Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Иванов Юрий

Палата № 3316

За окном чернота осеннего вечера. Забросанная окурками и разным мусором крыша главного входа в больницу.
Наше место —  курилка — холл около лифтов, где на черной от грязи и прожженной окурками краске подоконника обрезанные банки из-под соков —  пепельницы.
Увечные и больные курят. Забинтованные головы перемежаются с забинтованными конечностями, разбитыми носами и синими очками под глазами.
Я тоже тут, человек-палка, в позвоночном корсете, и сгибаться мне тяжело. Я опираюсь на подоконник грудью и отставляю зад — так легче.
Курим. Кто-то рассказывает небылицы, кто-то нашел земляков, кому-то хочется выпить и они паяют, заговорщически шушукаясь, кто-то просто тоскливо смотрит в окно, за которым в черной мгле светятся окна многоэтажного жилого массива.
Областная больница огромна. Сверху она напоминает многоножку: длинный десятиэтажный корпус с примыкающими к нему дополнительными блоками операционных, реанимаций, различных лабораторий, томографов и рентгенов.
Мы лежим в отделении нейрохирургии. Третий этаж, длинный коридор с окнами и кабинетами. За ним загиб, а за загибом, собственно, и располагаются палаты для больных.
Наша палата под номером 3316. Зачем такой большой номер? А зачем такая большая больница? Короче, лежим в шестнадцатой палате. Нас шесть человек. Три "головастика", три "лыжника". "Головастики" — это те, кому сделали операцию на мозге, и голова у них замотана бинтами в виде шапочки, а "лыжники" — это мы, позвоночные: у кого перелом, у кого протрузия, у кого грыжа межпозвонкового диска или еще какая хрень. Мы не ходим, а медленно передвигаемся, переставляя ноги, словно к ним присобачены чугунные лыжи.
Мы жалеем друг друга. Нам кажется, что "головастики" — это ужасно. Мозги ведь дело тонкое и лазить туда со скальпелями — весьма опасно для разума. На наших глазах один мужичок после такой операции напрочь забыл буквы, цифры, время и родственников. А был нормальный, весело болтал, анекдоты травил.
Довольно жутко смотреть на человека, в котором из всего, что недавно составляло его сущность, осталось только желание есть, пить и вовремя оправляться. В иное время он просто часами смотрел в потолок. И все!!! И был выписан как здоровый!
А сердобольные "головастики" жалеют нас, "лыжников". Любой мужик знает, что без ног и всего, что ниже пояса, жить невозможно. Это медленная смерть. А наши болячки могут привести к этому очень быстро. И все мы в состоянии некоей отсрочки от полного обесточивания наших двигательных и иных необходимых мужикам систем.
И те, и другие несчастны. Мы условно живы и условно здоровы. Условно осуждены на изощренную казнь через идиотизм или телесную немощь.
В больнице привыкаешь ко всему. К разбитым головам, очкам под глазами, к костылям и тихим качающимся зомби, которых водят по коридорам мамы или папы. К ежедневным уколам по четыре-пять штук, к капельницам, таблеткам, коих тебе приносят горстями и даже не рассказывают — а что это, собственно. "Ешь, давай! Доктор знает!" — И никого не интересует, что после этих препаратов ты становишься прибитым и успокоенным, и весь мир разглядываешь так, словно глядишь через пыльное стекло. Ты не здесь. Ты не сейчас. Ты где-то. Ты теряешь ощущение реальности.
Время идет быстрее, потому что ты привык к его мерному однообразию и порядку. Встал, умылся — завтрак. Потом обход, после — капельница или блокада, вот уже обед. За ним поспать. Проснулся — ужин, а за ужином — вечер: темень за грязным окном, и опять пора спать. Вот съем что-нибудь из принесенных нам передачек, дождусь вечернего укольчика — и опять спать.
Вечерний укольчик — из разряда развлечений. Смесь Петрова. Делают только мне. Все завидуют, комментируют.
В вену. Медленно. Сначала нагревается кончик языка, потом весь рот, потом между ног и р-раз!!! Приход!!! На все тело! Горячо! Жутко, сердце колотится, кружится голова, но хочется еще... Андреналиновое взбодрение. Хорошо! Жаль, вот только отходняк не простой.
Врачи жестоки своим равнодушием. Так же, как кажутся жестокими, скажем, менты или прокуроры. Для них ты — объект для работы, брак прироры, который надо исправить. А работать ведь никому не хочется, вот и врачам тоже. Бывает, бегаем за ними по ординаторским, курилкам и другим отделениям, напоминаем о себе. Им на нас наплевать: детали на поточной линии человекоштопательного завода. Они тоже люди:  дети, женщины, похмелье, безденежье... Все как у всех. Не боги они, это точно.
Смешно. Для того, чтобы тебе причинили страшную боль, — вставили двадцатипятисантиметровую иглу через копчик в позвоночный канал и ввели в поясницу новокаин, ты просишь лечащего врача как об одолжении. При этом знаешь заранее, что все это чушь собачья и никакие блокады не спасут от ненавистной "зубной" боли в заднице и ногах. Сделайте, пожалуйства, что запланировали! Иначе, зачем я здесь?
Мы хотим внимания, и, получая еще большие страдания, испытываем удовольствие, словно истовые мазохисты: нас помнят, нас не забыли.

