Стрельба  смещалась правее бывшей стоянки партизанского лагеря. Бойцы  Фомы Назаровича с боем отходили, стараясь задержать фашистов как можно на большее время, отступали, уводили немцев в сторону от места переправы партизан.

Растянутая по фронту почти на километр, рота, как могла, сдерживала наступление врага, с каждым часом теряла не только своих бойцов, но и сама скукоживалась, сокращая линию обороны до отдельных очагов сопротивления, до одиночных огневых точек. Уже немцы были и с флангов, они окружали, сжимали кольцо  вокруг остатков подразделения всё туже и туже. Всё реже и реже слышит командир роты выстрелы своих подчинённых. Вот  и ординарец Серёжа Лукашевич уже уронил винтовку из безжизненных рук, уткнув окровавленное лицо в землю. Замолчал пулемёт на левом фланге, зато на правом – один за другим прозвучали  два взрыва гранат, и вдруг всё стихло.

Бокач снял шапку, крутил головой, стараясь не пропустить, уловить хотя бы малейший звук, подтверждающий, что его рота жива, ещё дерётся, ещё даёт отпор врагу. И он, командир этой роты, ещё нужен, необходим  в этом бою, его пребывание на этой войне оправдано, ещё имеет смысл быть. Но лес предательски молчал. Нет, он не молчал! Весь лес заполнили гортанные крики, чужие команды, лай собак, а вот выстрелы затихли, прекратились. Партизанская рота, как боевая единица, перестала существовать для врага. Они уже готовы были праздновать победу, очередную победу над партизанами. Но они не знали, что так не думает  командир этой роты, в прошлом – потомственный шорник, бывший «враг народа», политзаключённый, «лишенец» - Бокач Фома Назарович.

- Врёте вы всё! Она ещё сражается,  и будет сражаться, пока жив последний боец! Пока я живой - рота жива!  - зло цедил сквозь зубы ротный, застёгивая пуговицы на телогрейке, потуже затягивая ремень: Фома Назарович готовил себя дать врагу последний бой.

Из своего укрытия он  видел, как подходили немцы к его подчинённым, что уже давно бездыханно лежали на земле или корчились от ран в предсмертных судорогах; как хладнокровно расстреливали раненых; как потрошили карманы убитых; как собирали оружие.

В магазине его автомата патронов уже давно нет, и потому автомат валяется в стороне.  С ним даже в рукопашную не пойдёшь, не нанизаешь на штык врага, не сойдёшься в последней драке, как настоящий мужчина и солдат.  

Командир роты   вытащил пистолет, пересчитал патроны: три, осталось три патрона к пистолету ТТ.  И граната, одна граната. Такая родная для Бокача «лимоночка»! Ну, что ж, это ещё достаточный боезапас. Важно грамотно воспользоваться им, распорядиться.  Уж он, Фома Бокач,  постора-а-ается! Это он умеет, это он за милую душу! Зря фашисты уже уверовали в победу, зря списали со счетов партизанскую роту! Она ещё даст бой, пока жив её командир!

У него очень удачная огневая позиция: между трёх вековых сосен. Грех не воспользоваться такой прекрасной огневой позицией. Взять его так просто  врагу не получится. Вот бы ещё патронов ему, он  повоевал бы, показал бы им, кто такой Фома Назарович Бокач! На века запомнили бы командира партизанской роты!

Немцы двигались в его сторону, прочёсывали лес, курили на ходу, а вот ему некогда свернуть папироску. А так хочется  курнуть  на прощание пару раз, сделать две затяжки, и всё, и можно, тогда  можно и погибать. Только бы затянуться! Хотя бы две затяжки, даже одну, но сильно, в себя, чтобы насквозь пронзило, чтоб до слёз пробрало напоследок.

Бокач в спешке стал крутить папиросу, чиркнул зажигалкой, когда его уже заметили. Несколько солдат остановились, взяли оружие наизготовку, потом медленно, очень медленно и осторожно стали приближаться к нему, прячась за деревьями.

А он уже раскурил и затянулся! И не раз, а несколько! Глубоко так затянулся, да самых дальних уголков  нутра затянулся! До самых до кишок достало! Прямо в голове  закружило, так смачно затянулся, в удовольствие! Пробрало насквозь!

- И слава Богу! – выпустил из себя очередную порцию дыма, тщательно прицелился. – Теперь не страшно, теперь можно…

Он держал во рту папиросу, наклонив голову, щурился от дыма, продолжая отыскивать цель.

Вот так, с папиросой во рту, Фома когда-то занимался своим любимым делом – шорничал. И теперь он остался верен своим привычкам, только вместо шила в руках было оружие. Но и ту,  и эту работу он выполнял честно, на совесть, с полной самоотдачей,  с любовью… Уж такой он был Фома Назарович Бокач. Его не переделать. Трудяга… Он не делал отличий в работе: будь то изготовление упряжи для лошадей или защита Родины. И не позволял себе послаблений. Он – работал! И там, и тут…

Оба выстрела достигли цели: первым упал тот офицер, который  палкой брезгливо переворачивал трупы партизан.   От второго выстрела осунулся, упал замертво солдат, что неосторожно высунулся из-за сосны, был ближе других до Бокача. Фома знает, как падает раненый: эти  убиты. Третий выстрел послал в собаку, что стремглав летела в его сторону, стлалась по-над землёй в служебном рвении навстречу своей погибели. Перевернулась в воздухе, упала за деревом, не добежав до цели каких-то двух собачьих прыжков, и заскулила там жалобно, предсмертно, забилась в конвульсиях.

А вот на этих трёх собак патронов уже не было.

Фома встал, в открытую, не таясь,  вышел из-за деревьев, оставил теперь уже не нужную ему огневую позицию, пошёл навстречу собакам, не выпуская изо рта папиросу.  Он курил! Затягивался, щурил глаз от дыма, получал несравненное ни с чем удовольствие. Блаженствовал! 

Он не упал, когда собаки  дружно набросились на него со всех сторон, рвали одежду, а с ней вместе срывали, сдирали  с него куски мяса, кожу… Фома Назарович лишь с сожалением выбросил, выплюнул изо рта  недокуренную папиросу, прижал руки к лицу, прикрыл лицо, продолжал идти, волоча на себе ненасытных, злобных псов.

И когда всё же упал, то и тогда не отрывал рук от лица,  и не сопротивлялся овчаркам. Они рвали, терзали пока ещё живое тело, живую плоть, а он терпел, лежал почти без движений,  лишь страшно матерился, костерил  фашистов с их собаками на чём свет стоит. Так ему было легче переносить неимоверную боль, легче терпеть… Вот и крыл матом…

Вокруг собралась большая толпа  немцев: глазели, науськивали, кричали, подбадривая четвероногих убийц: для них это было забавой. Только тогда командир партизанской роты Бокач Фома Назарович, в прошлом – «лишенец» и враг народа,  оторвал руки от лица, вытянул их вперёд, раскрыл ладони, бережно положил на землю давно и заранее взведённую гранату… такую родную для него «лимоночку»…