Я стоял под мостом на набережной Сены, укрывшись от сильного дождя. Ссутулившись, рассеянно глядел на мутные воды, испещряемые мириадами прилетавших с небес капель. Кратчайшая жизнь дождя растворялась в вечной жизни реки. Наверху кругом приглушённо рокотал Большой Город. Капризный изменчивый ветер добирался иногда и до моего укрытия, обдавая меня влажным дыханием.

Усталость давала себя знать, вселив в меня апатию. Но не только усталость. Неясное чувство досады, а затем и вовсе невыразимая печаль и хандра захватили меня, смешали все мысли. «Я никогда не найду, - шептали слабые волны, разбиваясь о каменные плиты берегового панциря. - Никогда не найду...». В медленном тёмном течении погибали наивные чистые струи, простившиеся с небом.

Несмотря на сырость и прохладу, мне захотелось пить. Во рту настолько пересохло, что язык прилипал к нёбу. В затхлом убежище, хранившем разнообразные неприятные запахи, стало совсем нехорошо. Я покинул его, раскрыл зонт, от которого мало проку при порывистом ветре, поднялся по крутым ступенькам и направился к ближайшему ресторанчику, решив, что все прочие торговые заведения к этому часу наверняка уже закрыты.

Повсюду загорались разноцветные рекламы, хотя было ещё светло, от проезжавших автомобилей разлетались колючие брызги. Всё острее возбуждалось желание оказаться в уютной квартире, в сухом белье, благодушно пялиться на телевизор, не вникая в его лепет, и стараться чувствовать себя довольным.

От закопчённого Лувра я торопливо прошагал по мосту на другой берег, несколько раз бросив взгляд влево, где вдалеке ещё можно было различить контуры плоских, лишённых шпилей, башен знаменитого собора. Вновь подумал о том, что этот, именно этот Нотр-Дам меня не слишком привлекает (есть ДРУГИЕ) и мне более по душе дивные храмы в Кёльне и Милане, а если из французской готики - собор в Реймсе.

Миновав перекрёсток и пройдя немного от углового здания, я очутился у маленького кабачка и вошёл внутрь. В помещении мягко разливался оркестр Джеймса Ласта из проигрывателя, за столиками разместились, как мне подумалось, завсегдатаи. Я подошёл к стойке и, стесняясь от незнания французского, обратился к гарсону на моём плохом английском, спросив минеральную воду. Француз нарисовал на своём лице любезность и предупредительность, но, странное дело, не тронулся с места. Я повторил мою просьбу и сопровождал её на сей раз выразительными жестами: сложив ладонь трубочкой, я поднёс её ко рту и накренил, скрупулёзно имитируя процесс утоления жажды. Гарсон усмехнулся, и по-английски, с забавным французским прононсом, предложил мне занять место за одним из свободных столиков. Я стал, насколько мог, уверять его, что у меня нет времени, и единственное, чего бы я желал - избавиться от жажды. Француз кивнул согласно, затем подошёл к водопроводному крану и, наполнив обыкновенной водой стакан, без лишних церемоний подал его мне. Слегка растерявшись, ибо я заказывал «минералку» и намеревался за неё уплатить, я всё же осушил предложенный мне стакан и, поблагодарив, поспешил удалиться восвояси, решив, что похож на иностранного бомжа, каковых много в этой пёстрой метрополии. Когда я покидал кабачок, музыка сменилась, и вслед мне раздался стереотипный шансон с витиеватыми аккордеоновыми пассажами. «Кафе-шантан... бульвар Капуцинов... Сен-Женевьев...» - пронеслись в голове бессвязные ассоциации. «Надо было ему что-нибудь по-русски сказать, покрепче! - раздражался я на улице. - Ох, уж мне эти условности западного мира!», но потом облегчённо вздохнул - жажды больше не было.

