- Ну, вот слушай.
- Слушаю-с.
- Я тебя полюбила.
- Покорно Вас благодарю.
- Может быть, ты и не стоишь; да и конечно не стоишь.
- Лучше бы уж Вы не любили, мне бы покойней было!

Конечно, он в изрядной обиде. Однако где-то, во глубине смятенной души, тешит себя надеждой, что любим. Но... если и любим, так что же? Всякому ли хочется быть безделицей в чужих руках? Напротив, гордость ронять не пристало...

А всё ж, любим, иль нет? Неведомо. Хотя и уверяет, что мил... Слова, слова... Полноте, не может она любить. А вдруг? И он, согретый надеждой, робко придвигается к ней. Порывается обнять. Любимая!

- Только ты не подвигайся, а сиди смирно!

Бессильно опали руки, поникли в кручине-печали плечи. Как же так? Отчего? Ужели по-иному невозможно? Нашёлся:

- При таких Ваших словах смирно сидеть невозможно-с.
- Нет, нет, отодвинься.

Отодвигается. Тяжкий вздох его слышен уже с другого края скамьи. А круг них тихим шелестом падают и падают спелые яблоки.

- Вот так! Как бы я расцеловала тебя, мой миленький.

Вновь вознёсся надеждами. Оторопь. Смятение. Ужели любим?

- Кто же Вам мешает-с? Сделайте Ваше одолжение!
- Нет, этого нельзя. Вот видишь, что я тебя люблю, вот я и доказала.
- Только на словах-с, - с горестным вздохом разочарования ответствует он. В бессильном отчаянии отворачивается.
- Да, на словах. А то как же ещё? Ну, теперь ты мне говори такие же слова!
- Да трахни ты её, тормоз, чо сопли жуёшь!

Он вздрагивает испуганной птицей. Смешался. Наважденье рассеялось. Беспомощно оглядывается в зал. Смутили, сгубили игру... Бьющая через рампу агрессия партера захлёстывает, подавляет. Жесткость реального мира. Нет Любви, будто и не было никогда.

- Уж не знаю, приятны ли они будут - только от всей души.
- Ну, говори, говори, я дожидаюсь.
- Не только любви, а никакого ...
- Аллё! Да! Нет! Да чо ты вчехляешь? Я, по ходу, театр смотрю. Отвали. Да! Да! Нет! По-любому. Сама перезвоню. Чмоки!
- ... чувства настоящего и никакой жалости в Вас нет-с.

Она растерянно смотрит в зал, сбитая с толку пронзительным звонком бесцеремонного мобильника. Обида сдавила горло. Зачем она здесь? Отчего так всё скверно? Берёт себя в руки:

- Так разве это у меня не любовь, что же это такое?
- Не, ну ты приколись! Да чо выгинаться-то?
- Баловство одно, только свой каприз тешите. Одна у Вас природа с Амосом Панфилычем, вот что я замечаю.
- Точняк! Ну поймал на измене! Мужик, да завали ты её!
- Конечно, одна, коли он мой отец.
- И одно у Вас удовольствие: издеваться над людьми и тиранить. Вы воображаете, что в Вас существует любовь, а совсем напротив. Года подошли, пришло такое время, что уж пора Вам любовные слова говорить, вот Вы и...
- Точно! Года, блин! По-любому! Ну чо быкует, а?
- ... избираете кого посмирнее, чтоб он сидел да слушал Ваши изъяснения. А прикажет вам бабушка замуж идти, и всей...
- Ну я прям торчу, детский сад какой! Димон, у твово мобилы скоко мозгов?
- 16 мегов.
- Скоко??? Чо так голимо?
- Чё голимо-то? У самой чё, типа круче?
- ... этой любви конец, и обрадуетесь Вы первому встречному. А мучаете Вы человека так, от скуки, чтоб покуда, до жениха, у Вас даром время не...
- Секи, Димон: фотка на полтора мегапикселя, радио и полифония.
- В натуре? Полифонию покажь! Гони сюда, заценю!

Грузный мужчина в восьмом ряду, одетый в скромный темноватый костюм, порывисто встал, и, подавшись впёред, вырвал из рук Димона с седьмого ряда разголосившийся полифонической "Муркой" мобильник. Судорожно, до хруста сжал в кулаке. Замахнулся. Сдержался. Брезгливо, рваным, истеричным движением выдрал аккумулятор. Телефон хрюкнул, стих. Димон тупо смотрит на опустевшую ладошку. Его подружка, школьница пятнадцати лет, вскакивает, разворачивается; пальчики с двухсантиметровыми фиолетовыми коготками хищно впиваются в спинку кресла. Крылья носа, проткнутые блестящей мерзостью, возмущённо сопят-раздуваются. Поликсена растерянно смотрит на захлебнувшегося текстом Платона; Платон, забывший роль - на мужика. Шок.

- Ты, овца! Я на Островского пришёл, или твою "Мурку" слушать?
- Отдайте!
- Мужчина, Вы сошли с ума! Спектакль идет! Отдайте девочке телефон! Вы же интеллигентный человек!
- Да, действительно, мужчина, должны же быть границы!
- Сударь, актеры на сцене ждут!

