– Ну, рыбка, где у нас с тобой зонтик? – раздраженно восклицала Джессика, роясь в гардеробе под вешалкой, на заваленном перчатками и косынками трюмо и в обувном ящике среди тюбиков с гуталином. – Мы промокнем. Опять дождь! Этот дождь!

С вечера лило не переставая. Мелкое, монотонное постукивание по стеклу, звонкое — по карнизу – гипнотизировало, не давало сосредоточиться и как следует оглядеться, увлекало обратно в сон. Ленивое, бестолковое утро.

Юлиан, в серебристом дождевике и в самом деле похожий на рыбку, переминался с ноги на ногу, прижимая к груди разноухого зайца – такого большого и лохматого, что не понятно было, кто из двоих главнее, и со стороны могло показаться, что это заяц прижимает к груди Юлиана.

– Давай оставим Шнуфеля дома? – предложила Джессика. – На улице холодно – он простудится и заболеет.

– Я тоже могу заболеть, – резонно возразил мальчик. – Шнуфеля тебе жалко, а Юлиана нет? Не хочу в садик! Мама, пожалуйста, я не хочу!

– Дружок, я так занята сегодня... Так занята! Ну, давай заберу тебя пораньше? И мы пойдем есть мороженое. Договорились?

– Мороженое, – эхом откликнулся мальчик, пряча лицо в душный заячий мех.

– Ты какое возьмешь, – улыбнулась Джессика, – «Пчелку» или «Пиноккио»? Ну, мой хороший, будь умницей, – уговаривала она сына, стараясь не смотреть в налитые слезами глаза, подпоясывалась тонким лайковым пояском, хватала под мышку чудом отыскавшийся зонтик, погружала ступни в туфли-лодочки.

«Кораблики, – называл их Юлиан. – Мы поплывем на корабликах, маминых корабликах. Смотри, смотри, сколько воды!»

Ночной ливень превратил автостоянки в озера, переулки – в ручьи, а тюльпаны на клумбах – в водяные лилии. Вниз по Хенрикштрассе плыла собака, рассекая поток худой черной мордой. Припаркованные на обочине машины напоминали разноцветные камешки в фонтане. Юлиан и Джессика ежились на сыром ветру, оглушенные журчаньем и плеском.

Садик встретил сухим теплом и переливами смеха. Дети сидели в кругу и играли в «место справа от меня свободно». Молоденькая воспитательница, сама похожая на озорную девчонку, махнула Юлиану рукой:

– Иди к нам!

Мальчик замотал головой и вскарабкался на подоконник. Уселся там, свесив ноги в резиновых сапожках и обнимая насквозь промокшего зайца.

– Я буду ждать маму. Мама, мама, возвращайся скорее, я тебя очень люблю!

– Я тебя тоже люблю, малыш. Пока! Не скучай!

Джессика вернулась домой. У нее и правда было много дел, вот только каких именно, она никак не могла вспомнить. Навязчивый гул бьющихся в окно капель наполнял уши ватой и делал мысли гладкими, как пиявки. Из погреба тянуло свежестью и дурманяще острым запахом речной травы. Чтобы как-то собраться с мыслями, Джессика включила радио на кухне и принялась мыть холодильник, рассеянно вслушиваясь в музыкальную капель, в фоновые потрескивания и поскрипывания. Казалось, эфир сверху донизу забит дождем. Она покрутила ручку настройки.

«... вызваны северо-атлантическим циклоном, – нехотя отозвался из пластмассового ящика диктор местного выпуска новостей, не то Веттер Мюллер, не то Регенветтер. – На фоне затяжных ливней у десятков жителей Дюссельдорфа наблюдаются проблемы с памятью и пространственно-временной ориентацией, в ряде случаев сопровождаемые бредом или явлениями психического автоматизма. Медики полагают, что содержащиеся в атмосфере...»

«О чем это он? – нахмурилась Джессика. – Ах да, о погоде...»

Вычурные, словно наизнанку вывернутые слова рябили на поверхности сознания, не проникая вглубь. Пиявки в голове сыто ворочались. Опять будет плохая погода, он сказал – как его – Реген... Мюллер... Фамилия диктора тоже вдруг сделалась верткой и склизкой. Проскальзывала между пальцами.

Джессика промокнула салфеткой дверцу холодильника и поискала глазами – по чему бы еще пройтись тряпкой. Плита? Раковина? На всем ей мерещились потеки грязи. Каждый квадратный сантиметр хотелось оттереть до блеска. «Бог ты мой, да ста лет не хватит, чтобы это отмыть!»

Она ползала на четвереньках по кухне, прихорашивала пол и стены, а в это время Юлиан чертил ногтем узоры на запотевшем стекле, за которым хрустальные жемчужины суетились, исполняя волшебный танец. Его рисунки слагались в чернильные орнаменты, в таинственные готические письмена, которые сама природа силилась, но не могла разгадать. И чудилось мальчику, что там, за дождем, осталось самое прекрасное, самое любимое, самое долгожданное в его крошечной вселенной. А что – он и сам не знал.

«Место справа от меня свободно», – усталыми голосами по очереди тянули дети. Воспитательница задумчиво наматывала на мизинец тонкую, как осиное жало, косичку.

Джессика навела порядок в квартире и побаловала себя вкусным обедом. Затем послушала музыку и – почему бы и нет – потанцевала чуть-чуть, обняв себя за плечи, зажмурившись и внимая шуму дождя, сладкому, как пение сирен.

«Я – хозяйка своей судьбы, – думала она. – У меня все разложено по полочкам, разлито по баночкам, размечено и растолковано. Вот только... что-то важное я как будто забыла? Что-то главное, такое, без чего и жить не стоило начинать? Да нет, пустяки, фантазии, мираж».

Захлебнувшись плохими новостями, молчало радио. Плененный водою город таял, будто сливочный торт в знойный день. Совлекал с себя одну мокрую одежку за другой, оголяя унылый скелет – ломкие спички фонарных столбов, плоские здания, вялое небо. Мир тускнел, старел, обволакивался тиной.

А где-то через две ревущие водопадами улицы, на другом краю земли, маленький мальчик смотрел на колдовскую пляску струй, заплетавшихся косичками на гулком карнизе. Смотрел, точно завороженный, пока его глаза не сделались голубыми и круглыми, как у Шнуфеля, пальцы не превратились в скрюченные от холода медные проволочки, а сердце – в лоскуток красного бархата. И тогда поседевшая воспитательница сняла Юлиана с подоконника и поставила на полку, к другим игрушкам.