Не зная, куда идти, к тому же изрядно нагулявшись в этот насыщенный впечатлениями день, я повернул обратно к Лувру. Пройдя через арку, образованную проёмом в здании, я вышел на площадь, сливающуюся с внутренним двором Лувра, и уставился в очередной раз на стеклянную пирамиду, прихоть Миттерана. Утром она понравилась мне, теперь же я усомнился: «Зачем она здесь?». Искусство не знает вопроса «зачем», оно самодостаточно и не вытекает из какой-нибудь необходимости, но здесь, во дворе всемирно известной резиденции французских лучезарных королей и надменных королев... эта ультрамодерновая конструкция? Гм-м... Оригинально, да вот уместно ли? Она отвлекает от главного, от исторических событий, буквально пропитавших этот роскошный бастион монархии, во дворе которого и в моём воображении бродили маркизы, лакеи, красавицы в пышных нарядах и чепцах, мушкетёры, буржуа, кардиналы, плели занимательные и опасные интриги, устраивали фейерверки, льстили монархам или низвергали их, после чего с энтузиазмом провозглашали «новый порядок». Слонялись по площади взбудораженные толпы, чествовали кровавых якобинцев, дрались и обнимались, славили революцию, возбуждённо распевали «Марсельезу»... И никто, никто из этих персонажей не натыкался на пирамиду, все вольно разгуливали по площади, и скрипели по ней колёса золочёных карет, цокали копытами сивые мерины, мелькали не модные нынче широкополые шляпы с претенциозными перьями, а их владельцы, к тому же в расшитых камзолах, бряцали шпагами и своей гордой осанкой и смуглыми физиономиями мгновенно покоряли слабые сердца прелестных невинных созданий, проходивших мимо в немом восхищении, томно и страстно вздыхавших в немом обожании... А усатое великолепие, делая вид, что ничего не замечает, лихо вскакивает на вороного (какого ж ещё!) коня, заставляет его подняться на дыбы и огласить окрестности громким ржанием, затем, с развевающимися по ветру полами широкого чёрного плаща, прытко поскачет... в ушедшую эпоху, овеянную романтической загадочностью и увлажнённую слезами нашего восторга, который так щедро и наивно изливался в юности на объёмистые потрёпанные книги Дюма...

А тут какая-то пирамида! Барочные окна старого Лувра растерянно взирают на явно не знакомую с придворным этикетом гостью, самоуверенно занявшую центральное положение и надменную несравненно более, нежели любая из французских королев... Впрочем, теперь это тоже история, и пирамида - свершившийся факт. Может быть, здесь ей как раз самое место... Простите, мушкетёры!

Дождь прекратился. Я сложил надоевший зонтик и вышел опять на мост. Облокотился на перила. Подо мной проплывала баржа, длинная и деловая. Я смотрел в тёмные воды. Одежда моя была слегка влажная, но я не мёрз. Гроза немного освежила загазованный воздух. Сгущался летний вечер, очертания зданий погружались в импрессионизм, многоцветные огни кругом встречали наступающую тьму, и я было обрадовался при мысли, что скоро ехать назад. Через два часа автобус, тёплый и комфортабельный, повезёт меня, усталого путешественника, целый день бродившего по огромному городу, домой. Домой... Куда домой-то? Где он, мой дом? Я вдруг болезненно ощутил фальшивость своей роли немецкого туриста. Вспомнил о том, как в автобусе, по пути сюда, испытал неприятное чувство от общения с коренными немцами, моими попутчиками. Нет, они были вежливы, тактичны, но сразу как-то дистанцировались, услышав неистребимый акцент в моей речи. Может быть, эта отчуждённость исходила в ещё большей мере от меня самого, потому что мне не хотелось открывать рот. Что ж поделаешь... У большинства людей есть сокровище - Родина, которая для них также и Отчизна. Многие не сознают, что обладают этим сокровищем, не знают, как это - быть без него. Для них всё вокруг родное и привычное: огороды и поля, холмы и виноградники, ромашки и коровы, погода и разговоры, коты и соседи, улица и цветы перед домом, а в доме, как нигде, всё родное и привычное, особенно запахи, ни с чем не сравнимые запахи родного дома... И ещё у них есть свой язык, тот язык, который здесь тоже у себя дома.

