Эта история случилась давно. В те времена наша страна была широка и необъятна, хлеб стоил шестнадцать копеек, а сограждане еще верили, что в лотерею можно не только играть. И ведь не зря верили. Бывало, что и выигрывали.

Улыбнулась удача и младшему научному сотруднику Викентию Сергеевичу Балабашкину, холостяку лет тридцати с гаком. «Гак» был весьма приличным — Викентию было скорее под сорок, чем за тридцать. Однако девушек на выданье в окружении Балабашкина смущал не то чтобы этот «гак», Бог с ним, мужчина — до старости жених, скорее всё к нему прилагавшееся: тщательно зачесанная ранняя лысинка, тучность с одышкой как результат отменного аппетита и любви к дреме после сытной еды, отсутствие собственного жилья, а главное — наличие потенциальной свекрови Ираиды Климентьевны. Причем последнее «приложение» смущало более других.

Мама Викеши, как звала она своего великовозрастного сЫночку, вообще считала, что тому категорически рано обзаводиться семьей. «У Викеши такая тонкая душа, он страшно ранимый, к тому же слаб здоровьем. А тут — семья, ответственность, дети, не дай Бог. Да какая еще жена подвернется…» — делилась она сомнениями с подругой. Хотя, если честно, никакая из «подвернувшихся» ее требованиям не угодила бы точно. Викентий убедился в этом, как-то спросив маму, какой она видит свою будущую невестку. Ираида Климентьевна стала перечислять:

— Чтобы скромная и не болтливая. Не избалованная. Не корыстная. Желательно, чтобы на здоровье не жаловалась, и вообще ни на что не жаловалась. Никаких подружек. К домашнему труду приученная. К старшим — с уважением и послушанием. Образованная, но не шибко — не то станет проводить за книжками часы, а их лучше потратить на что-то полезное по хозяйству. Еще чтобы умела хорошо готовить, варить царское крыжовенное варенье, солить огурцы, — Ираида Климентьевна обвела взглядом требующую ремонта гостиную и добавила к прочим достоинствам: — а еще клеить обои, белить потолки, штукатурить…

Викентий, не дождавшись оглашения полного списка, приуныл: видно, жениться ему не суждено никогда. Во всяком случае, пока мама в состоянии видеть, слышать и соображать.

Однако мы отвлеклись от того события, что случилось с Викентием Балабашкиным, — ему повезло в лотерее. Повезло, можно сказать, сказочно: он выиграл автомобиль. И не какой-нибудь (хотя в те годы и какой-нибудь стал бы подарком судьбы), а «Волгу». ГАЗ-24. Как ему привалило такое счастье? По разнарядке: зампрофорга Синицына распространяла добровольно-принудительно лотерейные билеты среди сотрудников. Ну, вы помните: «Кто возьмет билетов пачку, тот получит…» Викентию водокачка была без надобности, и потому он поначалу отнекивался, мол, у него с собой денег только на обед и проезд, но Синицына — та еще штучка! — была настойчива. Она даже на уловку пошла: «Викентий Сергеевич, вашей комплекции один пропущенный обед исключительно на пользу! Я заметила, вы как раз начали стройнеть». И разве что не подмигнула заговорщицки. Викентий Сергеевич растерялся: то ли от комплимента (?), то ли от внимания Синицыной — ей, надо признаться, м.н.с. Балабашкин давно симпатизировал, но «эти мамины госты...». В общем, он покраснел, растрогался и купил билет. Бумажку с цифирьками машинально сунул в один из карманов, даже не пытаясь запомнить — в какой, поскольку во всем, что не касалось работы, был крайне рассеянным. Синицына же, будучи девушкой ответственной — все-таки не зря заместителем самого профорга назначили — не забыла записать среди прочих и номер билета, который выбрал Викентий Сергеевич. Для отчетности.

