1.

Силен снова вернулась домой ни с чем. Никаких вестей, все та же неизвестность. Она села за стол, открыла тетрадь в твердом переплете и начала писать:

«Добрый день, мой милый. Сегодня понедельник, и ровно год, как нас разлучили. Я знаю, ты жив, я жду тебя и не опускаю рук. Вокруг меня говорят о разном, но я никому не верю. С тобой не случится ничего плохого. Слышишь ли ты мой голос? Чувствуешь ли мою поддержку?

Деревья, посаженные тобой прошлой весной, пошли в рост, покрылись первой зеленью. Шелестят себе на ветру, поблескивают в лучах солнца. Ты вернешься и увидишь все это сам. Обязательно увидишь. Держись, мой милый. Нас ждет долгая счастливая жизнь.  У нас родятся красивые и умные дети. И мы будем растить их в любви и радости. Нам еще нужно столько пережить вместе... Только не дай себя сломать и запугать, не дай посеять в твоих глазах вечный страх. Не сомневайся, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть тебя.

Вчера весь город вышел на демонстрацию, требуя твоего немедленного освобождения. С тысячи плакатов на меня смотрели твои глаза. Добрые, глубокие глаза, по которым я так скучаю... Если бы ты видел, сколько народу было на площади перед зданием правительства! Твое имя не сходит с полос газет, о тебе говорят по радио и телевизору. Нет человека в нашей стране, который не знает о твоей судьбе и не желает твоего возвращения. Пусть поможет и согреет тебя это участие и моя любовь. »

Силен не торопилась закрывать тетрадь, а взгляд уже скользил по фотографиям, смотрящим на нее со всех стен. Вот она с Лираном в ботаническом парке около гигантского фикуса на фоне раскидистых кустов бугенвилии. Вот снимок на берегу моря, незаметно сделанный друзьями. Вот они у входа в их домашний сад, как два молодых крепких побега, слившихся в одно целое. День свадьбы, радость тысячами солнечных бликов отражается на лицах друзей  и близких. Кто тогда мог подумать, что так недолговечно будет их счастье...

Наверно, никто не заметил в общем веселье злой феи, наславшей на них черное проклятье. Где притаилась она, знать бы...

Силен раздвинула двери, ведущие на открытый балкон, плавно переходящий в сад. Все здесь напоминало о Лиране, во всем чувствовались его безупречный вкус и умелые руки. Балкон, увитый плющом, почти не пропускал солнечные лучи, даже в самые жаркие дни на нем было свежо и прохладно. Журчала вода в небольшом рукотворном фонтанчике, лилии лениво раскинулись на поверхности небольшого пруда. Силен закрыла глаза и представила, как совсем еще недавно они сидели с Лираном в этом соломенном кресле, обнявшись, слушая тишину и наслаждаясь близостью друг друга и красотой вокруг.

«Не может быть, что Лиран никогда не вернется сюда. Без него нет никакого смысла в этой красоте», - подумалось Силен.

Челезия, родина Силен и Лиран, не оставляла равнодушным ни одного человека, приехавшего в эту страну. Она возникла несколько десятков лет назад на месте болот, пустынь и горных массивов. Никто не хотел этих бесплодных и унылых земель под палящим солнцем. И только немногочисленное племя челезцев решилось создать здесь свою обитель. Терпеливо, метр за метром они обживали и благоустраивали эту землю, расчищали от скалистых камней, осушали болота и превращали пустыни в цветники и оазисы, прокладывали дороги в горах. Они готовили горную почву для посевов, дробили скалы и убирали камни. Для использования пустынной земли они выравнивали дюны, промывали солончаковые почвы, привозили издалека плодородные земли, без которых пустынные почвы были бесплодны.

В центре по развитию науки разрабатывались новейшие теории и технологии. Ученые Челезии работали вдохновенно, забывая об отдыхе и сне, понимая значения своего труда.

В сельскохозяйственной академии не покладали рук агрономы и животноводы. Ни у кого из них не было волшебной палочки, но то, к чему прикасались их руки менялось со сказочной быстротой. Одним из таких волшебников был и Лиран. Его руками были выращены парки, разбиты чудесные сады и оранжерии. С какой любовью и гордостью он показывал Силен выведенные им новые сорта цветов и деревьев! Отец Лирана тоже был агрономом, он и заразил сына любовью к природе, земле, Челезии. Он был большим романтиком и мечтателем, отец Лирана, но многие его мечты стали реальностью. Он был первым в Челезии, кто предложил  сажать по всей стране деревья в честь родившихся детей и погибших солдат,  люди во всех уголках юной страны единодушно поддержали его. Еще он придумал завести в каждом доме зеленую копилку, в которую семьи откладывали деньги на лесопосадки. Кто сколько может, без всякого принуждения. И на это люди откликнулись с открытым сердцем.

Очень скоро на месте болот и пустынь выросла зеленая благоустроенная страна, благоухающая свежестью, переливающаяся радостными красками в лучах благословенного солнца.

В каком-то смысле Челезия была уникальной страной, конечно, как во всяком море, в ней плавали разные рыбы и  жили разные люди, но всех их объединяло чувство принадлежности своему народу и чувство сопричастности ко всему, что происходило на их земле, желание превратить маленькую страну в большое чудо. Конечно, попадались среди челезцев и воры, и мошенники, и люди с нечистой совестью, но не было среди них убийц, поднять руку на собрата считалось высшим грехом, а наивысшей ценностью была провозглашена человеческая жизнь. Человеческоя жизнь была и самым большим откровением, которому они не уставали удивляться. Бессмысленное убийство животных приравнивалось к уголовному преступлению. Такие «развлечения» как охота или коррида, были запрещены в Челезии. Домашним животным  жилось здесь привольно. В каждом дворе хозяйничали кошки и собаки, расхаживали павлины, красуясь причудливо раскрашенными веерами. Птичье пенье сопровождало жизнь челезцев и было для них залогом спокойствия и безмятежности. Челезцы, в большинстве своем, были сентиментальны и романтичны, и хотя жизнь их, проходила в постоянной борьбе за выживание, они верили в добро и человеческую порядочность и старались изгнать из своей жизни жестокость и насилие в самых разных  проявлениях.

2.

Процветание Челезии не вызывало радости у двух ее соседей – Убарии и Сысарии. Там, где кончались зеленые ландшафты Челезии, начиналась совсем иная жизнь. И дела там шли все хуже и хуже. Правители Убарии и Сысарии пеклись лишь о собственном благополучии, стараясь держать население в повиновении, нищете и невежестве. Запустение и разруха были постоянными спутниками жизни  несчастных убарцев и сысарцев, в душах которых оставалось все меньше  человеческих чувств. Лживость, и коварство были возведены в достоинство, жестокость свидетельствовала о силе духе, желание помочь ближнему воспринималось как проявление слабости. Во всех своих бедах они винили челезцев, упорно не желая взглянуть правде в глаза.

Десятилетиями соседи недобро поглядывали на обустройство челезской земли, когда же та приобрела законченные очертания, сысарцы и убарцы объявили челезцев заклятыми врагами, покушающимися на их собственность и моральные ценности. Челезцы хотели жить в мире со своими соседями, но протянутая ими рука так и осталась в воздухе без пожатия.

