Михалыч вскочил на подножку ПАЗика и объявил:

- Народ, свадьба - в том доме. Вылезайте из автобуса, гребите туда. Мой дядька вас встретит. А я за крёстным сгоняю, и сразу - обратно.

Прыгнул в свадебную "Волгу", да и сорвался вместе с Зиночкой вдоль по пыльной деревенской улице. Только фата в окне мелькнула.

Михаил вместе с однокурсниками двинулся в сторону покосившейся избы, обшитой облупившимися дощечками некогда зелёного цвета. К его удивлению, гостей никто не встречал. Поперек поросшего сорняками двора стояли грубо сколоченные, потемневшие от времени, то ли столы, то ли верстаки, взятые, видимо, с полевого стана. Наброшенная на них, выгоревшая, видавшая виды посеревшая клеёнка, протёртая на сгибах до матерчатой основы, была щедро уставлена деревенской снедью. Пожалуй, невиданное для горожанина изобилие на столах, оказалось единственной мажорной ноткой в удручающе-мрачной обстановке запустелого двора, огороженного чёрте чем и чёрте как.

Студенты разбрелись кто куда. Однако накрытый стол не давал покоя молодым желудкам. Некоторое время спустя, кто-то из парней подсел поближе, сдвинув шестиместную занозистую лавку, отломил кусок домашней колбасы, ухватил сваренное вкрутую яйцо... За ним непринуждённо подтянулись остальные.

Михаил, сидевший в тени небольшого сарайчика с окнами от туристического "Икаруса", с неприязнью наблюдал за товарищами. Ему, русскому парню, выросшему в гостеприимном Закавказье, с его особой культурой застолья и уважительным отношением к гостю - происходящее казалось абсурдом, дикостью. Приезжие непринужденно поглощали еду со стола, совершенно не смущаясь отсутствием хозяев. Непонятно. Как организована свадьба? Где хозяева? Куда пропали жених с невестой? И что это за отношение такое к приглашённым?

Раздражало всё: разгильдяйство Михалыча, пропахший мочой сарай с окном от "Икаруса", замшелое бревно, на котором Михаил расположился в ожидании свадьбы, покосившиеся строения во дворе; полное убожество и запустение совершенно не соответствовали радужным представлениям Миши о русской деревне.

Прошел час. Михалыча с Зиночкой всё не было. За облезлым, покосившимся забором начали собираться любопытные соседи. Совершенно не смущаясь, они стояли по ту сторону изгороди, держась руками за обмотанные проволокой штакетины, горбыли, жерди, куски рельсов - всё то, что подвернулось хозяину при возведении ограды. Стояли, наблюдали за праздничным застольем. Завистливо.

Кто-то вытащил из спортивной сумки запасённую ещё в городе бутылку "Пшеничной". Разлили. Молча выпили. Понемногу языки развязались.

- Михалыч-то, женишок наш, загулял, - хихикнула Любаша.
- Да, что-то он не по делу. На свадьбу позвал, а сам где-то шалается.
- Елы-палы... Водка вся что-ль?
- Да, вся.
- Идём в доме пошмонаем, пока закусь осталась. У Михалыча там точно зашхерено.

Волчиха и Стас, встав из-за верстака, пошли в хибару. Некоторое время спустя они вернулись, волоча за собой мертвецки пьяного мужика в живописной рубахе с петухами. Когда-то давно, а вероятнее всего - вчера, рубаха была заправлена в матросские клёши необъятной ширины. В одном кулаке мужик сжимал початую бутылку мутного самогона, в другом - изрядный хлыст зелёного лука. Вместе с репкой. И комком чернозёма.

За столом повисло недоумённое молчание. Когда мужик, шатаясь на нетвёрдых ногах, откидывался назад, едва не падая, посреди гробовой тишины диссонансом звучал глуховатый стук бутылки, бьющейся в его неверной руке о бляху флотского ремня. Его усадили на лавку, с трудом выдрали бутыль из кулака. Разлили. Невероятно, но тщательно надраенный к свадьбе якорь отсвечивал на майском солнышке, пускал золотистые зайчики...