Есть еще общение с близкими. Это отдельный вопрос. Только в больнице понимаешь, кто именно твой близкий. Иногда думаешь о человеке, что это именно он, ан нет: ну, никак его в больницу не заманишь. Не идет, гад, и все! Холодно, далеко, темно, транспорт переполнен и т.д. и т.п. И ты чувствуешь это, и говоришь —  нет, не приходите, у меня все прекрасно, ничего не болит, кормят от пуза, я скоро выпишусь... И они с облегчением тихонько вздыхают. Ну, ладно, раз так, — ладно... И ты после общения с ними по мобильнику, думаешь: "Вот помру, и они не придут, а если и придут, то только чтоб выпить водки на поминках или для успокоения общественного мнения".
Ты им не нужен. И ты знаешь это.
Есть другие. Те, кому ты нужен. По-настоящему. Те, кто не могут жить без тебя, потому что соединены с тобою пуповиной. Они идут и в холод, и в темень, едут по гололеду на летней резине своих стареньких машин, в переполненных маршрутках и автобусах. Им плевать на свои семьи, на детей, на слом ежедневного порядка жизни. И сколько бы ты их не отговаривал, они все равно придут к тебе. Они — единственные, кому ты рад по-настоящему. Их влечет не долг. Их влечет искреннее сочувствие, жалость, любовь. Они хотят тебе помочь всем сердцем. Но их очень мало. Только здесь понимаешь, какому ничтожному количеству людей ты нужен на огромной шестимиллиардной планете.
Чистилище наше не является закостенелой частью жизни. Жизнь бьет и здесь. То и дело раздаются звонки мобильников, то и дело кто-то приходит. В основном это жены, матери, любимые женщины и друзья. Кто-то выписывается, его место тут же занимает другой. Иногда выписывающийся, ожидая больничного и выписки, сидит на подоконнике, потому что на его койку уже положили нового страдальца. Конвейер, поточная линия, цех по спасению человеческих жизней.
Мы травим анекдоты, ходим курить, иногда флиртуем с медсестрами. Кто помоложе — играет в игры на телефоне или гоняет смс-ки подружкам. Кто-то заткнул наушниками уши и слушает свой МР3. Деды ищут земляков, шушукаются, паяют.
Телевизора нет, врач запретил, говорит для наших "головастиков" это очень вредно. Может, оно и вредно, но "головастики" наши — фаталисты, и все равно ходят смотреть телик в другие палаты, тихонько попивают (а по словам докторов –  это смерть!), читают и разгадывают кроссворды, напрягая свои изрезанные хирургами мозги.
Насмотревшийся на обеспамятевшего мужичка, сосед Валера усердно читает книги. Скоро у него операция на мозге. Мы говорим: видно, боится, что после операции забудет буквы, и это удовольствие ему будет не по зубам, вернее, не по мозгам. Его не очень любят за нелюдимость и за то, что еще и храпит, гад. Единственный в палате. А, поскольку, как известно, храпящий засыпает самым первым, то страдают от его раскатов все.
Мы рассказали ему анекдот про печника, лечившего храп. Он обиделся. А чего такого? "Мужик-печник лечил храп. К нему приехали великие светила и спрашивают: а как? Он говорит: надо во сне храпуну раздвинуть ноги. Зачем? При чем тут ноги? А, говорит! Это старый печной закон: ноги раздвигаешь, яйца падают, дырку в жопе прикрывают — тяги нет. Храп прекращается".
После этого анекдота, как только Валера захрапит, все хором кричат: "Валера, раздвинь ноги!"
Над Валерой смеются еще и потому, что главный профессор избрал его наглядным пособием для студентов, и те прутся к нему косяками, заставляют сгибать руки-ноги, стукают молоточками и задают глупые вопросы по пять-шесть раз в день. А диагноз-то нешуточный — опухоль мозга, пусть и очень типичная. От того, что двоечники отрабатывают на нем свои "хвосты", Валера стал еще более нервным и старается убежать из палаты при первом удобном случае.
Наш брат, "лыжник", свободнее "головастиков", хотя и передвигаемся мы с трудом. Мы стянуты корсетами. Душно, не продохнуть, пузо стянуто, бесит все. А надо носить. Выйдешь в коридор без него — медперсонал начинает орать и грозить всяческими карами. Мы ходим, мы в уме и твердой памяти, и это есть хорошо. На иерархической лестнице больницы наша ступень — выше.