Примерно через месяц после покупки билета, о котором Викентий напрочь забыл, поскольку никогда в жизни ничего не выигрывал, кроме шариковой авторучки за девятнадцать копеек в институтской викторине, он пришел как обычно на работу. То есть не совсем как обычно: всю ночь накануне у него жутко болел зуб, который давно нужно было удалить, вот и пришлось ехать с утра в поликлинику. Пока подошла очередь, пока подействовал новокаин, пока удалили, пока привели в чувство — Викентий с детства не переносил вида крови, словом, в родной институт Балабашкин явился уже ближе к полудню. Удивительное дело, почему-то все, кто встречался ему в этот день, странно на него смотрели, улыбались, подолгу жали руку и с чем-то поздравляли: «Ну, вы и везунчик, однако, Викентий Сергеевич! Это ж надо!» При этом на многих лицах читалась плохо скрываемая черная, как южная ночь, зависть. Викентий Сергеевич не мог понять, чему можно завидовать в его ситуации и с чем поздравлять, разве что с тем, что всё обошлось и теперь удаленный зуб не будет больше беспокоить, и лишь мычал что-то невразумительное в ответ — мешал комок ваты во рту, которую он, естественно, забыл выплюнуть. И вообще, ему, после бессонной ночи, в тот момент хотелось только одного — спать, хотя нет, сначала поесть — после вчерашнего ужина Викентий здорово проголодался.

У дверей лаборатории Балабашкина догнала Вика Синицына и, радостно улыбаясь, кинулась ему на шею:

— Викентий Сергеич, я так за вас рада! — и, не удержавшись, даже чмокнула обалдевшего и не пришедшего в себя толком после новокаина Балабашкина, привстав на цыпочки: ростом Синицына была чуть выше одноименной с ее фамилией птахи.

Ох и похорошело Балабашкину после этого вполне себе невинного поцелуя! По телу разлилось приятное тепло, чресла охватил трепет, в голове зашумело, словно после двух рюмок спиртного — обычно ему хватало одной. Он смотрел на Синицыну почти влюбленно и, совершенно довольный, глупо улыбался.

— Вика, — прошамкал Викентий Сергеевич, — вы такая, такая…

Кажется, м.н.с. Балабашкина распирало от чувств, и они, сорвав шлюзы присущей ему стеснительности, вырвались на простор его широкой души. Вырваться-то вырвались, а вот слов для выражения переполнявших его эмоций с собой не прихватили. Хотя, может, говорить все-таки мешал комок ваты во рту?

Зампрофорга Синицына взглянула на Викентия Сергеевича с удивлением: что это с ним? Лепечет что-то… Совсем от счастья крышу снесло? Но тут же себя одернула: случись с ней ТАКОЕ, тоже умом тронулась бы. Однозначно!

— Викентий Сергеич, а я верила, что вам повезет, честное комсомольское, — щебетала Вика. — Это такая удача, такое счастье! — и она снова допрыгнула до щеки Балабашкина. В этот раз получилось до припухшей. — Ой, что это у вас? — наконец обратила восторженная запрофоргша внимание на некоторую непропорциональность лица везунчика.

Тут и Балабашкин вдруг понял причину дискомфорта для нормального звуко- и чувствоизвлечения, нащупал языком инородное тело в своем рту — «какой конфуз, однако», — отвернулся и выплюнул его в носовой платок, благо он всегда был в кармане.

— Вика, извините, я только от зубного, — проговорил страшно смущенный Викентий Сергеевич: девушка его целует, а он мычит, что тот телок.

— Ой, миленький вы мой, — сказала Вика участливо, осторожно погладив его по пухлой щеке, — больно было? — спросила она совсем по-детски.

— Да нет, ну что вы, Вика, — Балабашкин, окрыленной лаской, почувствовал себя сильным и мужественным как никогда. Точнее, таким он себя вообще впервые почувствовал. — Нисколько не больно, — добавил Викентий, стараясь не вспоминать, как потели у него от страха ладони перед кабинетом стоматолога.

Синицына посмотрела на Викентия Сергеевича как на героя. Античного. Ей бы такой смелости!

— А я, стыдно признаться, до жути боюсь ходить к зубному, — открыла тайну Вика. — Как услышу жужжание бормашины, готова аж под кресло забраться. Вот такая я трусиха.

«Какой же ты еще ребенок, Вика. Милый, славный ребенок», — подумал Викентий Сергеевич почти по-отечески.

— Да, а с чем вы меня поздравляли, Вика? — Балабашкин вернул девушку к реальности. — И не только вы. Сегодня почему-то все меня поздравляют с какой-то невероятной удачей. А еще спрашивают, прокачу ли я их. Я так и не понял — что за удача, на чем прокачу, на трамвае? — спросил он, озадаченный.