Жизнь сысарцев была лишена всяческих сантиментов. Главными достоинством мужчины было владение военным ремеслом; главным назначением женщины – рождение детей для увеличения численности сысарской армии. Армии нужны были мальчики, поэтому рождение девочек в семье не было принято даже отмечать, это событие проходило без всякой радости, тихо и незаметно. Зато рождение мальчика было поводом для настоящего торжества, и на этом торжестве женщинам было позволено   сидеть с мужчинами за одним столом и есть с этого стола все, что душе угодно. За рождение сына жена получала от мужа дорогие наряды и украшения, которые женщина должна была продемонстрировать гостям на торжестве, чтобы все могли оценить щедрость ее мужа.

Уже в три года каждый маленький сысарец знал, что нет у него более заклятого врага, чем челезец, и что не должно у него быть к нему никакой жалости.

Сысарцы строили тайные туннели и закупали оружие. Их главным промыслом была война, и они только ждали своего часа.

Вторым соседом Челезии была Убария – страна дровосеков. На флаге Убарии прямо по центру красовался огромный топор с острым лезвием, направленным прямо в лицо смотрящему. Топор висел на доме каждого убарца рядом с дверью. Если же топор не был на привычном месте, это означало, что хозяина нет дома.

Убарцы продавали древесину и изготовляли топоры на продажу. Этим и жили долгие годы. За это время некогда зеленая и красивая страна, изобиловавшая лесами, превратилась в мертвую серо-коричневую зону. Зеленый цвет исчезал с повехности земли с той же интенсивностью, с которой разрастался в Челезии. Когда были уничтожены почти все леса, ветер и дожди начали смывать плодородную почву со склонов холмов. Долины превращались в болота, а холмы – в бесплодные пространства.

Воздух на улицах Убарии был спертым и тяжелым. Система канализации находилась в катасрофическом состоянии. Помои выливались прямо на улицы. Свалки мусора возле жилых домов никого не удивляли и превращались в органическую часть убарского пейзажа. Кошки и собаки, пытающиеся найти пропитание на этих помойках, убивались с такой жестокостью, что обезумевшие от страха четвероногие стали искать защиту и участие в соседней Челезии. Постепенно грязные улицы Убарии окончательно опустели и напоминали город мертвых.

Самым большим и зрелищным спортивным состязанием убарцев было топорометание, в котором участвовали мальчики с десятилетнего возраста. Состязания проходили в несколько этапов по возрастающей сложности. Участники должны были продемонстрировать силу, ловкость, меткость и леденящее  душу хладнокровие. Если на первых этапах мишенями служили довольно крупные предметы, то на последнем этапе ими были живые существа, обреченные на бессмысленное заклание. Эти кровопролитные состязания приводили жителей Убарии в такой воинственный азарт и неописуемый восторг, что нередко, толпа, возбуженная видом крови и страданиями несчастных животных, выстраивалась у челезской границы, выкрикивая угрозы в адрес зеленой страны и бросая камни в челезских пограничников. При этом каждый раз, когда камень попадал в цель, вся толпа дружно скандировала: «Слава Темаготу, Темагот велик!»

Темагот – был главным божеством убарцев и сысарцев. Поклонение ему было всеобщим, фанатичное послушание беспрекословным. Главный жрец Темагота Насар требовал от убарцев ежедневных многоразовых молитв. Молились темаготы о разном: чтобы не оскудела земля их, чтобы дождь обильно поливал ее, чтобы деревья росли быстрее, чем их вырубают, чтобы процветала дружественная Сысария и сгинула ненавистная Челезия.

«Разве это справедливо, что мы, страна дровосеков, почти лишены деревьев, а челезцы утопают в лесах? – вопрошал Насар, подымая указательный палец  своей жирной руки вверх. – Темагот призывает нас на святую войну, и каждый должен быть готов к ней.»

«Не очевидно ли, что в успехах ненавистных челезцев замешаны неправедные адские силы и мошенничество? - витийствовал в Сысарии Джабал. - Откуда на этой земле, еще недавно неплодоносящей и мертвой, такое изобилие? А из нашей земли уходит жизнь, и даже реки наши мелеют и высыхают.  С тех пор, как рядом с нами поселились челезцы, наше благополучие утекает к ним и отворачивается от нас. Жизнь каждого из нас принадлежит Темаготу. Мы рабы и послушные орудия в руках его. Темагот велик, горе ослушавшемуся Темагота, смерть – предавшему его.  Темагот взывает к нам, он требует отмщенья.»

Пока Челезия была заброшенным гиблым пустырем, никто не предъявлял на нее права, никому она не была нужна, как любая бросовая, неплодоносящая земля. Когда же челезцы вложили в нее свой труд, знания и душу, когда неожиданно для всех на ее территории обнаружился богатый нефтяной источник, у соседей стали  возникать неожиданные вопросы, а имеют ли челезцы право на эту землю, ведь, по сути, эта узкая полоска находилась между Сысарией и Убарией. И было бы вполне логично, с их точки зрения, если одна половина Челезии, непонятной, живущей по каким-то чудным человеческим законам и не признающая Темагота, отошла бы к Сысарии, а другая – к Убарии. 

3.

Челезцы трудились не покладая рук, развивая свои таланты и с радостью несли их на алтарь всеобщего процветания плоды своих трудов. День ото дня Челезия хорошела и благоустраивалась, строились заводы, продукция которых пользовалась спросом в странах  всего мира; росли новые города и поселения, к которым вели извилистые горные дороги; двухэтажные железнодорожные составы облегчали жизнь многим челезцам, работавшим далеко от дома. Челезские врачи считались чуть ли не волшебниками, и люди с тяжелыми недугами ехали в Челезию лечиться, видя в ней свою последнюю надежду.

Челезские продукты были необыкновенно вкусны и разнообразны. Здесь выращивали экзотические фрукты и овощи, арбузы и виноград без косточек, квадратные, удобные для транспортировки помидоры, сахарную клубнику. В каждом челезском дворе плелись виноградные лозы... Ведь в виноградном нектаре и вине, считали челезцы, есть нечто особенное: даже если люди не сильно веселые, оно помогает им быть в радости. Улицы  Челезии украшали цветущие бело-розовые миндальные деревья и земляничные деревья с цветами-окошками, инжировые деревья, из листьев которых Адам и Хава «пошили» себе одежды, вечно-зеленые оливы, обильно плодоносящие, созревающие плодами, меняющими цвет  от зеленого до палевого и, наконец, черного; ветвистая сикомора с широкими глянцевидными листьями создавала густую тень и давала спасительную прохладу путникам, а у подножия деревьев алели каланиоты и анемоны.

Особо любили челезцы кипарисы. Это высокое стройное дерево было не только красиво и неприхотливо, оно было годно для построек, а еще челезцы делали из них музыкальные инструменты. А без музыки не было Челезии. Музыка звучала повсюду: в уютных кафе и на шумных улицах, в концертных  залах и парках, в каждом доме, в праздники и будни. Замолкала музыка только в дни траура. А дней таких было немало.

С тех пор, как Сысария и Убария объявили Челезию своим заклятым врагом, в Челезии редко выдавались спокойные дни. Все началось внезапно и совершенно неожиданно для встающей на ноги страны.