- Этот клоун в тельняшке - михалычев дядя.
- Дядя, выжрать хошь?
- А то! - булькнул михалычев дядя, и из носа потянулась зелёная сопля.
- Ужо нажралси, - негодующе заметила бабулька из-за забора.
- Фа-а-а-кт! - засмеялся парень лет тридцати в белоснежной рубахе с бардовым воротником, отложенным на идиотский, в широкую пижамную полоску чёрно-белый пиджачок. Огромнейшие, удлинённые до безобразия уголки воротничка должны были, по мнению хозяина, демонстрировать изящество вкуса и соответствие моде. Жаль, что во всём чувствовалась некая стилистическая незавершенность: довольно спорным, хотя - надо признать - смелым решением следовало считать красные, трехсантиметровые лампасы заправленных в кирзачи голубых спортивных штанов. Блеснувшая в ухмылке золотая фикса тоже как-то не вязалась с грубыми, обветренными руками труженика; руками, не знавшими ни минуты покоя в тяжёлом крестьянском труде.

Вот и сейчас - правая ладонь по-хозяйски завинчивала-отвинчивала полуторадюймовую пробку топливного бака К-701. Завинчивала, затем отвинчивала. Неторопливо. Завинчивала, в вновь - отвинчивала. Надо заметить, инженерный гений михалычева дядюшки находчиво предназначил тракторному баку функцию предельно универсальную: бак, являясь основным несущим элементом изгороди, одновременно служил табличкой-указателем улицы с номером дома. Присобаченный со стороны двора латунный водопроводный краник давал основание думать, что третьим назначением топливного бака являлась функция умывальника. Герметичная пробка, которой не давал покоя парень в пижаме, архитектурным излишеством отнюдь не выглядела. Очевидно, что после заливки очередной порции воды для умывания, пробка имела сугубо утилитарное назначение - защиту от шаловливых соседей. Намалёванные на топливной пробке два скрещённых якоря однозначно определяли принадлежность к ветерану Военно-морского флота СССР, закрепляя право собственности в наивных глазах братьев-односельчан.

"Наверно на свадьбу собирался, да Михалыч не пригласил", - лениво подумал про мужика с пробкой Михаил, разморённый теплым майским солнышком. Замшелое бревно в тени сарая уже не раздражало, а отдавало теплом и покоем. Злость почти прошла, мысли текли лениво, неторопливо, почти философски. Не мешал даже лёгкий специфический запах, доносившийся из сарая.

- С-с-сы в глаза - божья роса, родного племяша пропить - не соблюсти, тьфу, - заметила ядрёная молодка в сарафане и красных полукедах, картинно облокотившаяся на километровый дорожный столбик с цифрой 254, служивший михалычеву дядюшке правым косяком калитки. Затем, убедившись, что завладела вниманием толпы, врезала:

- Нукось, сколь с утра ужо насосал?- молодка победно посмотрела на свою подружку, сексапильно подпиравшую левый косяк калитки. В виде дорожного столбика с цифрой 253.

Толпа за забором одобрительно загудела. Судя по всему, язвительная молодка считалась совестью деревни. Дядя внезапно встрепенулся, очнувшись от самогонного забытья:

- Я-то первач сосу, да всё свой. А ты, шлюха шалавая, хрен, да всё чижой!

Нет, видимо, совестью деревни считалась не она...

Толпа взорвалась от смеха, едва не повалив забор. Однако - устоял, лишь забренчала потревоженная колючая проволока поверх него. Дядюшка пригрозил кулаком:

- Якорь те в клюз!¹ Вот я ужо шпигаты-то² тебе прочищу! - внезапно, заложив пальцы в рот, молодецки, заливисто свистнул; из толпы немедленно поддержали, и, под улюлюканье соседей, молодка в полукедах задала стрекача в сторону сельсовета. Только шнурки замелькали.

Впрочем, внимание толпы довольно быстро переключилось на молодожёнов, подкативших на "Волге".

Михалыч степенно вылез из машины, молодцевато хлопнув дверью, и принялся обстоятельно здороваться за руку. Кое-с кем обнялся. Гостя в пижаме с лампасами уважительно повёл к столу. На полдороге остановился возле Мишки:

- Мишук, что ты как нерусский? Чего не за столом?
- Вообще-то без приглашения вроде как не положено...
- Кому не положено, тому в штаны наложено!

Толпа за забором восхищённо загоготала: "Ну, Павел Михалыч, даёшь! За словом - не лезешь! Даром, что - инстятут!"

- Ну что, гости дорогие, вот крёстный мой, с супруженницей, вот брательник, а мама с батей попозжее будут. Сядем!

Впрочем, подвыпившие гости на жениха внимания уже не обращали. Михаил, преодолевая неловкость, тщетно пытался найти за столом свободное место. Лавки были заняты, а иной мебели в хибаре то ли не было, то ли попрятали.