Викины глаза, и без того большие и круглые, стали размером с пятак.

— К-а-ак? — протянула она. — Вы еще не знаете?

— Чего не знаю, Вика?

— Так ведь вы выиграли! — с восторгом проверещала Синицына. — «Волгу»!

Представляете? ГАЗ-24!

— «Волгу»? ГАЗ-24? Я? Но как?

Вика внимательно посмотрела на Викентия Сергеевича: то ли прикидывается, то ли в самом деле не понимает.

— Викентий Сергеич! — строго произнесла она, словно говорила с нашкодившим ребенком. — Вы. Выиграли. В лотерею. Машину. «Волгу». Помните, вы месяц назад купили у меня билет?

— Если честно, Вика, то не очень… — ему было неловко огорчать Синицыну, но у него действительно вылетел их головы сам факт приобретения какого-то лотерейного билета, тем более так давно.

— Ну, Викентий Сергеич, ну так же нельзя, — в голосе Вики прозвучало что-то похожее на обиду: ну, действительно, разве можно взрослому, серьезному человеку быть таким рассеянным и невнимательным? — Вспоминайте, вы отдали за него тридцать копеек, выбрали один, продиктовали мне его номер. Еще ошибались несколько раз, цифры путали. Я записала, и вы убрали билет в карман рубашки — я это очень хорошо запомнила.

«Мне бы такую память», — позавидовал Балабашкин.

— И где он теперь? — вопроса глупее трудно было придумать.

— Наверное, там, куда вы его положили, — в логике Вике было не отказать. — В кармане рубашки в синюю клетку на голубом фоне, с коротким рукавом, — выдала она с невозмутимым видом, совершенно покорив Викентия таким подробным описанием. В этот момент он почувствовал, что уже готов полюбить эту девушку с невероятной памятью раз и навсегда.

По правде говоря, Балабашкин толком и не замечал, что на нем надето. Одежда на работу, заботливо приготовленная мамой, ждала обычно на стуле. Какого цвета рубашки, галстуки, брюки и пиджаки — это никогда его не интересовало в принципе. Он бы, пожалуй, не обратил внимания даже, поглажены вещи или нет, настолько подобные «мелочи» не имели для него значения. Но мама Ираида Климентьевна строго следила, чтобы ее Викеша был одет аккуратно, опрятно и в классическом стиле, как и подобает пусть и младшему, но все же научному сотруднику. Единственно, против чего восстало ее «послушное чадо» в выбранном гардеробе — это бабочка, носить которую настаивала мама. Она утверждала, что бабочка — признак истинного аристократизма, которого ее сын не должен чураться, ведь он — потомок урожденной… Фамилия «урожденной» произносилась невнятно и шепотом, что придавало ей еще большую таинственность. Но от этого желание оставаться просто Викентием Балабашкиным в галстуке, без загадочных урожденных корней, становилось еще более упорным. Ираида Климентьевна в конце концов сдалась, подумав про себя, что сын, увы, не избежал влияния плебейской малозвучности фамилии Балабашкин, которую когда-то приняла урожденная прародительница.

Теперь оказывалось, что лотерейный билет, немыслимо счастливый выигрыш по которому — автомобиль, мог лежать в одном из карманов. А если не лежал, а был вытряхнут, выброшен, постиран до полного разложения? А если Викентий сам выронил его, доставая из кармана тот же носовой платок или авторучку? Боже, даже вообразить себе такое было страшно. Все равно как если бы кто-то поманил заветной мечтой и перед самым ее исполнением исчез, испарился, пропал вместе с мечтой.

Викентий Сергеевич всегда немножко завидовал своим железнолошадным товарищам. Ему казалось, что это так по-мужски, так здорово уметь водить автомобиль, рассекать на нем по городу, чтобы ветер в лицо, когда ты сам хозяин своим передвижениям, когда не надо ждать подолгу трамвая, а потом ехать в нем, переполненном. Ах какое это должно быть счастье — иметь машину, думал он. И вот это счастье выпало ему, Балабашкину, и в это верилось и не верилось одновременно. Он стал представлять, как сядет за руль авто — своего авто, личного, как рядом будет чирикать что-то эта милая Синицына, и не важно — что, лишь бы рядом, и они поедут куда-нибудь далеко-далеко. Например, на юг, к морю. К морю — это тоже было его давней мечтой…