В один из самых обычных дней к границам Челезии с двух сторон стала приближаться воинственная толпа, вооруженная камнями и топорами. Челезские пограничники недоуменно вглядывались в разъяренные лица и не могли понять, в чем причина ярости этих людей, кто или что так распалило их, откуда эта ненависть в их глазах. Они еще надеялись мирно уладить этот непонятный конфликт, и начальник пограничной заставы обратился к человеку, который вел за собой остальных и явно был зачинщиком этого «похода». Но в ответ услышал лишь злобную ругань, а затем дружный хор голосов:

- Темагот велик, слава Темаготу, смерть Челезии! Убирайтесь с нашей земли!

Ни одного человеческого лица, лишь месиво злобы. Не устрашившись, он вплотную приблизился к пограничному столбу в надежде своим достойным спокойствием урезонить беснующихся, и в этот момент его грудь поразил топор,  брошенный меткой рукой стоящего неподалеку убарца. Начальник заставы, не успев даже застонать, упал на землю. Его смерть так воодушевила дикую толпу, что камни и топоры посыпались на челезских пограничников, как тысячи стрел из  колчанов древних воинов. Они едва успевали уворачиваться и прикрывались за бронетранспортерами и другими боевыми машинами. Несколько наступающих вплотную приблизились к пограничному забору. Воинственные намерения «добрых» соседей  не оставляли выбора челезцам. Раздались первые выстрелы в воздух, толпа заколебалась и отступила, но лишь на мгновенье, а затем со звериным упорством и злобой  стала рушить пограничные столбы. Красная черта была перейдена, и челезцы открыли огонь на поражение. Толпа в беспорядке ринулась назад, оставляя раненых и убитых на земле, недоумевающей человеческой жестокости.

И челезцы и убарцы с сысарцами сделали свои выводы из первого сражения. Предав земле тело начальника пограничной заставы, и отдав ему почести как герою, челезцы окончательно поняли, что должны научиться защищаться с такой же силой, какую вкладывали в развитие науки и ремесел, с тем же постоянством, с которым благоустраивали свое небольшое государство. Они с болью осознали, что война, несущая смерть и разрушения, столь ненавистные природе челезцев, уже на пороге, и нельзя терять время. Тогда челезцы и решили создать свою Армию обороны и спасения.

Убарские  и сысарские правители и жрецы, подсчитав раненых и убитых, остались очень довольны. На место событий привезли еще пару десятков жителей. Их уложили рядом с ранее убитыми, сделали фотоснимки, и на следующий день весь мир возмущался бесчеловечностью и жестокостью челезцев, расстрелявших ни в чем не повинных участников «мирной демонстрации». Среди «убитых» оказалось немалое количество детей.

Однако мудрые правители Сысарии и Убарии понимали, что нельзя каждый день устраивать «мирные демонстрации», а для того, чтобы добиться своих целей, нельзя было оставлять челезцев в покое.  Жизнь челезцев должна была стать невыносимой. Челезский рай должен был быть превращен в ад.

Солнце каждый день вставало над Челезией. Порой  лучи его были чрезмерно горячи, а жара нестерпимой. В это тяжелое время нелегко приходилось не только челезцам, но и их соседям. Видно, в один из таких жарких дней и пришла эта коварная мысль в голову Насару. Он знал, с каким трепетом и любовью челезцы охраняют выращенные ими на каменистых участках сосновые леса. Зайдешь в такой лес и погружаешься во влажно-мятный, успокаивающий аромат. Челезцы сажали сосны, зная, что корни ее очень крепки, и сосна уж точно выживет даже на камнях. Пока вырастет дерево проходят годы, а много ли надо, чтобы превратить его в горящий факел? Да самую малость – проникнуть на территорию Челезии и устроить поджог. Поди докажи, кто в нем виноват при такой-то нещадной жаре... Так и началось... То в одном месте загорится, то в другом заполыхает. Челезцы тушили пожары, на месте одного погибшего дерева сажали два, понимая, конечно, что многочисленные пожары не случайность, а злой умысел, и все более укреплялись в мысли, что мир с соседями слишком хрупок, слишком ненадежен, скорее напоминающий затишье перед грядущей бурей.

4.

Ни метание камней и топоров, ни «мирные демонстрации», ни подлые поджоги лесов не приводили Убарию и Сысарию к желаемым результатам. Правда небо над Челезией больше не было таким безоблачным и безмятежными, все чаще и чаще его заволакивали черные тучи, запах гари, несущийся с пепелищ вползал в челезские города и селения, вползал он и в челезские души. Жители Челезии учились быть бдительными  и, завидев чужака, подозрительно к нему присматривались, не вытащит ли он из-за пазухи топор или булыжник, не бросит ли незаметно непотушенный окурок в сухую, легко воспламеняющуюся траву. Леса для челезцев были живыми существами, и они страдали, видя, как черный цвет приходил на смену зеленому.  Они еще не знали, что это только начало «священной войны» без всяких правил. А впрочем, какие правила могли быть у войны? Это у играющих в войну детей могут быть какие-то правила, а взрослые играют в эту игру без всяких правил, по принципу все средства хороши лишь бы выйти победителем.

Убарии и Сысарии очень хотелось победить в этой войне. Сколько можно было смотреть в сторону раздражающе зеленой Челезии, завидовать счастью ее жителей, их успехам и достижениям?! А как ненавистна была тихая мелодичная музыка, доносящаяся по вечерам из пограничных поселений! Терпеть это больше не было сил.

Под черным покровом ночи встретились Джабал и Насар. Джабал хмурил брови, Насар вздымал руки к небу. Эта ночь стала для челезцев проклятием. Долго сидели они, два заклятых врага Челезии, до самого рассвета, и в голову их пришла идея чернее самой ночи. Много злодейских мыслей может прийти в голову человеку, если обуреваем он необузданной ненавистью, если жизнь человеческая не имеет для него никакой цены, если движет им желание получить задуманное любой ценой. В эту ночь и родилось это страшное слово – дахиш, которое уже через несколько дней овладело умами убарцев и сысарцев, заползло ядовитой змеей в каждый дом и затаилось, свернувшись безобидным узорчатым пятном.

На следующий день во всех храмах Темагота собрались молодые мужчины и убеленные седыми бородами старцы. И услышали они от своих духовных наставников то что, давно уже бродило в их головах, не отягощенных знанием и сомнением, и озлобленных нищетой и отсутсвием радости  душах.

- Во имя Темагота, милостивого и милосердного, мы объявляем священную  войну Челезии, жаждущей наших земель и попирающих нашу веру, виновных во всех наших бедах. Жизнь наша во имя Темагота и смерть за него. Мы объявляем живыми мишенями всех, кто осел на нашей земле и осквернил ее неверием. Земли за зеленой чертой издавна принадлежали нашим народам, испокон веков жили здесь наши предки. Нет на них места иноверцам. Все, живущие за зеленой чертой, не только солдаты, но и старики, женщины и дети – все они враги Темагота, а потому нет к ним жалости. Смерть неверным! Так восстанавим мы честь и так возродим гордость наших поруганных народов, так требует вера в силу и мощь Темагота.  Каждый убарец или сысарец должен быть готов принести себя в жертву, чтобы унести с собой грешные души челезцев. Каждый, кто готов стать живой бомбой и унести с собой жизни челезцев, может носить гордое звание дахиша. Честь и хвала всем дахишам! Да откроет им всемогущий Темагот двери в рай, да увидит он после смерти лучшее из того, что создал Темагот!