Вспомнилось и прошлое, очертания которого размыты далью времени, а иногда и скрыты пеленой таинственности, хотя всё это было с тобой самим. О прошлом почему-то хочется думать лучше, чем оно было на самом деле. И настоящим мы не так дорожим, как прошлым и грядущим, а зря. О прошлом тоскуем, о будущем мечтаем... Странные люди! Будущего надо бы побаиваться, и уж, во всяком случае, не надо к нему спешить. Ценить настоящее. Оно - мера всего. Сдерживать ход времени, хотя бы мысленно. Зачем нам будущее, если оно всегда - настоящее? Наше теперешнее настоящее - это будущее нашего прошлого. Будущее, уходящее в прошлое - наше настоящее. Но зачем торопить и без того утекающую от нас, хотя и вместе с нами, данность, которая всегда ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС?! Зачем спешить к позднему настоящему, если нынешнее оставляет нам больше времени, чем грядущее?
Память - это прошлое, которое запомнилось. Но сама память о прошлом - это настоящее, которое всегда с тобой. Оно всегда теперь и всегда здесь.

...Так получилось, что с давних пор я привык воспринимать окружающую меня действительность как чуждую. Почти всюду мне казалось, что я - чужой, что моё присутствие здесь неуместно. Меня удивляли люди, умеющие быть хозяевами положения, умеющие чего-то для себя требовать и достигать желаемого. А у меня почему-то не получалось. Иногда я подбадривал себя: ну же, побольше решимости, напора, и даже немного наглости!.. Увы, меня распознавали и относились соответственно: чаще хамили, чаще обсчитывали, и вообще - не церемонились...

...В тёплом автобусе полночи стоял оживлённый немецкий говор. Все были радостны, часто смеялись, отпускали не всегда удачные шутки, обменивались впечатлениями, среди которых преобладали сведения о том, кто где и как покушал, под каким соусом, какие пробовал сорта вина, сколько уплатил, сколько дал чаевых, и всё это солидно и обстоятельно обсуждалось вплоть до мельчайших подробностей. «Умеют же люди жить и радоваться!» - позавидовал я, опустив тяжёлые веки. Что-то приятно зашептало, зашелестело, и я вдруг очутился в знакомом дворе возле качелей. Девочка лет десяти раскачивалась и заливалась звонким смехом, сопровождаемым ласковым скрипом незатейливых качелей. Рядом на песке, надувая щёки, сосредоточенно возился маленький полненький бутуз. Он кряхтел и пускал слюни, запуская лопатку в гущу влажного песка. Из подъезда стоявшей поодаль пятиэтажки вышла женщина с... «простодушным» лицом; одной рукой она поправляла воротник, в другой держала большую, по виду пустую, сумку. Она внимательно посмотрела на меня и пошла дальше, несколько раз обернувшись. Девочка перестала раскачиваться и спросила: «Дядя, а кого ты ждёшь?» Я пожал плечами и улыбнулся ей. Она опять засмеялась, спрыгнула на землю и таинственным шёпотом произнесла: «Дядя, а я тебя знаю!» «Правда? - обрадовался я. - А откуда?» «А ты здесь часто проходишь и всё чего-то ищешь, ищешь! Ты такой смешной!» - ответила девочка, счастливо глядя на меня. Бутуз отвлёкся от работы в песке и обратил на меня свои большие глазёнки, перестав сопеть от удивления и любопытства. Внезапно кто-то окликнул меня, и я обернулся... Всё растворилось в молочной пелене, загудело, завибрировало, я вздрогнул и открыл глаза. Все спали. Никаких звуков, кроме гудения мотора. В салоне играл свет встречных машин.

Уснуть не удалось до раннего утра. Автобус остановился и распахнул дверцы.

1996 г.