— Викентий Сергеич, — опустила его с небес на землю прагматичная Синицына, — отправляйтесь-ка вы домой и ищите билет. А я передам завлабу — мы с ним на короткой ноге, — хихикнула не к месту Вика, — что вы неважно себя почувствовали после удаления зуба и отпросились. Потом отработаете, — разрешила она за завлаба. — Обещайте, что позвоните мне, как только найдете. Запишите мой домашний номер, не то я не усну сегодня, честное слово. Диктую: два-пять-семь-один-четыре-ноль-шесть. Только обязательно позвоните! — и шмыгнула в лабораторию — отпрашивать Балабашкина у того, с кем она на короткой ноге.

Викентий Сергеевич, не заходя в кабинет, поспешил домой. Ждать трамвая не стал. Ему, без пяти минут обладателю личного автомобиля, да еще какого — «Волги», — уже не с руки было снова толкаться в тесноте общественного транспорта, он мог позволить себе шикануть. Достав заначенную трешку из недр объемистого портфеля — на таком размере настояла мама, для солидности, он вальяжно махнул проезжавшему мимо такси с зеленым огоньком, сел на заднее сиденье, назвал адрес, откинулся на спинку и прикрыл глаза.

— А дверь кто будет закрывать? Тут вам не трамвай, — от недовольного голоса водителя грезы, в которые готов был вновь погрузиться Викентий в ожидании сбычи мечт, тут же улетучились. Он суетливо закрыл дверцу и вжался в сиденье, стараясь не встречаться взглядом с таксистом.

Подходя к дому, Викентий Сергеевич увидел дворника Салима, который жил со своей женой и многочисленными дочками в полуподвальном этаже в бывшей дворницкой, переделанной под квартиру. Балабашкин, знавший Салима с самого своего детства, тогда еще как младшего брата прежнего дворника, Хайдара, не поверил своим глазам: трезвенник Салим, казалось, был в хорошем подпитии — так весело блестели его черные глаза, а сам он улыбался широко и щербато и только что не плясал от распиравшего его счастья. Вместо застиранной немаркой робы на нем сегодня красовалась светлая рубашка и чуть великоватые в поясе брюки, затянутые ремнем. Ну, просто жених!

— А, Викентий-джан, здравствуй, дарагой! У меня такой радост, такой радост!

— Что случилось, Салим? — поинтересовался Викентий. — Жена тебе сына родила наконец? — пошутил Викентий Сергеевич. Он знал, как мечтал о наследнике Салим, а жена всё рожала и рожала девочек. Их у него было аж пять душ.

— Не-е, не сын, Викентий-джан! Аллах прислал мне подарка, вах, какой подарка! Приходи вечером — сам узнаешь. Со своим мама приходи. Фатима плов приготовит, салат-малат. Раздели наш радост!

Балабашкин кивнул в знак согласия, приду, мол, попрощался с Салимом и вошел в подъезд — дело с поиском выигравшего билета не требовало отлагательства.

Ираиду Климентьевну очень удивило столь раннее возвращение сына с работы.

— Викеша, что-то случилось? — спросила она встревоженно.

— Нет-нет, мама, всё в порядке, меня просто отпустили домой после зубного, — и он показал на свою все еще припухшую щеку. Рассказывать об истинной причине Викентий не стал — сначала надо было найти лотерейный билет.

— А-а, понятно. Ну, ты полежи пока, а я пойду на кухню — у меня там обед готовится.

Викентий прошел в свою комнату, открыл дверцы шифоньера и стал лихорадочно перебирать рубашки в поисках той самой, о которой говорила Вика, — в синюю клетку на голубом фоне, с коротким рукавом. На плечиках висели всякие: однотонные и в полоску, в клетку и чисто белые, не было только нужной. Викентий пересмотрел весь свой гардероб на три раза, залез даже в ботинки, ощупал на всякий случай все карманы, не исключая пальто, которое не носил с прошлой зимы. Заветного билетика нигде не было.

Викентию начало казаться, что история с билетом — просто сон, мираж, он приснился ему и Синицыной одновременно, а еще всему институту, но это все равно только сон.