С одобрением слушала толпа своих наставников, и в глазах мужчин загорался фанатичный огонь, и тысячи рук подымались в едином порыве, и тысячи губ самозабвенно твердили: « Во имя Темагота!» 

5.

В тесном домике на краю Убарии, недалеко от границы с Челезией проживали Зарем и Асана с маленьким сынишкой Альмалеком. Соседи –убарцы не очень жаловали эту молодую семью. Какие-то они были странные, Зарем и жена его Асана. Зарем был лишен воинственного духа, никогда не участвовал в убарских соревнованиях по метанию топора, в свободное время старался больше отсиживаться дома, был чересчур нежен со своей женой, помогал ей в домашних хлопотах и позволял  вольности. недоступные женам убарских мужчин. А к чему приводят такие вольности не раз говорил на проповеди Насар. Нельзя давать женщине свободы, мужчина должен быть наставником и повелителем в доме, жена же послушна и покорна. А Асане вздумалось учиться да книги читать. Нет бы ей мужа ублажать, как положено убарской женщине, да поклоны Темаготу бить, вместо того стала и мужа грамоте учить. Вот и наказал ее Темагот. И поделом ей!

Раньше Зарем с рассветом уходил из дома, взяв свой топор, и возвращался поздно вечером. Но лесов в Убарии становилось все меньше, работы почти не было. Не было и денег. Жить становилось все труднее, семья еле сводила концы с концами. Впрочем не только Зарем и Асана ломали голову, как выбиться из нищеты. Так же жили и их соседи, и соседи соседей. Нищета голодным псом глядела из окон каждого дома. Но правитель Убарии как будто не замечал, как бедствует его народ. Золото и деньги оседали в его карманах и карманах тех, кто был слепо предан ему и готов был  выполнить любую его волю. Один за одним возводились новые храмы Темагота, поражающие воображение убарцев роскошью и благолепием. Верные правителю прихлебатели возводили дворцы и отправляли своих детей в заграничные путешествия. А на улицах Убарии росли груды мусора, дороги приходили в негодность, дома ветшали и рушились.

Видя бедствие убарцев и бездействие их правителя, челезцы решили протянуть руку помощи соседнему народу. Они  позволяли  убарцам работать в Челезии и оплачивали их труд. Получали убарцы за свою работу значительно больше, чем в Убарии, и их семьи были избавлены от нищеты. Но в конце каждого дня наемные рабочие должны были вернуться домой – таково было условие челезцев. Зарем оказался одним из тех, кому повезло. Работа была тяжелой, но теперь он мог прокормить свою семью, жену Асану и недавно родившегося Альмалека. Возвращаясь с работ, он рассказывал Асане, что видел и слышал в Челезии, как живут там люди, как красива их земля. Еще говорил, что челезцы приветливые люди и живут они совсем по другим законам. И совсем уже шепотом добавлял: «Если б мы жили в мире с челезцами, может и не приходилось бы нам так туго»,-  и тут же прикрывал рот рукой, как будто вырвалось из него что-то запретное и постыдное.

Когда Альмалеку исполнилось три года, Асана стала замечать, что тяжело ему бегать и прыгать, будто сидит на груди его жаба и не дает дышать в полную силу. Личико Альмалека все больше бледнело и отдавало нездоровой синевой, малыш не играл со сверстниками и  неохотно выходил из дома. Наступил и тот день, когда силы оставили его, и  он больше не мог подняться со своей постели, лежал, откинувшись на подушки, обводя недетски грустными глазами давно небеленную комнату, и тяжело дышал. Асана почернела от горя, не зная, как помочь своему малышу и видя, как с каждым днем он угасает.

Однажды придя домой после работы, Зарем обнаружил свой дом пустым. В недоумении и испуге он обводил  взглядом полутемную комнату, когда заметил на столе лист бумаги. Это было письмо, написанное рукой Асаны.

«Темагот, великий и могучий, за что ты наказываешь меня? Чем  согрешила я перед тобой? И неужели так грешна я, что за мои грехи должно расплачиваться ни в чем не повинное существо? Вдохни силы в его ослабшее тельце, верни здоровье моему малышу, моему ненаглядному Альмалеку. Сжалься над нами, яви свою милость., дай ему сил встать на ножки, дышать полной грудью. Врачи лишь в бессилии разводят руками и повторяют одно и то же: «На все воля Темагота!»

Почему же воля твоя убивает моего сына?!  Все мои мольбы напрасны. Ты отворачиваешься от меня, Темагот, но я не могу отвернуться от своего ребенка. Зарем, ты хороший муж и отец, ты нас любишь и  ничего не жалеешь  для нас, но ты  веришь врачам и только с болью смотришь, как умирает наш сын.

Не суди меня и пойми:  я должна попробовать последнее средство.

Завтра, когда стемнеет, я пойду с Альмалеком к челезской границе. Рамит, начальник пограничного конвая, все устроит. Он обещал, я отдала ему все украшения, которые ты подарил мне в день рождения нашего сына. Челезские врачи – моя последняя надежда. О, будь к нам милостив, Темагот!
Главное – не говори никому о том, где мы, и жди от меня известий. Помни, Зарем, каждое неосторожное слово, сказанное тобой, может погубить Альмалека и меня.»

6.
В это утро Силен проснулась очень рано. Душой владело беспокойство, она встала, походила по пустому дому, вышла на балкон, вдохнула утренней свежести, подставила руки под тонкие струйки фонтана, ополоснула лицо. Беспокойство не проходило. Как болела, как ныла ее душа, разлученная с Лираном! Она вернулась в дом, свернулась калачиком в кресле, попробовала задремать, но ничего не получилось. Последнее время от этой боли было только одно лекарство. Силен взяла тетрадь и начала писать:

«Дорогой мой Лиран! Мы так редко говорили с тобой о наших чувствах. К чему было говорить?! Все читалось в наших глазах. Казалось, никакими словами не выразить того, что происходило с нашими душами, с нашими телами. Помнишь, в нашем саду есть два переплетенных дерева? Каждую весну они просыпаются в один день, в один день покрываются первой листвой, в один день зацветают. Я смотрю на них, глажу их ветви, и мне кажется, что я прикасаюсь к твоим рукам. Теперь, когда ты так далеко, я хочу написать тебе о своей любви, для которой нет границ и нет преград, нет времени и нет расстояний. Ты всегда со мной, что бы ни делала я, чем бы ни занималась... Я не знаю, как мне жить без тебя, ведь без моей любви к тебе  свет – тьма, разум – безумие, слово – бессмыслица, истина – ложь, а жизнь – смерть.

Каждый день я молюсь, чтобы тебе не причинили вреда. Может, кто-то услышит мои молитвы, может кто-то поможет.

На этой неделе  с твоими друзьями, мечтающими вызволить тебя из плена, я вылетаю в Рассарию. Правитель Рассарии обещал посодействовать в деле твоего освобождения. Еще одна надежда... Я готова хвататься за любую соломинку..