В отделении не одни мы. Есть и тяжелые, есть и очень тяжелые. Около парня из палаты №3310, в середине коридора, вечно крутятся доктора и сестры. У него тяжелая травма головы и развивается отек легких или пневмония, не знаю. Я впервые увидел отсос, которым у человека что-то удаляют из легких. Даже мимолетный взгляд в открытую дверь палаты открывает картину неминуемой смерти мальчишки. Он весь какой-то восковой, и безносая уже сидит в его ногах. Пацан умрет — это видят все, но борьба за его жизнь стала уже привычной, и никто не обижается на постоянный ночной шум около его палаты.
Мы все выходим в мир. Расширяем ареал удовольствий. Гуляем вниз. Там, на втором этаже, в холле больницы жизнь бьет ключом. Там есть торговка пирожками и ватрушками, там два лотка с книгами, овощная лавка и даже два маленьких магазинчика, в которых есть все, что нужно. Там, наконец, есть чудеса современности — банкомат и автомат для приема платежей за мобильную связь.
Как здорово, потому что наши сотовые телефоны — это наши маяки, наши рации брошенных в тылу врага раненых солдат. По ним мы можем жаловаться, радоваться, просить, отвергать, капризничать и, самое главное, слышать, что мы нужны, что кто-то помнит нас. Пусть не ходит, но помнит и звонит иногда. Телефон — это ниточка в жизнь, в которой мы не участвуем.
До больницы я уважал свой телефон гораздо меньше. Сейчас я знаю ему цену. Слава тому японцу (или не японцу?), кто выдумал это крошечное чудо! Слава от всех нас, болезных и немощных, безногих и убогих! Слава от "головастиков" и "лыжников" из палаты № 3316.
По нему ко мне приходит любовь. Она будит меня по утрам бодрым криком яркого петуха. "Кукаре-ку!!! Вставай!!! Я люблю тебя!".
Телефон помогает мне верить, что любовь на свете есть. Худенькая, длинноногая, с теплыми южными глазами, нежными красивыми губами. Я открываю меню, нахожу страничку "Галерея" и перелистываю ее фотографии, что присланы мне ммс-ками для того, чтобы мне было легче бороться с болячками. Она прекрасна. Она скромна и развратна, она и ребенок, и женщина, дьявол и ангел.
Когда она приходит, то влетает в палату как зигзаг молнии, всё освещая и притягивая внимание соседей. После ее ухода они качают забинтованными головами и тихо завидуют мне.
Я смотрю в черное небо города. Там, через дорогу, за гаражами, ее дом. Она сейчас, наверное, на кухне, и семейство ее, словно голодные грачи, сидит раскрыв рты, ожидая привычный ужин. Женщина смеется или грустит, разговаривает, спорит или учит уроки с сыном. И думает обо мне. Она умеет думать одновременно о разном. Как и я. Так приучила нас жизнь.
Мы оба несвободны. Особенно страшно это ощущается в больнице, когда ты вдвойне и даже втройне несвободен. Чтобы выжить нужно больше, чем уколы, таблетки и операции. Нужно желание жить, желание выздороветь. Человек слаб, и кто поддержит его в этом? Только тот, кто ему нужен. Она нужна мне больше всего, но ощущение невозможности ничего изменить ломает все с таким трудом построенные планы; опускаются руки, и мне никак не удается заставить себя жить дальше.
Палата № 3316 засыпает. Уже отвернулся к стенке двухметровый ребенок Женька, кокнутый на стройке крюком крана по голове, спит тихий добрый дедушка — татарин Хасан, даже бывший алкоголик Валера из Углича отбросил свои книги и тихо захрапел. Засунул себе в уши наушники и отпал в пространство только что прооперированный Артем. Затрещал липучками застежек корсета Саня со сломанным позвоночником. Заерзал, гнездясь поудобнее под одеялом и я.
Отходим. А в коридоре, около десятой палаты опять слышна какая-то ночная возня медсестер, железный грохот каталок, и сквозь накатывающую на меня дрему я слышу срывающийся женский голос: "Хватит, доктор! Хватит! Он уже умер...".
И я никак не могу понять, жив я или уже нет, и кто этот доктор, и чей это голос? Я плыву в лодочке по тихой реке, и мне все равно...
Феназепам знает свое дело. Мы спим. Палата № 3316 медленно плывет по больничному конвейеру к своему запланированному выздоровлению. За окном чернота и только наши ангелы-спасители кружат в небе над огромной многоножкой областной больницы.

* * *


<<<Другие произведения автора
(8)
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024