- Брат, возьми табурэтка! - кто-то тронул его за плечо.

Михаил удивлённо обернулся. Перед ним, с табуретом в руках, стоял кавказец, судя по всему - армянин.

***

Часа через полтора, окончательно одурев от чудовищного самогона, Михаил отошёл в угол двора, где хозяева вели какое-то затейливое строительство. Присев на железнодорожную шпалу рядом с грудой битого кирпича, Михаил молча страдал. Отрыжка отдавала смесью ацетона и марганцовки, организм более ничего не принимал. Как они это пьют?

Выбрал из кучи пару кирпичей с пока ещё не отбитыми ошмётками строительного раствора, подложил под шпалу. Уселся поудобнее.

Рядом образовался армянин.

- Странный ты, брат. Нэ пьёшь...
- Почему странный?
- Ты - другой. Очень другой.
- Как звать тебя, земляк?
- Рубэн. Сказал "земляк"?
- Конечно. Я - бакинец.
- Вах! Как звать?
- Миша. А ты... откуда?
- Степанакерт знаешь?
- Знаю. Ду хайес?³
- Айо.⁴ Русский?
- Русский. Только...

Помолчали.

- Я - каменщик. Колхоз нанял. Летом здесь, зимой - домой иду. Твоему другу тоже... немного помогал. Хэрню лепим... Сарайчик, туда-сюда...
- Зачем же в Россию едешь?
- Э, Микаэл! Степанакерт работа нет. В районе тоже нет. Кушать надо?

Михаил и раньше слышал, что в перенаселённых закавказских республиках существовала жесточайшая безработица. Разумеется, официально считалось, что в СССР безработицы не существует. Однако что-то же заставляло этого сорокалетнего неглупого мужчину из года в год искать лучшей доли здесь, в России? Усталые, загрубевшие руки в сетке натруженных вен; отнюдь не курортный загар, седоватые пряди жёстких, упрямых волос - вряд ли жизнь Рубэна была лёгкой.

- Слушай. Эти люди видишь? Где забор?
- Ну.
- Соседи. Кто дэсять лет, кто - больше, рядом живут.
- Да...
- Слушай, брат, как могут? Гордость вообще нет? Эти кушают, те стоят, смотрят. Только, Микаэл, не обижайся, да?
- Эх, Рубэн, Рубэн. Я уже три года в России. Сам не могу привыкнуть.
- Дико. Слушай, я свою собаку больше уважаю, чем они - соседи. Как можно, слушай? Извини, да... Ты же русский...
- Рубик, я уже сам не знаю, кто я... Если - русский, почему их не понимаю?

Неожиданно Михаил замолк, поразившись тому, что сказал. Вдруг, нечаянно, помимо своей воли, он высказал то, что мучило последнее время. Все сомнения, тягостные мысли, нелестные выводы и предположения, роившиеся в голове - внезапно оформились в одну-единственную фразу: "Я не знаю кто я..."

Кто же он? Человек какой национальности, какой культуры, какого менталитета? Очевидно, что русскому - не место в Закавказье; жить там, в отрыве от России - ненормально, противоестественно; лишь приехав сюда, он осознал это, взглянув со стороны, открыв глаза на всю несвободу, второсортность своего существования там. Но отчего же и в России ему некомфортно, почему он не чувствует себя - своим среди своих?

Очнулся:

- А как они говорят? Они мирно беседуют так, как у нас ругаются.
- Мат?
- Да, Рубэн.
- Э, брат! Говорят - ладно. Сейчас - петь будут. Уши больно, слушай...
- Ты что, серьёзно?
- Да, Микаэл... Мат. Частушки. Сейчас кирнут - начнётся. Миша, ты извини, с собой не зову. В сарай сплю. Вот тот мужчина видишь? В галстуке? Это - учитель. Когда спать захочешь, ему иди, скажи: "Спать хочу".
- Ты что, Рубик? Зачем? Что меня, спать не положат что ли?
- Э, Миша-а-а-а...

***

Поезд к станции подходит.
И гудит: "Ду-ду! Ду-ду!"
Это машинист привозит
Безразмернаю *****!!!

И-и-и-эх!
Эх!
Эх!
Эх!

Милицанер, милицанер,
Сделай мне поблажку:
Нацапи мою *****
Сябе на фуражку!!!

И-и-и-эх!
Эх!
Эх!
Эх!⁵

***

Михаил не заметил, в какой момент жених потерял сознание. Однако его более опытные товарищи были настороже - недееспособность жениха означала, что размещение на ночлег организовано не будет. Наиболее расторопные - сориентировались сами: успели занять одну из комнат в избе. Женатые пары оккупировали вторую комнату. Остальные довольствовались сенями, сараем, гаражом и хлевом.