Увы, ничего не оставалось, как осторожно расспросить о рубашке маму. Только так, чтобы она ни о чем не догадалась. Не стоит заставлять волноваться раньше срока.

— Мам, я тут искал свою рубашку, ну, такую, в клеточку синюю…

— На голубом фоне, с короткими рукавами? — сразу догадалась Ираида Климентьевна, о чем речь. — А зачем она тебе, сынок?

— Да так, что-то вспомнил о ней, она мне нравится, думал, надену ее завтра на работу, — соврал Викентий, на самом деле не терпевший лжи. Но мамино здоровье — дороже. Это — святое.

— Да я, Викеша, собрала тут твои старые сорочки, пару брюк, из которых ты вырос, и вынесла их к мусорному баку. Рядышком там повесила, вдруг кому-то пригодятся. Ту, о которой ты говоришь, тоже. Она была уже маловата тебе, да и состарилась уже. Вообще, пора обновить твой гардероб, сынок. В субботу поедем в Центральный универмаг, присмотрим там тебе пару-тройку новых.

— Мама, ну зачем?.. — только и смог произнести Викентий.

— Ну как зачем, сынок? Ты все-таки на такой должности — младший научный сотрудник. Нельзя тебе ходить в чем попало. Да, я знаю, что ты не любишь магазинов, Викеша. Хорошо, я съезжу сама. Твои размеры и вкусы я знаю, так что куплю то, что надо, не беспокойся. Ладно, у меня там котлеты, кажется, горят, — и Ираида Климентьевна отправилась снова на кухню.

Викентий, взяв ключи, выскользнул из квартиры и почти бегом, насколько позволяла ему далеко не спортивная комплекция, перескакивая через ступеньки и чуть не падая, одолел лестничные пролеты трех этажей, вышел из подъезда и решительно направился к мусорным контейнерам, что стояли в глубине двора. Чем ближе они становились, тем менее уверенным делался шаг. «Нырять внутрь бака в поисках рубашки, пусть и с выигрышным лотерейным билетом? Какой позор! — думал он. — А если кто-то увидит?» Такого он себе и в страшном сне не мог представить. На его счастье или беду, баки оказались практически пусты — видимо, мусор совсем недавно вывезли. Точно, вспомнил Викентий, входя во двор, он еще посторонился, когда мусоровозка выезжала из него. Рядом с баками тоже ничего не висело. «Всё, это конец. Теперь билет пропал окончательно и навсегда». Будь Викентий женщиной, наверное, залился бы от такого катастрофического невезения слезами. Но он взял себя в руки: «Значит, не судьба…»

Балабашкин от пережитого неожиданно ощутил такую усталость, слабость в коленках, что сел на скамью под деревьями, у детской площадки. Домой идти совсем не хотелось. Викентий закрыл глаза, даже, кажется, задремал на несколько минут, отключившись от шума бегавшей рядом детворы и сигналов машин, доносившихся с улицы. Вдруг, словно кто-то ткнул его в бок, он открыл глаза: рубашка, на Салиме были его брюки и рубашка! Не та, которую он искал, но все же его. Точно! Как же он сразу не сообразил, когда увидел дворника одетым непривычно цивильно. Теперь Викентий определенно узнал свои вещи. «Значит, это Салим их подобрал. Стало быть, и билет он нашел? Так вот почему он так радуется!»

Ноги сами собой понесли Балабашкина к Салиму.

Викентий спустился в дворницкую и позвонил в квартиру.

— Кто там? Аткрито, захади, — послышался голос Салима из кухни. Оттуда уже плыли по квартире аппетитные запахи жарящегося мяса, лука и моркови.

Хозяин вышел навстречу Викентию в прихожую. На нем была все та же рубашка, только брюки он сменил на полосатые, от пижамы.

— А, это ты, Викентий-джан! Хорошо, что зашел, толко плов ище ни готов.

— Да я так, Салим, расспросить зашел — про «подарок бога».

— Аллаха, — поправил Салим. — Он послал мне подарка — это правда, — и радостно улыбнулся.

— А ведь это был мой билет… — произнес Викентий печально.

— Какой билет, Викентий-джан? — дворник непонимающе уставился на Балабашкина.

— Тот самый, что остался в кармане рубашки, которую ты нашел.

