Я сижу пью кофе. Растворимый из банки. "Чибо эксклюзив". С точки зрения кофемана - скорее всего - полный отстой, но я не кофеман и меня устраивает. На часах 8.30.Сегодня нет сверхсрочных дел, поэтому я пью медленно, не торопясь, с расстановкой. Буль-буль-буль - молоко из пакета льется пульсирующей струйкой в чашку с темнокоричневой жидкостью, перемешиваясь, образует коктейль оттенка слоновой кости. Да. Именно такой колер и вкус предпочитаю я вот уже долгие годы. Пара ложек сахара и творог. Может быть зеленое яблоко, или немного маслин. Сигарета заранее выглядывает из пачки. Через пару минут ее сладостный дымок завершает неизменный утренний ритуал.

- А куда запропастилась Наташка? - приходит неожиданная мысль. И я начинаю думать, почему она приходит. Да скорее всего потому, что последнее время ее не видно и не слышно, что само по себе по меньшей мере странно, учитывая, что она - поистине вездесуща. Скрипнет ли дверь, или звякнет ключ - тут как тут, из-за двери ее нос.

- Свои?

- Свои, - ворчу я, досадуя на чрезмерную опеку.

В самом деле - дня не проходит, что бы я не столкнулся с ней или у входной двери, или в лифте, или просто при входе в подъезд, где она кормит бездомных кошек.

"Кисики-кисики-кисики"! - и ставит тарелку на снег. Когда они подбегают, она так и стоит, склонившись над ними: щеки вниз, пальто задравшееся на заднице, ноги в кокетливых ботиках.
"Ты-то куда"! И отпихивает самого толстого кота. Обычная часть ее дневного распорядка.

Куртка на мне, вещи проверены, обувь зашнурована, и я выхожу на улицу. Пока прогревается мотор, сгребаю снег с машины щеткой.

Как-то совсем давно, меняя замок, в тогда еще деревянной входной двери, я вышел проверить свою же работу на площадку и захлопнул дверь. Замок щелкнул масляно, притерто. Ай да молодец! Вот вам я! Такой рукастый мужичок! И взялся за ручку, чтоб вернуться в квартиру. Через мгновение, следущая мысль заставила похолодеть - а ключ - то внутри... Время - 23.30, я в тапочках и трениках, торс оголен, соседи спят, вокруг мертвая тишина.

В ответ на звонок в полуоткрытой двери появляется Наташкино заспанное лицо. - Захлопнул дверь? - так тебе и надо - и злорадно смотрит на мои босые ноги в тапочках. Волосы всклокочены, брови нахмурены, как всегда. Но это ширма. На самом деле - она меня любит, кроме того, сама - добрейшая душа. Но всегда создает суровую видимость. Для острастки.

- И что теперь? Иди ложись, постелю тебе на кухне. - Но перспектива ночевать у нее на кухне меня никак не устраивает. Пытаюсь перелезть с ее балкона на свой, через зарешеченный промежуток. Всего-то метр, но выступ узкий. Держась за решетку, шарю ногой. Нога срывается и я повисаю на руках. Она хватает меня за ноги и удерживая, голосит как солдатка, провожающая мужа на войну. На верную погибель. Спрыгиваю обратно. Нет. Так не пойдет. Одалживаю у нее молоток и перейдя в тапочках по улице в соседний подъезд, поднимаюсь на свой же этаж, только со стороны соседей. Дверь открывает какая-то тетушка в ночном чепце и светлой ночной сорочке. Бормоча на ходу объяснения, быстро, что б не опомнилась, перемещаюсь на балкон, проходя с молотком через единственную комнату, буквально по телам еще каких-то домочадцев, тоже сплошь женщин и девочек в ночных сорочках, валом лежащих на полу, на обширном матраце. Все это напоминает плохую репетицию какого-нибудь дурацкого спектакля захолустного областного театра с броским названием: "Полуголый ночной маньяк". Оба наших балкона - на одном уровне, только мой застеклен, но главное - между ними нет решетки.