Шокированный местными нравами, Михаил удручённо слонялся по пыльной деревенской улице, тщетно пытаясь что-либо придумать. Можно, конечно, попроситься на ночлег к какой-нибудь старушке. Только это как-то... унизительно. Что он тут делает? Зачем приехал? Что за порядки? Как вообще можно приглашать в дом, бросая гостя на произвол? Что это? Свинство? Неуважение к гостю? Может это вообще... национальная черта?

Господи!
Неужели вся Россия такая?

Он набрёл на скамейку возле магазинчика. Сел. Задумчиво посмотрел на темнеющее вечернее небо. Скоро - ночь. Если окружающие считают происходящее нормой - значит, ненормален он, Михаил? Ведь не могут быть неправы абсолютно все вокруг? Вот уже третий год он пытается вписаться в своё окружение - а оно не принимает, отторгает его. Он одинок, как гадкий утёнок. И нет ни одной родной души рядом. До сих пор он чужой здесь. Но чужой уже и там. Кто же он? Русский? Кавказец? Или ни то, ни другое? Выродок, человек без корней и без родины? Выродок...

Здесь его и нашёл Рубэн.

- Идём, Миша-джян. Я, слушай, с учителем договорился. Интеллигентный человек, всё как надо сделает. Постель, вода, мыло. Утром покормит, молоко-сметана-творог. Идём, брат!

***

- Михаил, я вижу свадьба Вам не по душе?
- Вы правы. Гадко всё это.
- В таком случае, поторопитесь. Завтракайте по быстрому, на столе сметана, яйца, творог, курятина. И - бегом на станцию. Тут недалеко, в пяти километрах. Вам следует поспешить. Днём останавливается только один поезд - через полтора часа.
- Александр Иванович, зачем мне поезд? Нас автобус привез...
- Э-э-э, батенька мой! Какой автобус? Уж поверьте старому учителю. Я в здешних краях - без малого четверть века преподаю. Они пока не выпьют всё, что есть в сельпо, и всё, что есть у соседей, никуда не поедут. Автобус, я заметил, отпустили сразу. Не будет же он четверо суток ждать!
- Как они выпьют у соседей, если соседей не пригласили?
- Это пока, знаете ли, не пригласили. Когда всё допьют - всенепременно пригласят, - Александр Иванович неторопливо поправил маленькие очки в металлической оправе, отчего-то напомнившие Михаилу чеховское пенсне, и грустно улыбнулся.
- Господи... Куда я попал...
- Извольте: в деревню Шмыговку. Поспешите, Михаил.
- Александр Иванович, может, всё же сегодня закончат?
- Да что Вы, полноте! Ещё ряженые не ходили. Ещё невесту не теряли. Ещё с "тарзанки" через пруд не прыгали. Да и танцы, знаете ли, в соседней деревне вечером. После танцев - кх-м-м... месиловка деревня на деревню.
- Что за "тарзанка"? Какая "месиловка"?
- О, батенька мой, сие входит в программу праздника! Нужно откушать стакан водки без закуски, а затем в лучшем костюме влезть на дерево, к которому тарзанка привязана - верёвка такая, с перекладиной на конце - её мальчишки соорудили. Детвора на ней раскачиваются и - с размаха, по пологой, знаете ли, дуге - влетает в пруд, в самое глубокое место. Когда мужички подопьют, они тоже на деревья лезут. Только у них э-э-э... задача несколько иная. Нужно, отменно раскачавшись, пруд перелететь, достигнув противоположного берега. Желательно, устояв на ногах.
- И что, получается?
- Нет, что Вы. На том берегу глинистый косогор, весьма скользкий, влажный из-за того, что там - то купаются, то машины моют. Устоять, знаете ли, невозможно, немыслимо.
- Зачем же прыгать, если устоять невозможно?
- Сие, батенька мой, никому не ведомо. Но - прыгают. А "месиловка" - основная, наиважнейшая народная забава. Нужно приехать в клуб, что в соседней деревне, ангажировать самую знойную э-э-э... даму и цинично, вызывающе, оттаптывая ноги местным авторитетам, оттанцевать её в самом центре залы. Особенным шиком признаётся умение задиры продержаться до конца тура. Примечательно, что в танцоры кооптируется, как правило, низкорослый, хлипкий, нарочито беззащитный, но весьма шустрый и язвительный на язык мужичок. С собой в компаньоны он призывает двух-трёх приятелей среднего роста. Но основные силы, наиболее дюжие парни с цепями от мопеда - ожидают аудиенции во дворе клуба.
- В чём же смысл?
- Смысла они и сами не ведают.
- А Вы, Александр Иванович?