Милый, возвращайся...

Бедный мой, ты не можешь вернуться...»

Она задумалась  и хотела приписать еще несколько слов, но в эту минуту страшный взрыв потряс воздух. От неожиданности ручка выпала из ее рук, тысячи пульсов нервной волной забили по всему  телу. Она подбежала к двери, рванула ее на себя и выскочила на улицу. Со всех сторон бежали испуганные люди, а в воздухе уже носился запах гари и смерти. Ее обгоняли неизвестно куда бегущие люди, мимо проносились машины скорой помощи и пожарные, кругом царил хаос и неразбериха. Ревели полицейские сирены. И в этот момент раздался еще один взрыв. А потом наступила тишина, мир вокруг Силен обеззвучил и обесцветился, погруженный в густую дымную завесу.

Когда она очнулась, открыла глаза, и увидела обезображенные тела, разбросанные на залитом кровью асфальте, ей показалось, что она видит кошмарный сон. Она зажмурилась, затрясла головой с такой силой, что еще минута, и голова  отделилась бы от тела. Но кошмар не проходил. В нескольких метрах от нее выгорал покореженный автобус, а в нем люди, много людей, которым ничем уже нельзя было помочь. Ни криков, ни стонов, только этот ужасный запах, незабываемый, невозможный... Только глаза, остекленевшие и застывшие, только сгустки запекшейся крови и обрывки одежды, мельтешение носилок, черные  пакеты,  смерть.. 

В это утро челезцы впервые познали, что такое месть дахиша, и онемели от ужаса и потрясения.   

На следующий день вся Челезия узнала имя, человека-живой бомбы, взорвавшего себя в  автобусе и унесшего с собой жизни сорока челезцев. Это был один из убарских дровосеков, отец молодого семейства, получивший работу в Челезии. Он работал на нескольких лесозаготовках и всюду его знали как тихого улыбчивого человека . Невозможно было в это поверить. Но еще страшнее для челезцев было узнать о празднествах в Убарии.  Тысячи убарцев вышли на улицы под знаменами, на которых красовались топоры, били в барабаны, дети разбрасывали цветные конфетти и раздавали сладости, и даже мать взорвавшего себя дровосека счастливо улыбалась и гордилась своим сыном, принесшим себя в жертву великому Темаготу.

7.

Зарем выглядел удрученным и усталым. С тех пор, как дом его опустел, он терялся в догадках, все чаше ходил в храм Темагота и все усерднее молился. С каждым днем ждать становилось все труднее, прошел уже месяц,  как он томился в неизвестности. Добралась ли Асана до челезских врачей? Что с его сыном, жив ли его маленький Альмалек?  Соседи злобно судачили о брошенном муже, и насмешливо поглядывали в его сторону. По всему селению бродили и множились слухи о сбежавшей жене Зарема.

В тот день Зарем работал на посадке  кедров. Жара была невыносимой, пот выступал из всех пор натруженного тела. Но в работе Зарем забывался, на время его отпускала тревога, уходила в землю вместе с ковшом тяжелой лопаты. Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Он оглянулся и увидел симптичного парнишку-челезца.

- Ты Зарем? – челезец открыто улыбался и доброжелательно смотрел в глаза дровосека.

- Да , Зарем, - дровосек оперся двумя руками о лопату.

- Меня просили передать тебе письмо. Это от твоей жены Асаны. Ты прочти, и если захочешь что-то написать, я подожду. Читай, я буду ждать вон под тем деревом.

Зарем подозрительно смотрел на челезца, пытаясь понять, не хотят ли над ним зло пошутить. Он пытливо вглядывался в лицо стоявшего перед ним парнишки. Наконец дровосек решился и взял письмо из его рук, вскрыл конверт, сел на землю и начал читать.

«Дорогой мой муж Зарем, надеюсь, что ты в добром здравии, и хочу сообщить тебе радостную весть. Темагот велик! Слава челезским врачам! После тяжелой операции наш  малыш снова сам дышит и улыбается. Вчера первый раз мы вышли с ним на воздух. Он еще очень слаб, но врачи говорят, что теперь он быстро поправится. Каждый день он набирается сил, и на щеках его снова появился румянец. Он все время спрашивает о тебе, и я обещаю ему, что мы обязательно вернемся домой. Только не знаю еще, как мы сможем это сделать. Я готова понести любое наказание, хотя не чувствую за собой никакой вины. Главное,  что жизнь нашего сына теперь в безопасности. Молюсь, чтобы терпение не изменило тебе.

Зарем, я все время думаю о нашем возвращении. Наверно, есть у нас  только один способ вернуться. Теперь все зависит от тебя. Добейся встречи с господином Насаром, расскажи ему обо всем, моли его разрешить нам вернуться. Он не сможет отказать – ведь мы спасали нашего сына. До скорой встречи. Да не оставит нас Темагот своими милостями!

Один из врачей больницы помог мне разузнать, где ты работаешь, и его сын передаст тебе эту записку. Благодари его от всей души.»

Зарем еще раз перечитал письмо Асаны. Радостно и тревожно забилось его сердце. Он представил, как Альмалек и Асаны перешагнут порог их дома. Как пусто, как бессмысленно без них течет жизнь! Неужели они снова будут вместе, и Альмалек вернется здоровым и веселым. Как хорошо они заживут, как счастливы еще будут. Асана родит ему еще двух сыновей, ведь теперь он сможет их прокормить. Челезцы хорошо платят за работу. Но тут в его душу прокралось сомнение, а что если Насар не позволит им вернуться? Что же будет тогда?

Два дня назад в Убарии казнили женщину, нарушившую законы. Смерть ее была ужасна, а вина лишь в том, что осмелилась полюбить не убарца и родить от него ребенка. Камни летели в нее со всех сторон, животные крики несчастной грешницы раздирали воздух, а  людская толпа перебирала четки да бормотала «Да исполнится воля Темагота!». 

Темагот, великий и милостивый, не допусти, помоги мне.

Зарем вытер руки о штанину брюк и быстро начал писать:

«Дорогая моя жена Асана! Как радостно бьется мое сердце, словно ожило после долгой болезни. Если бы ты знала, сколько молитв вознес я Темаготу, и он их услышал . Я сделаю все, как ты просишь: сегодня же пойду к господину Насару и буду умолять его о вашем возвращении. Как я хочу обнять нашего малыша, как соскучился  по своей милой жене. Целую вас, бесценная моя семья и жду, жду, жду...»

Уже давно Зарем так не спешил домой, как в этот вечер. Скоро, скоро он снова наполнится голосами его любимой жены и Альмалека, с кухни потянутся знакомые запахи асаниной стряпни, в нем снова разгорится очаг тепла. Они будут втроем сидеть за столом, и Зарем положит свою левую руку на руку Асаны, а правую – на маленькую ладошку сынишки, и всем им станет так хорошо, так радостно.

Ближе к ночи пришел Зарем надел свою лучшую рубаху и пошел в храм Темагота на встречу с Насаром.