— Так это твой одежда был? Вах, а я думал, где же я видел его, ни узнал — чей. Он тебе нужен?

— Да, я хотел бы забрать то, что принадлежит мне.

Салима очень удивили слова Викентия. Он сходил в комнату и вернулся через пару минут оттуда с вещами. Рубашку, что была на нем, тоже снял.

— Что ты, Салим, — до Викентия дошло, что его слова неверно истолкованы. — Мне не нужны эти вещи, носи на здоровье.

Дворник совсем растерялся: то «отдавай обратно», то «носи на здоровье».

— Мне нужно то, что было в кармане вот этой рубашки, — показал он на ту самую, в клеточку.

— Но там ничего не был — Аллахом клянусь!

Викентий смотрел на Салима недоверчиво, хотя и не замечал раньше за дворником привычки говорить неправду.

— Там ничего не был, Викентий-джан, внуком клянусь!

«Внуком? Откуда у Салима внук? Ах внук… — мысли проносились, одна не поспевая за другой. — Да-да, его старшая дочь Айша, кажется, была беременна. Значит, у нее мальчик, — рассыпавшиеся пазлы складывались, наконец, как надо. — Так вот почему он такой счастливый! А я, дурень, заподозрил его невесть в чем…»

— Так ты стал дедом, Салим? В твоей семье наконец-то родился джигит?

— Да, Викентий-джан, мой дочка Айша подарил мне внук, — и лицо его снова расплылось в добродушной счастливой улыбке.

— Поздравляю тебя, Салим, это большая радость! — пожал руку дворнику Викентий.

— Спасибо, дарагой! Вечером ни забудь, приходи с мама…

Викентий вышел на воздух. Пели птицы, светило солнце, по голубому небу плыли легкие облака. Вот так и его мечта, не сбывшись, уплыла от него облаком и растаяла на горизонте. Расстроенный Викентий вышел со двора и долго-долго бродил по городу, до самой темноты, не замечая ни времени, ни людей, ни машин.

«Да, Вика… Я же пообещал позвонить ей. Она волнуется. Милая девочка. Теперь, без машины, я вряд ли буду ей интересен. Нет, не стану звонить…»

Дома Викентия ждали мама Ираида Климентьевна и Вика Синицына. Обе чрезвычайно встревоженные.

— Мы думали, что с вами что-то случилось, — сказала Вика. — Я ждала вашего звонка, но его не было. Тогда я сама вам позвонила, а ваша мама сказала, что вы пропали. Еще днем. Вот я и приехала. Я очень волновалась за вас, Викентий Сергеич.

— Викеша, как же ты меня напугал, сынок. Я приготовила обед, зову, зову, а тебя нет. Подумала, ты снова на работу уехал. Ждала до вечера. А тебя снова нет. Хорошо вот твоя коллега приехала, поддержала меня, уговаривала не беспокоиться.

— Да всё в порядке, просто пошел прогуляться и совсем потерял счет времени, — а сам сигнализирует глазами Синицыной, мол, не проговорилась ли маме про билет. Та в ответ покачала головой: нет, не проговорилась.

— Мамуль, ты ложись спать, а я провожу Вику.

По дороге Викентий рассказал Вике про то, что случилось.

— Ну вы и даете, Викентий Сергеич! Держать в руках такой шанс — за тридцать копеек заиметь машину — и так бестолково его профукать… Простите, но я этого понять не могу. — На глазах изумленного Викентия милую приветливость Синицыной будто ветром сдуло. — Это по меньшей мере безответственно и глупо! Глу-по! Не провожайте меня дальше, я и сама дойду до метро. — И, уже уходя, произнесла презрительно, словно штамп поставила — жирный, несмываемый: — Тютя, — нисколько не беспокоясь быть услышанной. Словно м.н.с. Балабашкина для нее, «целого зампрофорга» Вики Синицыной, больше не существовало. Вообще.