Учитель задумался, неторопливо протёр очки, привычно подышав на стёкла. Мельком глянув исподлобья на Михаила, беспомощно, будто за поддержкой оглянулся на старинный книжный шкаф, обратившись к его массивной надёжности. Встал из-за стола, вздохнув, бережно провёл рукой по корешкам книг. Пожал плечами:

- Я полагаю... Возможно, они это делают неосмысленно, дабы хоть как-то скрасить серое, унылое однообразие сельской жизни. Это Вам, Миша, всё кажется экзотикой, эдакой пасторалью: лужок, пастушок, молочко парное, травушка-муравушка, берёзки кудрявые. А вот пойдут дожди, грязь, слякоть, дороги развезёт; вообще жизнь механизатора не только тяжела, но и скучна, однообразна.
- Понято. Хорошо, побили они местных. Дальше что?
- Извольте: мирятся, пьют за дружбу, цепляют "Кировец" к автомобильному прицепу, грузятся, и сообща едут э-э-э... на замес соседнего отделения колхоза.
- За что?
- Да мало ли? У тех, знаете ли, клуб лучше. Или, к примеру, трудодней больше насчитали. В магазин водку чаще привозят. На-а-а-й-дут за что!
- Я хочу домой.
- Ну и славненько. Собирайтесь, заболтались мы с Вами.
- Александр Иванович. Ответьте мне только на один вопрос. Вы ведь давно в деревне живёте. Скажите: почему частушки - матом? Когда ругаются в сердцах или с досады - понимаю. Сам такой. Когда наглеца осадить, тоже понятно. Но как можно об этом... петь?
- Не вижу, Миша, принципиальных различий - в сердцах или в частушках.
- Александр Иванович! Когда в сердцах - это человек не сдержался. А когда поют... это ведь... публично! Публично, Александр Иванович! Открывают тайники своей души, сокровенное, всё что наболело, всё к чему сердце лежит. Традиции, эпос народа. Пик эмоций! А они это делают при детях, не стыдясь, обыденно. Это... это ведь закладывается фундамент, культурные ориентиры, база на всю...
- Да полноте! Бросьте Вы, Мишенька, витийствовать. Всё гораздо проще и приземлённее. А впрочем... Впрочем, я уточню. Матерятся не просто при детях: при... своих детях! На днях... смотрю, сосед в мотоцикле колдует, руки - в смазке. Закончил. Решил вымыть. Кличет дочь, просит слить ему из ковша. Ну, намылил он, знаете ли, руки. Она ему полила. Соседу мало показалось. Он, спокойненько так, вполне обыденно, говорит: "Ну-ка, доча, пи**ани-ка ещё маленько. Е**ть, как въелось! Х** отмоешь". Тьфу, простите, Миша, великодушно, - цитирую, знаете ли, без купюр.
- Отец? Дочери?
- Отец. Дочери. Имейте в виду, он души в ней не чает. Надо отдать должное - изувечит любого, кто хоть пальцем её тронет.
- То есть он не ругался? Он с ней мирно беседовал?
- Он просто делился уникальными наблюдениями по поводу въевшейся грязи. И выражал сомнение в благополучном исходе гигиенической процедуры. Вывод: это норма бытового русского языка. Более того, они применяют глагольные формы, образованные из корней матерных выражений наряду с литературными.
- Но Вы же учитель, Александр Иванович!
- Ну, знаете ли! Если я делаю им замечание, они совершенно искренне удивляются.
- Да как же такое может быть?
- Милый мой! Представьте себе на минуту, что Вы - захворали: "Что-то мне нехорошо". А я безапелляционно требую: "Михаил, не смейте говорить "мне нехорошо". "Мне плохо", - вот как надобно говорить". Что Вы, сударь мой, на это скажете?
- Мне это покажется странным. Это почти одно и то же.