Насар ждал его, давно ждал, и в праведный гнев был ответом на исповедь Зарема. Суровые, но справедливые слова сорвались с его священных уст и услышал несчастный убарец  ответ Насара:

- Ты хочешь, чтобы жене твоей Асане и исцелившемуся волей Темагота Альмалеку было разрешено вернуться? Асана совершила великий грех. Как мысль такая пришла ей в голову?! Бежать тайно, не получив на то разрешения и нашего благословения? Убарцы не должны обращаться за помощью к челезцам, челезцы - заклятые враги Темагота, они хотят погибели нашему народу. Но раз Темагот сохранил жизнь твоего сына и охранил его, так тому и быть. Пусть жена  твоя Асана и исцеленный Альмалек возвращаются на родину. Но совершенный грех перед Темаготом должен быть искуплен. Искуплен тобой.

Растроганный Зарем был готов на любые жертвы и любые лишения, на многодневный пост и многочасовые молитвы, на ночное бдение и тяжелый труд.  Но то, что он услышал от Насара, повергло его в ужас.   

8.

Через месяц Асана с Альмалеком вернулись в Убарию. Вот они уже и дома. Сколько раз Асана представляла эту встречу! Как же она соскучилась!  Бедный ее муж,  натерпелся в разлуке, как он исхудал и побледнел, здоров ли... Кто готовил ему его любимые блюда? Кто стирал для него и убирал дом? Но теперь, слава Темаготу, все кончено, они снова вместе, все трое. Она откормит и обласкает Зарема, и он, согретый ее теплом и заботой, забудет обо всем, что им пришлось пережить.

Только не суждено было сбыться ее надеждам. Зарема будто подменили, даже в ее объятиях казался он отрешенным, как будто что-то разрушало его изнутри, не давая покоя ни днем, ни ночью. Глубокие темные круги залегли под его глазами, неотступные думы избороздили лоб извилистыми морщинами. Ни с Альлмалеком поиграть, ни жену приласкать. Слова все куда-то ушли, и только в глазах все сильнее разгорался огонь отчаяния. Подойдет вечером к детской кроватке, сынишку по головке погладит: «Расти, сынок!», вот и весь сказ.

Однажды Асана повела Альмалека на шумный детский праздник. На площади собралось много детей и взрослых, все ждали веселого представления. Но вместо этого на сцену вышла мать юноши, взорвавшего себя в Челезии.  Вся она излучала счастье и благость, вздымала руки к небесам, где теперь обитал ее сын-герой, благодарила Темагота, вдохновившего ее кровинушку на великую жертву. Потом на сцену выбежали малыши, и  закружились в диком танце под барабанный бой. Они вскидывали над головами маленькие топорики и угрожали невидимому врагу. На зеленых полосках, красовавшихся у них на лбу, алело слова «дахиш», а на белых маечках выделялись выведенные вязью «смерть Челезии!»

- Мама, - Альмалек дергал Асану за руку, -  я не хочу быть дахишем, - мальчик разволновался и заглядывал в материнские глаза, ища поддержки. 

Асана взяла Альмалека  за руку и увела домой. Недобрым взглядом проводили ее стоящие рядом люди.

По дороге она еле сдерживала слезы. Черный ком страха и безудержной тревоги шевелился в ее душе, будто страшная угроза снова нависла над ее семьей. Непокорные мысли будоражили голову:

- Не хочу я, чтобы из моего чудом спасенного ребенка растили дахиша. Не хочу, чтобы он слушал рассказы о радости убарской матери при вести о гибели ее сына. Купить сладости и кофе, пригласить близких, праздновать смерть своего ребенка-дахиша и гибель челезских детей...Неужели такие жертвы угодны Темаготу? Не могу я считать врагами тех, кто спас жизнь Альмалека, не могу отплатить за добро убийством их детей. Не хочу, чтоб Альмалек примерял на себя одежды дахиша. Не хочу, не хочу, не хочу!  Разве про смерть должны слушать дети на празднике?  Да, наша жизнь – служение Темаготу. Но почему священная война с челезцами угодна Темаготу? Кто это придумал? Из Челезии я вернулась  с надеждой и радостью, с родившимся заново Альмалеком. Как мой ребенок  или его отец может поднять руку на тех, кто подарил  жизнь?! Темагот, милостивый, справедливый и милосердный, помоги мне понять, что происходит в моей стране и в моей душе.

Ей хотелось поговорить с Заремом, но последнее время он как будто не слышал ее, погруженный в свой мир, отгородился от нее непроницаемой стеной, сквозь которую не достучаться.
Альмалек бежал впереди, торопясь домой, Асана еле поспевала за ним. Они шли по голым бесприютным улицам Убарии, все больше удаляясь от скученной толпы на площади, молодая женщина и маленький мальчик, и не знали, какое страшное горе ждет их впереди, непоправимое, невозможное...

Вечером того дня Асана узнала, что ее муж Зарем взорвал себя на пустыре, не дойдя до челезского торгового центра. Никто из челезцев не пострадал.

9.

Из тетради Силен.

«Любимый!
Вчера поздней ночью я вернулась из Рассарии. Сначала нас принимали радушно и заинтересованно. Я привезла на встречу с правителем Рассарии фотоальбомы, рассказывала о тебе и твоих открытиях, показывала деревья, выращенные твоими руками,  просила его о помощи. Твои друзья с воторгом говорили о тебе и о том, как жестоки твои похитители: ведь за целый год от тебя нет даже весточки, они скрывают место твоего нахождения, неизвестно жив ли ты, здоров ли. Разве  мыслимо так обращаться с человеком и с теми, кто его любит?! Разве так обращаются в нашей стране с теми из убарцев или сысарцев, кто нарушил наши законы?! Разве заставяют их близких мучаться самой страшной мукой неизвестности?! И они ведь настоящие преступники, а ты не нарушил ничьих законов. И уж если им надо, по каким-то причинам удерживать ни в чем не повинного человека, разве не дано право его близким знать о месте его нахождения, о том, в каких условиях его содержат, и чего требуют его похитители?! 

Мы просили у рассарского правителя оказать давление на убарское правительство и их духовного лидера, по приказу которого  ты был похищен, мы ожидали его заступничества и участия. Он слушал очень внимательно, долго рассматривал  твои фотографии. Потом лицо его приняло задумчивое выражение и он сказал:

- Как человек я понимаю и разделяю ваше горе, госпожа Силен. Кроме того я выражаю восхищение тем упорством, с которым вы пытаетесь облегчить судьбу своего мужа. Я был бы рад вам  помочь. Но, к сожалению, сделать это будет не так просто, и  мне понадобятся немалые усилия и денежные средства для того, чтобы установить контакт с людьми Насара. Я должен подумать, о какой сумме идет речь и обсудить это с моими советниками.

Он проводил нас в гостиную, где нас ожидало щедрое угощение, но мы не смогли притронуться к еде, хотя с утра у нас не было маковой росинки во рту. Мысль о том, что цена, запрошенная правителем, может быть слишком высока, не давала нам покоя и лишала аппетита. Время тянулось, как покалеченная черепаха, не знаю, сколько часов прошло, прежде чем открылась дверь совещательной комнаты, и  в зал вошли два пожилых человека. Лица их были надменны и официальны и не сулили ничего обнадеживающего.