***

Ираида Климентьевна никогда не ложилась спать, не дождавшись домой сына. Вот и в этот вечер, чтобы скоротать время до Викешиного возвращения, решила проверить лотерейный билет, который нашла на днях в кармане его рубашки. Благо среди газет оказалась та самая, в которой обычно печатают таблицы выигрышей. Она достала из серванта билет, вооружилась очками, а для надежности еще и лупой, включила вдобавок к люстре настольную лампу и стала сверять номера, проговаривая их вслух: «Шесть, ноль, два, семь…»

— Ах, какое огорчение, — произнесла через несколько минут Ираида Климентьевна, — ошибка всего в одной цифре. Ну, надо же, какая неудача! Если бы не эта цифра, выиграли бы мы «Волгу». Ах, как жаль. Ну, да не стану говорить Викеше, что не повезло. Натура у него чувствительная, тонкая. Еще заболеет от огорчения мой мальчик…

Викентий подошел к дому. В окнах квартиры дворника горел свет, оттуда доносились голоса и звуки красивой национальной музыки. Такую же Викентий слышал, когда ездил как-то от института в командировку в одну из среднеазиатских республик. Балабашкин поневоле остановился: ему вспомнилась та давняя поездка. Его поразило тогда уютное соседство тысячелетней старины и современности, невероятная красочность восточных базаров и удивительное гостеприимство малознакомых людей.

Из подъезда вышел Салим.

— А-а, Викентий-джан! — поприветствовал он Балабашкина. — Пачиму не заходишь? Пачиму такой невиселый?

— Да взгрустнулось что-то, Салим!

— Э-э, зачем грустнулся? Ты маладой, здаровый, работа есть, мама есть, жина — будет…

— Слушай, Салим, вот если бы тебе повезло…

— Мне и так павизло — внук родился, — перебил Салим.

— Да-да, внук — это тоже большое везение, согласен. Но я о другом. Вот если бы ты выиграл в лотерею. И выигрыш — машина.

— Ой, что ти, что ти, — замахал руками дворник. — Такой в жизни не бываит.

— Бывает, Салим, бывает. Скажи, что бы ты сделал с выигрышем?

Салим задумался. Было видно, что вопрос Викентия его порядком озадачил. Салим чесал пятерней в седеющих волосах, тер лоб, даже присел на скамейку — чтобы лучше думалось. Викентий опустился рядом.

— Знаешь, что бы я сделал? — сказал наконец Салим после нескорых раздумий. — Машин, канешно, харашо. Но он харашо, когда всё остальной есть, — рассудил дворник. — Я бы машин продал, а своим девочкам купил красивый платья, туфли. Пианино купил бы дочка Зумрат — он любит музыка очинь. Жина бы в санаторию отправил — он никогда в жизни не был санаторий. А еще к сибе на Родина съездил всем семьем. Плов там приготовил, всех соседий, родня позвал: мой радост — их радост. А ище я бы фонд мира деньги дал — патаму что война — это плохо. Мой папа погиб война. А если астанется, сделал бы здесь во дворе для всех хауз, рыбка в нево пускал, дети радовался бы, бризгался друг на друга.

Викентий догадался: хауз — это что-то типа прудика или фонтана. Он видел такие в Ташкенте.

— Но вот что я тибе скажу, Викентий-джан. Ни нада надеится на этот латерей. Латерей — как сказка, толко рибенки верят в сказка. А взрослый надо просто жить — главный, чтобы здаровье был, свой Фатима был, дети был, кусок лепешка. А плов ни каждый день бываит, Викентий-джан, на то он и плов. Ладно, Викентий, я гостям пошел, а то ниудобна. Можит, зайдешь?

— Спасибо тебе, Салим! В другой раз непременно зайду. А ты иди, иди к гостям, и правда, неудобно.

Салим ушел, а Викентий долго еще сидел на скамье у подъезда, слушал негромкую музыку, доносившуюся из полуподвальной квартиры дворника Салима, смотрел на светящиеся теплом окна дома и чувствовал, как отпускает его этот суматошный день, как отступает суета, а на душе становится спокойно и хорошо.

— Хорошо, что мама так и не узнала про эту дурацкую лотерею. Иначе расстроилась бы, а у нее давление. Эх, и невезучий я... Недаром меня Вика Тютей-то назвала. Ну, да ничего, когда-нибудь и мне повезет!

***

Как только за Балабашкиным закрылась дверь подъезда, козырек над ним — тяжелое сооружение в несколько сот килограммов, построенное в свое время абы как, к тому же размытое дождями, рухнуло оземь, подняв клубы пыли.

Викентий принял раздавшийся во дворе грохот за раскат грома начавшейся грозы…