Взбешённый мужчина затравленно оглядывается на шиканье из партера. Распускает галстук. Берёт себя в руки. Спокойно, уверенно, зловещим шёпотом:

- Слушай сюда, маленькая дрянь! Чтобы в антракт всей кодлой в последний ряд сдёрнули. Порву, тварь! Доступно? И кренделя твоего утрамбую. - Затем вполголоса, с ноткой презрения: - А вам, господа, должно быть стыдно! Вам в душу плюют, а вы - терпите.

Отдал телефон. Сел. Ссутулился. Виновато посмотрел на Платона. Пожал плечами. Чувствуется, ему совестно за свою вспышку. Вполголоса, с горечью, опустив голову:

- Полгода хотелось праздника. Ехал за 120 километров... Твари...

Его спутница успокаивающе кладёт ладонь поверх яростно сжатых кулаков. Нормально. Такое время. Что тут поделаешь? Остынь! Он вновь берёт себя в руки. Виновато глядя на Поликсену, прикладывает руку к сердцу. Будто в слепящих огнях рампы она может видеть.

Увидела. Или почувствовала? Нежно коснулась руки Платона. Очнулся:

- Э-э-э... Обрящет Вам тятенька... где-нибудь в трактире, шут его знает... какого... оглашенного... э-э-э... какого... оглашенного, и Вы сейчас ему на шею, благо дождались своего настоящего.

Но что-то всё же изменилось. Не сразу. Не вдруг. Медленно, мучительно медленно тишина вступала в свои права. Понемногу стихли звонки мобильных. Выдохлись разговоры. Утомился скрип кресел. И вот, зачарованное внимание заполнило зал. Школьники, отбывающие культурное мероприятие, заворожено внимали тем двум. Тем, которые на сцене. Тем, которые любят, но не знают, что с этой любовью делать. Пока не знают. Их слушают, забыв про мегапиксели. Ведь это - вечная тема.

- Не за тем Вы звали, да за тем я шел. Кабы я Вас не любил, так бы не говорил. А то я Вас люблю и за эту самую глупость погибаю...

Едва привстав, Поликсена пересаживается. Чуть ближе к Платону.

- Куда ж Вы подвигаетесь?
- Не твое дело.
- А теперь вот из дому выгнали, а я человек честный, благородный. Да в яму ещё сажают, завтра повезут, должно быть. Прощайте!
- Господи! Да сделай же что-нибудь, парень! - шёпот расстроенной девочки с девятого ряда.
- Не тормози! Давай, братан! - вполголоса с шестнадцатого.

Поликсена... Она ещё ближе... Ещё... Едва ли не рядом...

- Вот уж Вы и совсем близко.
- Ах, оставь ты меня! Я так желаю, это мое дело.
- Парень! Парниша... - вновь с девятого.
- Да ведь я живой человек, не истукан каменный.
- Ну! А кто каменный? Эх, пацан...
- Да, вот так-то лучше, гораздо благороднее. - Он неловко, опасливо её приближает... - Вот как я люблю-то тебя, слышала ты? А от тебя что вижу?

Поликсена кладёт голову ему на плечо. И вдруг... Звучит волшебная музыка. Он поёт. Она - вторит. Нежный, чистый, ручейком звенящий голос уходит в божественную высь, доверчивым вьюнком вплетаясь в сочную, надёжную тональность бархатистого мужского слова. Дуэт влюблённых. Быть может, мир не знал такой любви. Такой любви, как в этом зале. Здесь. Сейчас. Они смотрели; они слушали, заворожено покачиваясь на волнах неземной мелодии. Кто помнил рэп? Кто знал хип-хоп? Они едины в этот миг с теми, кто там, за огнями рампы...

- Вау! Ва-а-а-у!
- Yes!
- Common, everybody!
- Ты сделал это, парень!
- Ты - лучший, Плат!

Аплодисменты взорвали маленький зал, когда Он, допев до самого конца, нежно обнял Её. Она склонила прелестную головку ему на грудь. Посмотрела в глаза. Поцеловала. Вскочили с мест, грохот кресел, поток прорвавшейся лавы. Топот. Свист. Вопли восторга:

- Плат! Пла-а-а-т! Ты - супер, Плат!

Затоплено всё! Зал захлестнуло восторгом, любовью, счастьем, юностью, весною!

Не теряйся, Платон. Ты же артист! Артист ТЮЗа... Тебе ли не знать, какой зритель самый искренний и самый благодарный? Они... не виноваты. Это такое время. Их просто... ещё... никто не научил.

Ты молод, Платон. Ты привыкнешь. И ещё поведёшь за собой. К свету. Смотри, как поднял зал Грознов. Он старше, он знает этих детей. Его романс... Они подпевали всем залом. Стоя. Подняв над головой руки. Знали бы - взяли свечи. Как на концерт любимых Би-2. Он понимал. Ждал. Не удивлялся. Ведь это - его зритель. Ведь это - для них. Ты сможешь так же. Придёт и твоё время, Плат!

...В Саратовском ТЮЗе давали "Яблочки" Островского...

В рассказе использованы диалоги спектакля "Наливные яблочки" по пьесе А.Н. Островского "Правда - хорошо, а счастье лучше". (Прим. автора).