- Госпожа Силен, мы обсудили вашу проблему и пришли к выводу, что наша сторона приложит определенные дипломатические усилия для того, чтобы прояснить судьбу господина Лирана. Ценой этих усилий будет уникальная лесопадка на территории Рассарии по последним  научным разработкам вашего мужа. Челезская сторона обязуется поставить семена и саженцы и реализовать эту посадку силой челезских селекционеров и агрономов. Кроме того, челезская сторона обязуется не продавать эти разработки ни в одну страну нашего континента. Вот договор, подписанный нашим правителем. Если правитель Челезии готов подписать его со своей стороны, договор вступит в силу. Ваш визит подошел к концу, мы благодарим вас за оказанное доверие.

Ни одного человеческого слова, словно речь шла о купле-продаже. Как все жестоко в мире, где правят, продают, шантажируют...  Какая горечь, какое разочарование...

В моих руках оказался договор. С правой стороны красовался вычурный росчерк рассарского правителя, как будто по бумаге водила рука избалованного вздорного ребенка. Советники сухо поклонились и исчезли. Появились распорядители в ливреях и вежливо указали нам на дверь. 

Лиран, милый мой, любимый, ты думаешь я отчаялась? Нет. Пока есть надежда, я буду хвататься за любой шанс, даже такой призрачный. Я попробую добиться встречи с господином Тольмерто и получить его подпись. Только бы знать, что ты жив... »

10.

Неизменное солнце вставало над утренней Челезией, и в вечерние сумерки ей на смену приходила Луна. Вечные сосны, посаженные на камнях, шумели на ветру и щедро осыпали землю полукруглыми шапочками шишек. Эвкалипты покрывали землю узкими полосками пахучих листьев. Дружно зацветала бугенвилия и кусты ибискуса, небо голубело и сияло, как стекло, вымытое добросовестной хозяйкой. Но становилось все меньше радости на душе у челезцев. Что-то неуловимо носилось в воздухе челезского государства, что-то менялось в них самих, в их отношениях друг с другом. Человеческая жизнь оказалась так беззащитна перед лицом непонятной жестокости. И все более становилось очевидным, что для того, чтобы защитить свою жизнь и отстоять ее неповторимость и ценность, челезцы тоже должны научиться убивать.  Но прежде... Нет, может, все-таки удастся избежать, может все-таки удастся как-то уладить...

После первого взрыва автобуса недалеко от дома Силен и Лирана последовал взрыв на одной из центральных улиц, потом взрыв прогремел в концертном зале, потом в небольшом ресторанчике во  время одного из челезских праздников. Каждый взрыв уносил с собой человеческие жизни, а чудом выжившие оставались инвалидами, прикованными на всю жизнь к инвалидной коляске. Дальше так продолжаться не могло, и челезцы закрыли свои границы для рабочих из Убарии. На границе с неблагодарным и коварным соседом челезцы возвели оборонительную стену, которую тщательно охраняли от непрошенных гостей. Время от времени из-за стены доносились воинственные кличи и угрозы, стену сотрясали камни, бросаемые в бессильной злобе.

Насар  наблюдал в бинокль за возведением челезской оборонительной стены, и глаза его от бешенства превращались в узкие щелочки, а брови сдвигались к самой переносице. В один из влажных и жарких вечеров, когда воздух стоял и не двигался, вспомнил Насар про своего друга Джабала,  и  Джабал не заставил себя долго ждать и, закутанный в черный плащ до самых бровей, примчался по первому зову. Запершись в пустом храме Темагота и отослав охранников, они долго о чем-то шептались и спорили, но с приближением рассвета встали на колени и вознесли благодарственную молитву божеству. Зеленые глаза Темагота смотрели со стены храма, и в уголках его губ притаилась коварная улыбка.

А еще через неделю в Челезии снова раздался взрыв. И тогда челезцы поняли, что им объявлена настоящая война, но воевать они не хотели, они так любили жизнь и ненавидели смерть, им было так чуждо разрушение и убийство, они так свято верили в силу созидательного разума и надеялись найти с его помощью средство от свалившейся на них напасти. Узнав о том, что живая бомба на этот раз появилась с сысарской стороны, челезцы не стали ждать новых взрывов и возвели оборонительную стену и на границе с Сысарией. Так и жили теперь челезцы в своем потерянном раю между двух высоких бетонных стен под злобное улюлюканье соседей. 

11.

Из записей Силен

«Родной мой! Как долог путь к твоему освобождению! Будем ли мы с тобой снова вместе? Я знаю: я должна гнать прочь все сомнения, должна быть сильной, как ты. В каком  страшном застенке ни держали бы тебя убарцы, они не посмеют посягнуть на твою жизнь. Они ведь тоже люди и не могут убить ни в чем не повинного человека. Не могут, не могут, не могут. Господи, только бы это было так.

Есть такие дни, когда небо опускается совсем низко над головой. Есть такие дни, когда воздух затекает в легкие раскаленной вязкой массой, и невозможно дышать. Есть такие дни, когда черной едкой жижей в душу заползает неверие. Есть такие дни, когда не ждешь наступления завтра, и мечтаешь о том, чтобы все закончилось сегодня, чтобы только пришел конец этому кошмару. Сегодня для меня такой день.

Целый год я брожу по раскаленной пустыне, и мои ноги все глубже увязают в мягкой песочной пудре, я проваливаюсь, не чувствуя опоры, вытаскиваю увязшие ноги и снова иду вперед и с каждым шагом проваливаюсь все глубже. Но я буду идти столько, сколько хватит сил, должен же быть конец у этой пустыни...

Господин Тольмерто, который так любит рассуждать о ценности человеческой жизни, о спасении человеческой души, которое олицетворяет собой спасение мира, отказался подписать договор на условиях рассарского правителя.

- Я понимаю и разделяю ваше горе, но цена, запрошенная Рассарией неправомерна. Мы не можем выполнить их условия. Семена и саженцы, о которых идет речь в договоре, уже поставляются в Лазанию и Паресию. Контракт подписан на десять лет, и мы не можем его отменить. Кроме того, давайте рассуждать трезво, как бы ни было это трудно в сложившихся обстоятельствах. Я не верю в добрые намерения рассарского правителя, а главное – в его возможности. Он не дает нам никаких гарантий, он лишь обещает приложить усилия для получения информации. На мой взгляд, он пытается извлечь максимальную выгоду из нашего горя. Я не оговорился, госпожа Силен, говоря из нашего горя. Посмотрите сюда. Вы видите фотографию господина Лирана на моем столе. Она находится здесь с первого дня его похищения, я ни на минуту не забываю о нем и о том, что долг Челезии вернуть своего сына на родину. Мы тоже прилагаем усилия. Я искренне сожалею, что пока они не увенчались успехом. Мы пытаемся договориться с Убарией, и как только наступит подходящий момент, мы не упустим его.

Я задала ему только один вопрос:

- А не боитесь ли вы, господин Тольмерто, что подходящий момент может наступить слишком поздно?

Он только развел руками.

Господи, неужели мой умный, добрый  народ так бессилен против шайки бандитов?! Отчего же добро так беззащитно... Любимый мой, если бы, не дай Бог, убарцы похитили кого-то из твоих друзей, ты бы точно не сидел сложа руки, ты обязательно бы что-то придумал. А раз это случилось с тобой, то придумать должна я. Только мысли бегут от меня прочь, а страх и отчаяние наступают со всех сторон. Прости меня, милый, за мою слабость...»

