете, мог считаться героем.
Дядя Боря сделал их двадцать семь.
— Я ж образованный был. Семилетка и два курса техникума, вот меня в авиацию и забрали. В сорок четвертом. Месяц поучили маршировать да из винтовки стрелять, — и в Латвию, на аэродром. Там бои тогда сильные шли. Немец сопротивлялся отчаянно. Потери — каждый Божий день, один-два самолета сгорало. Там же, на месте, обучили из пулемета стрелять, да один раз над аэродромом прокатили — и в бой. А летчик у меня — мне ровесник, Димка Лукин. Восемнадцать парню и было-то. Из училища прямо. "Взлет-посадка" и все премудрости. Так и полетели. Первый раз, помню, в полном строю, эскадрильей с истребителями. Карусель завинчивали под Лиепаей. А мой-то дергается, все из строя выпадает. Орал на него ведущий, помню, матом… Но кое-как сбросили мы свои бомбы. А четыреста кило бомб висело-то под нами. Шутка, что ли… Тут еще Димка-то еще на гашетку как даванет! Четыре пушки уже ставили на Илы-то 37 миллиметровые. А самолет-то на дыбы, да в сторону как кидануло… Силища-то, знаешь, какая в пушках! Чуть не угробились. Я вниз даже не смотрел, если б посмотрел — обоссался бы, ей-богу! Глаза закрыл, думаю, хуй с ним, пропадай моя малина. Молодые были, ни хрена не понимали еще толком — что такое жизнь, что такое смерть. И как-то быстро привыкли. Летаем — не сбивают, значит, везет, летаем дальше. А потери-то все больше и больше. А мы как-то ничего. Я даже "худого" один раз завалил в Польше уже. Подставился тот, сам виноват. Видно, там тоже одна молодежь у немцев уже летала. Славу мне за него дали. Из Польши в Чехословакию перебросили, потом в Венгрию. Балатон помню. Вот где жуть-то была! Там целыми армиями бились:  у немцев сплошь «Тигры» новые, прямо по колоннам долбили мы их. А наших-то танков сколько сгорело! И это в самом конце войны. Не верьте, что наши танки самые лучшие были. Херня все это. Горели, как свечки — все поля горелками усыпаны были.
А в апреле сорок пятого, в Австрии, чего-то вдруг мне поплохело. Боюсь, и все, в самолет залезать. До поноса. Даже рвало — не могу, и все… Чую, — собьют меня, и такой, понимаешь, страх в сердце, ну, не справиться никак, руки колотятся и зубы стучат. А земляк мой, из Карачихи, в медсанбате фельдшером служил. Пожаловался я ему. Давай, говорит, мы тебя на комиссию, типа высоты боишься. В механики спишем. И быстро так и списали. Димка, летчик мой, все смеялся надо мной: медвежья болезнь у тебя, Борька. Засранцем обзывался. Ну, и полетел Митька с новым стрелком, и в этот же день их сбили. Сгорели прямо в воздухе. Вот такие дела. А через неделю и война кончилась.
Вот что это такое, скажи, а? Я вот все сейчас лежу по ночам и думаю — кто меня спас, Бог, что ли? Ангел какой хранитель?
Вот, ты скажи, Юра, ты образованный. Что это было-то? Чутье ли какое звериное? Может ли человек смерть свою чувствовать? Я сейчас живу и ни хера не чувствую. Мне помирать скоро, а не чувствую. А тогда вдруг р-раз, и как в стену, или держит кто-то за рубаху — не пускает в самолет, и все…
Неожиданно дядя Боря отворачивается к стене и засыпает. Быстро, по-стариковски. Слышно лишь его тихое похрапывание.
А палата № 6 молчит. Бабья тема забыта, и никто не хочет нарушать тишину. Словно все заглянули за край. А там смерть. И вот они наши пушки – реально долбят по искореженной земле, кругом дым, гарь, огонь. Машина несется к земле, воет и трясется из стороны в сторону. Ее подбрасывает, но она на боевом и никто не свернет, никто не думает уже ни о чем. Потому что бесполезно думать, надо давить на спуски пушек и бить, бить, бить… Поздно кричать молитвы, вопить от боли и просить о пощаде. Может, свидимся… Штурмовик Ил-2 на боевом!
И ни дома, ни матери, ни родного города, ни будущего — только эта земля — враждебная и злая, рвущая небо перед тобой осколками и шрапнелью. И ты — никто, тебя уже нет, ты не волен распоряжаться собой, ты выпал из времени и исчез в великом космосе. И был ли ты? Или тебя и не было вовсе?
Был. Ты был, солдат. Ты делал все, что мог и как мог.
Мужчины палаты № 6 завидуют тебе. Прости нас, дядя Боря… Просто прости и все. За всех: за Путина, за его партийных лизоблюдов-чинуш, за воров-олигархов, за юных тинейджеров-идиотов, за скинхедов на Невском… За то, что забыли мы то, чего забывать никогда нельзя.

* * *


<<<Другие произведения автора
(13)
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024