- Щас будет громко, - виновато улыбаюсь я, и, изогнувшись, с размаху вонзаю молоток в собственное стекло. Пока звенят и длинькают вышибленные осколки, повернув голову, наблюдаю бледные, полные ужаса лица домочадцев, облепившие окно с внутренней стороны. Самые маленькие приблизили их вплотную к стелу, так что носики расплющились наподобие поросячьих рыльцев. Бедные люди, минуту назад они еще мирно спали... Но не ночевать же мне на улице голым! Или у Наташки. Осторожно выбираю торчащие стеклянные треугольники, медленно заношу ногу через перила. На мгновенье между ею и второй, упертой в пол, где-то там внизу, проявляются в темноте острые верхушки кустов, хищно раззявивших пасти. Не дождетесь!
Перенеся вес на толчковую ногу, напружиниваюсь и, - рывок! Бухает сердце. Спрыгнув с перил, толкаю свою, не запертую балконную дверь. Все. Амба. Дома я. И только теперь мелкая дрожь в ногах и трясущаяся рука с зажигалкой...

Вот и сейчас закуриваю. Дымок сизой струйкой поднимается и вьется в щель приспущенного стекла, за которым как раз и возникают в снежной круговерти знакомое пальтецо и неизменные ботики - Наташка.

- До "Пятерочки" подвезешь? - сходу вопрошает она и уже просовывает в открытую дверцу руку, обмотанную полотенцем. В другой пустая кошелка. Вообще она без церемоний.

- Где пропадала?

- Где, где... в Караганде, - по обычаю зло и надувшись, вступает в разговор. Но это ее обычная манера и я не обижаюсь.

- Тут неделю назад кормила из окна голубей.

- Ну?

- Вот и ну. Приоткрыла створку, сыплю им на козырек, а мой (кот) лапы-то и просунул, дурак. Туда же. Я испугалась, что сцапает и створку захлопнула. Да прямо вместе с лапамииии... - подвывая, откинулась и сделала лицо, какое бывает у пациента в кресле зубного врача.

И дальше события развернулись для нее следующим образом: кот, ошарашенный неожиданным защимлением, вцепился в то, что первое подвернулось ему под зубы - в Наташкину руку. Рука раздулась и посинела буквально на следующий день и Наташка побежала в поликлинику. Врач-хирург строго поглядел на опухоль и сказал:

- Я немедленно по скорой кладу вас в больницу.

- Как это в больницу, почему в больницу? - Наташка не в шутку испугалась.

- В любую минуту может начаться заражение крови, это вам не "кис-кис-кис". - Так я еле уговорила его не класть, представляешь? - толкает меня под локоть. - Выписал кучу каких-то жутких антибиотиков. Пила, пила, язык почернел, в боку закололо и начался понос...

- И понос и золотуха, бормочу я, включая дворники и уворачиваясь от подрезающего лихача. И вслух: - Ах душа моя, тебя погубит чрезмерная любовь к животным...

- Молчи уже, - рычит Наташка и зло дергает сумкой. Двигатель, нежно урча, поет свою песню. Мимо проплывают дома, прохожие, мамы с колясками.

- И вот теперь рука, - преподнимает обмотанную культю, - бок, - кривит губы, - и понос... - брови окончательно сползают на глаза. Она становится похожа на полусвернутого ежика.

- А помнишь как мы гуляли в "Елки-палки", и молодежь буквально "тащилась" от тебя? А как на даче ты пила из грязной бочки, что бы доказать, что вода чистая, - я пытаюсь перевести стрелки.

- Давай, тормози уже, - грубо обрывает меня Наташка, но в интонации проскальзывают потеплевшие нотки.

Кряхтя выползает из машины и обернувшись, доверительно сообщает:

- Мне еще свежей хамсы купить надо, а это вооон куда пилить - и кивает головой на рынок в отдалении. - Люська-то все объедками кормит, - и уже горловым голосом, подпустив слезу, - наших детушек... - Ну давай уже, езжай - и неожиданно хохоча, хлопает дверцей. Развернутая спина. Ботики сноровисто мельтешат по утоптанному снегу. Трогаю с места. Причудливо извиваются струйки дыма от сигареты, всасываясь все в ту же приоткрытую щель.

Я слушаю звуки сплетенные в мелодию. Возможно это приглушенное радио. Или из соседней машины. А может быть просто поет двигатель. "Пусть альтруизм и самопожертвование приходят в этот мир, но, пожалуй не через меня". Кто сказал? Не помню. Да и какая разница.