Увлёкшись, Александр Иванович принялся энергично расхаживать по комнате, за стёклами "пенсне" проявился взгляд исследователя, энтузиаста; жестикулируя, он порою задевал огромный кустистый лимон, живописно расположившийся в кадке возле окна. Было заметно, что проблема матерщины в разговорном языке давно и нешуточно волнует этого умного, неравнодушного человека. На минуту Михаилу даже показалось, что рассуждает он с некоторым апломбом; жесты, дикция, менторские нотки в звенящем от возбуждения голосе - создавали иллюзию, что Михаил попал на научно-популярную лекцию по лингвистике:

- Вот! Вот именно! Вы, Мишенька, верно заметили: "Одно и то же". А для них почти одно и то же - "мне нехорошо" и, простите, "мне х**во". С нежного детского возраста - одно и то же. С молоком матери - одно и то же. И мать это говорит сыну, а сын - отцу. Более того, я обнаружил, что у них многие синонимы имеют совершенно различные значения. Казалось бы, нонсенс! Но, как ни странно, это именно так.
- Например?
- Извольте! Назовите матерный синоним к слову "упал".
- Ну... простите... м-м-м... "ё*нулся"...
- Прощаю! Итак, синоним, по-вашему? А теперь смотрите. Они никогда не говорят "Я упал в лужу". Они говорят "Я...м-м-м... ", ну Вы поняли. Однако! Сказать: "Сегодня поутру на поля ё*нулся первый снег" не могут даже они.
- Неужели вся Россия так говорит?
- Не берусь судить. Но в Шмыговке и Нижней Мумовке так. Да и во всем районе. Норма речи. Вот так-то, юноша! ...Ладно, отвезу Вас на мотоцикле. Собирайтесь.

***

Унылые поля Поволжья монотонно покачивались за окном пассажирского поезда. Редкие лесопосадочные полосы не могли скрасить однообразный пейзаж. Михаил думал о том, как нелегко привыкнуть к сдержанной палитре России после буйства красок Кавказа, где он родился.

Почему учитель не знал, вся ли Россия изъясняется так непристойно? Как бы узнать? Живя в городе, это не выяснишь. В крупном областном центре - картина размытая. Здесь множество переселенцев из других регионов страны: военные, врачи, педагоги, инженеры - закончив ВУЗы, приезжают по распределению, обзаводятся семьями, оседают. Сильная миграция населения произошла во время войны. Нет, пожалуй, город - нетипично.

Он тоскливо смотрел в окно и думал, что не сможет, пожалуй, вернуться в Баку. Как бы ни тянуло туда, пора понять, что русскому - место в России. И дело даже не в отрыве от носителей языка и культуры. Прожив три года вне дома, он стал чужим в родном городе. Произошли какие-то незаметные и необратимые изменения в нём самом. Открылись глаза? Многие вещи, казавшиеся ему естественными там, в Закавказье, теперь откровенно раздражали здесь. Например, ненужная бравада; нечаянное, а порою и нарочитое, демонстративное применение акцента. Его земляки-бакинцы не понимали, что здесь, в России, это вызывает недоумение, насторожённость. Горячий, экспрессивный выговор, эмоциональный напор в построении фраз, обязательное добавление в конце почти каждого предложения бессмысленного слова "да", неумеренная жестикуляция - неуместны в глазах сдержанных, холодно-замкнутых горожан и откровенно вызывающи в понимании сельского жителя. Разумеется, манеру общения нельзя считать недостатком русских-выходцев с Кавказа. Но именно это почему-то задевало больнее всего. Почему, почему, всё то, что казалось милым и привычным с детства, вызывало раздражение теперь?

Но в то же время он не понимал, отчего человек, попавший в беду или просто в затруднительную ситуацию, вынужден униженно просить о помощи собственных друзей? Ведь там, где он родился - это совершенно не требовалось! Не только друзья или родственники - даже просто соседи всегда и во всём по собственной инициативе принимали горячее участие в судьбе Михаила. А сколько раз его выручали из совершенно идиотских ситуаций обычные прохожие на улице? Причём их не требовалось просить - видели, понимали и помогали сами!

Как понять эти противоречия?

Не понять... Всё что он, Михаил, наблюдал - лишь визитка, внешнее проявление глубочайших различий в укладе жизни, мировоззрении, культуре и истории двух фактически разных народов. Русского и ... русского.

Он не вернётся на Кавказ.
Только и здесь он - чужой.


_________________

¹ Клюз - отверстие в борту судна для выпуска якорной цепи (прим. автора).
² Шпигат - отверстие в борту судна для стока воды (прим. автора).
³ Ду хайес? - ты армянин? (арм.).
⁴ Айо - да (арм.).
⁵ Подлинные частушки, услышанные автором в одном из сёл Саратовской области.


Кисловодск, май 2007


14.12.2007