12.

Оборонительные стены, возведенные челезцами на границе с Убарией и Сысарией были высоки и прочны. Рядом с ними были установлены камеры слежения, и любое нарушение челезской границы не оставалось незамеченным. Казалось, можно было свободно вздохнуть уставшим от козней врагов людям, но не тут-то было. Не спалось спокойно правителям двух соседних стран, душила их бессильная злоба, не находящая выхода, собиралась пеной у мясистых губ, врезалась кончиками ногтей в потные ладони. Отточенный топор убарца должен был найти свою жертву, накопленное оружие Сысарии должно было выстрелить, а длинные туннели привести к намеченной цели. Свою энергию и ум челезцы тратили на то, чтобы защитить свою землю, не пролив ничьей крови, соседи же только ее и жаждали. Крови и челезской земли. Как остановить убийцу, который задумал убить, как остановить вора, который решился отнять? Не было у челезцев ответа на этот вопрос.

Зато много было способов у тех, кому Челезия была хуже кости в горле, опаснее лютого зверя, гаже ядовитого паука.

Потеряв возможность убивать челезцев на их земле, Джабал и Насар недолго ломали голову о том, какой будет следующая месть. Челезцы ведь так любят жить, а кто любит жизнь, всегда уязвим.

Так начались убийства и похищения челезцев во всем мире, ни в одной стране челезцы не чувствовали себя в безопасности. Участвуя в спортивных олимпиадах и научных симпозиумах, путешествуя за пределами Челезии, они всегда подвергались риску быть убитыми или похищенными. Убитых челезцев оплакивали на Родине, но их судьбе могли бы позавидовать погребенные заживо в убарских и сысарских застенках. А жизнь родных и близких этих несчастных превращалась в непрекращающийся ад. Со временем убарцы и сысарцы поняли, что похищенные челезцы, живые или мертвые, - это сущий клад. Даже за то, чтобы вернуть тело погибшего на родину, или получить сведения о его судьбе, челезцы были готовы платить высокую цену. И платили. Только за информацию о том, что похищенные живы, правители Убарии и Сысарии требовали освобождения тех, кто отбывал в челезских тюрьмах наказания за воровство и разбой, за подготовку взрывов и убийств. Потом начали требовать земли.

Лиран находился в одной из дружественных Челезии стран на научном симпозиуме. Его доклад был результатом многолетней работы большой группы челезских ученых и агрономов. На этот симпозиум Лиран привез образцы помидоров, выращенных с помощью генной инженерии, помидоров со вкусом базилика, розы и лимона. Это открытие говорило о том, что можно выращивать помидоры с любым вкусом. Доклад оживленно обсуждался не только на самом симпозиуме, но и в его кулуарах, многим хотелось попробовать образцы, поговорить с челезским ученым, задать ему разные вопросы. Когда Лиран говорил о любимом деле, он весь преображался, глаза загорались двумя блестящими янтарями, на загорелых щеках проступал румянец, энергично- выразительными становились движения рук. Своей убежденностью и увлеченностью он заражал других.

За день до окончания симпозиума Лиран решил пройтись по вечернему городу, подышать его воздухом. После удачно завершенной работы хотелось  немного расслабиться. Забыв об осторожности, он шел по незнакомым улицам зеленого города,  вдыхал ароматы цветущих  деревьев и кустарников, рассматривал затейливую архитектуру зданий. Он был в прекрасном настроении, и, наверное, поэтому в голову стали приходить всякие наивные мысли. 

- Какие чудные эти люди, отчего они сидят по домам, а не выходят на улицы, чтобы дышать и любоваться, чтобы гулять, просто радуясь жизни, ведь если глазами вбирать эту красоту, тогда она поселится и в душе. Господи, какой необыкновенный город и какой же я счастливый! Не хватает только Силен! Милая моя Силен, в следующий раз обязательно возьму тебя с собой..

Он свернул в узкую улочку, в самом ее конце маячила светящаяся мозаика. Это было последнее, что увидел Лиран в этом городе. Внезапно он почувствовал на своем лице чужие руки, резкий запах эфира оглушил его, запершило в горле и защипало в носу, сознание медленно покидало его, видимо слишком медленно, по мнению похитителей. Через секунду он почувствовал тупой удар по голове и провалился в черноту. 

13.

«Дорогой мой Лиран! Вчера освободили из сысарского плена совсем мальчика, его похитили во время юношеских соревнований по боксу. Бедный ребенок! Больше полугода его удерживали в темном подвале, почти без еды, в нечеловеческих условиях. Он разучился ходить и почти ослеп. Сысарцы отрубили ему пальцы на левой руке и посылали его родителям, требуя за его освобождение двенадцать миллионов. 

Лиран, я не могу об этом думать, слезы душат меня, бессилие повергает в отчаяние... Как же люди могут быть так жестоки, так немилосердны... Чужая боль для них не боль, чужое страдание не страдание. Может, мы заблуждаемся, что каждый, стоящий на двух ногах, - человек, может, это совсем другая порода существ, лишь внешне похожих на нас. У них пара рук, ног, глаза, нос, рот, печень и селезенка, и все, как у людей, и все-таки они неодушевленные нелюди. Они живут среди нас, а мы и не подозреваем об этом. Разве можем мы наслаждаться чужим горем, страданием, наживаться на нем, измерять его мерой собственной выгоды? А для них это так просто, так естественно, так нормально..

Я помню, как ты переживал, увидев сломанные грозой деревья в нашем саду, как гладил покореженные стволы, будто верил, что твои руки способны исцелить раны, нанесенные стихией. Помнишь, как мы до последнего дня ухаживали за нашим старым псом, как он умер на наших руках, лизнув твою ладонь в последний раз...

Как можно обидеть живое, отнять у него то, что дано природой?!

Как можно не сочувствовать страдающему живому существу и обрекать его на мучения?!

Сегодня ночью я проснулась от сильной боли в груди, как будто кто-то выстрелил в сердце с близкого расстояния. Я лежала как рыба, выброшенная на сушу, и ловила ртом воздух, а он застревал где-то в горле, отказываясь проникать в легкие. Не знаю, сколько времени это продолжалось, каждое мгновение боли кажется  вечностью. Боль сменилась тревогой, ничем не унимаемой, с трудом я дождалась утра и вот пишу тебе. Пишу тебе..., а прочтешь ли ты когда-нибудь эти письма?»

Силен чувствовала, что больше писать не может. Она положила голову на руки. Кулаки до боли вжимались в переносицу, но не могли остановить слез. С этими слезами уходила последняя надежда.

Так глубоко было ее страдание, что робкий стук в дверь не сразу был ею услышан, и лишь когда в дверь постучали сильнее, она, прислушиваясь и как будто не веря своему слуху, подняла голову. Не вытирая мокрого лица, она рванулась на стук и замерла у самого порога. Ей вдруг вспомнились глаза одной счастливой челезской матери. Двум ее дочерям оторвало ноги во взорвавшемся автобусе, а она только приговаривала: слава Богу, живы. 

Силен могла уже не открывать эту дверь, не видеть скорбно-виноватых лиц, не слышать приглушенных голосов, она уже все знала... Они пришли сказать, что Лиран никогда не вернется.