Поросенок Жора был настоящей свиньей. Грязный, в засохшей коросте прилипшей барды на морде, в каких-то шершавых пятнах на спине и следах истеричной чесотки на боках. Однако, физиономия его была вполне счастливой и здоровой — сопливый пятачок бодро шевелился, загадочно двигаясь во все стороны на неподвижной маске лица. Завиток хвоста синхронно повторял эти движения. И зад, и перед животного жили между собой очень дружно, словно между ними протягивалась веревочка, за которую дергал какой-то весельчак, сидящий в Жоркином животе.
Черные смородины глаз, внимательно, не мигая, смотрели на двуногого, что сейчас медленно подступал к застывшему в луже поросенку с расставленными в стороны руками, ласково приговаривая: "Жора, Жора, Жорик! Иди ко мне, мой сладенький!".
Жорка не первый день жил на белом свете и знал — хоть большие двуногие и приносили еду (большей частью те, которые в юбках), однако громко ругались матом и могли дать пинка, если случайно запутаться у них под ногами (те, что в штанах). Маленькие же (вне зависимости от наличия штанов) — любили поиграть и побегать, но при этом больно хватались за ноги и щипались. Кто из них был хуже — поросенок еще не разобрался.
Гуманоид был большим, в штанах, но матом не ругался и старался казаться добрым. Пищей не пах — только водкой. В руке его был большой пыльный мешок из дерюги. Несовпадение признаков показалось Жорке очень подозрительным.
Меж тем расстояние между двумя представителями одного биологического вида неумолимо сокращалось. Поросенок пятачком и антенной хвоста ощутил как дрожит от волнения голос человека, как напряглись его мышцы в предвкушении победного прыжка, как хищно зашевелились его пальцы.
Он понял — большой двуногий ведет себя как маленький, и непременно хочет его поймать. Это уже выходило за пределы поросячьего разума и логике полностью не соответствовало. От таких сумасшедших надо держаться подальше.
— Ой, ходу отсюда, ходу!
В последнее мгновение напряжения, когда обе нижних конечности двуногого уже оторвались от земли, Жорка взвизгнул и резко рванул в сторону.
Хрясь! Позади большое, неуклюжее тело звонко треснулось в грязь, подняв ввысь салют из жирных брызг, и громко заорало длинным набором фраз, среди которых попадались отдельные знакомые поросенку нехорошие слова: "...воюмать, гаденыш и уебище...". Другие были незнакомыми и перемежались утробным воем и угрозами малопонятного содержания, в которых часто повторялось слово "убьюнахер". От страха он даже описался. Жирный мат лежащего в луже гуманоида разносился далеко-далеко по деревне и уходил ядовитым туманом за реку, под самый лес.
В довершение всего, человек в ярости швырнул мокрым мешком в направлении нагло писающего над его бедой поросенка. Комок дерюги пролетел мимо, смачно шлепнулся в окошко дома и повис на резном наличнике. Стекло жалобно задребезжало.
Поднявшись на ноги, двуногий плюнул в разгромленную лужу и попробовал стряхнуть черную грязь с коровьим дерьмом со своих широких штанов. Он всплеснул руками и протяжно провыл странную фразу: "..батьтулюсю!".
Окно распахнулось, из него высунулась круглая женская голова и громко заверещала на двуногого, с применением уже употреблявшихся им ранее слов. Тот что-то ответил, отчего голова закричала еще громче. Они долго перепирались, потом сверху, прямо в лицо двуногому, прилетел знакомый мокрый мешок.
Он снова сплюнул, мстительно пробурчал: "Сука, ты Люся! Язва моровая! Сама эту сволочь и лови!" — и пошел к мосткам на реку замываться.
Жорка недоуменно посмотрел по сторонам. За ним никто больше не охотился.
— Пронесло, – подумал он облегченно и направился к навозной куче.

* * *