Настал мамин день рождения. Пока живы наши мамы - мы дети. И это так приятно! Я хотел подарить маме ноутбук. Мои дочки предложили скинуться, чтобы самим не думать про подарки. Мама постоянно мучает внучек, чтобы отыскивали и распечатывали ей картины то импрессионистов, то передвижников. Она их собирает в стопки и ездит по офисам армий спасения, по школам и общественным библиотекам, «читает лекции по истории искусств». Она у меня молодец, ей восемьдесят три. С ноутом ей будет наверно легче.

- Папа, бабушка не хочет ноут, - она боится, - звонит старшая. - Говорит, не справится, а времени больше нет. Мы с младшенькой денег бабушке дадим.

- Как знаешь, доченька, - этой малышке уже тридцать. - Младшенькую ты привезёшь?

- Да, мы с ней договорились. Я подберу малышку на станции метро, доедем в десять минут, - той малышке двадцать один. Старшая водит отлично и машина у неё отличная… Можно больше об этом не думать.

Поезд подходит к вокзалу.

- Спасибо за беседу, - говорит попутчица. - Я никогда не думала, что наша жизнь такая дорогая.

Я сказал ей, что тепловоз поезда запросто могут топить и живыми арабскими детьми, поскольку энергия поступает к нам из зон нефтяных конфликтов. И каждый звонок по мобильному оплачен жизнью целой вьетнамской или корейской семьи. Ведь мобильная связь - это дитя вьетнамских и корейских войн, которые велись для поддержки технологического развития Силиконовой Долины. Почти сразу после окончания войны начался бум развития мобильной телефонии. Самые страшные кошмары совсем близко, тут, у нас в кармане.

- Я такая впечатлительная, теперь всё время буду об этом думать, - говорит молоденькая попутчица.

Недобрая у меня получилась шутка. В каждой шутке есть немного шутки.

Но я всё же ей помог. Она будет детским дефектологом. И с увлечением рассказывала мне про «метод Монтессори». Я узнал, что для воспитания ребёнка нужно много игрушек. Ребёнок сам выбирает чем ему играть.

Сам выбирает себе жизнь, по силам и по нраву, подсказал я, и тогда живёт её с удовольствием.

- Правда! А я и не думала так, - она радостно засмеялась, - Так хочется помочь недоразвитым деткам, мне кажется они лучше нас.

Конечно лучше - то, что они разговаривать не могут, значит, что и обманывать не могут ни, себя ни других. И болтовня внутренняя им не мешает видеть знаки жизни. А что такое знаки жизни? Шумные волны крови в груди, шершавое солнечное тепло на лице, ласковые фонтанчики травы под ногами. Мы замусорили свой мир пустыми словами... И ничего не видим. Будет тебе пятьдесят пять, и ты будешь видеть то, что нужно, то, что не нужно тоже. А пока тебе всего двадцать пять, и жизнь оглушает тебя, можешь слишком не думать и слишком не присматриваться. Но всё это я сказал не вслух.

Я купил маме набор современной посуды для сервировки. Прямоугольные тарелки и блюда, белые с парой тонких, почти прозрачных цветков мака на каждой . Надеюсь она не прочтёт символику. Сперва купил, потом подумал. А ещё за умного себя держу.

- Зачем мне? - капризничает мама, потом успокаивается, ставит новые тарелки на стол. - Красиво.

Знаков никто не читает, и хорошо. А может знак забвения и смерти должен быть перед глазами, когда близко забвение и смерть. Есть от чего оттолкнуться. Я звоню маме каждый день, в другой город. И каждый день боюсь. Что трубку никто не возьмёт.

- Я погуляла, ходила, аж целый квартал! Каждый день хожу и приседаю по двадцать раз, как ты говорил.

Зарядку делаю. И у меня через два дня лекция! Про Пимоненко. С кем ты говоришь? Пять минут не можешь со старухой поговорить? Работаешь наверно, ну, не буду больше мешать.

- Береги себя, мама! - и так день за днём.

Дочки прибыли, как курьерский. Минута в минуту. Старшая почти немка. По духу. Она купила бабушке электронную фоторамку с кучей функций. Сбросила в неё фото из своей поездки по Штатам, от океана до океана. И ёжика в тумане в неё записала. Бабушка любит Норштейна. Младшая привезла СД проигрыватель, диск со своими модельными съёмками - она фотомодель и будущий архитектор, картины Пимоненко ещё записала. Был такой жанровый хдожник.

Старшая удивительно похожа на свою мать в ранней молодости. Тонкая, лёгкая, изящная, как не раскрывшийся лист папируса. Старшая привезла мужа. Высокий, добродушный, крепкий и спокойный. Он отрывается от своих интернетных гаджетов, чтобы предупредительно помочь жене, не зло пошутить над ней, поддакнуть мне с мамой, и только.

Восемь лет назад она рыдала у меня на плече.

- Зачем он ушёл. Я хочу только его!

- Приезжай, в Одессу, ко мне, отвлекись. Мальчиков много.

- Он один! Я хочу только его. В мужья! - божественный знак жизни, стало быть.

Но приехала. Подросшему сыну последней жены, теперь и моему, мы с женой отдали часть торговли, не спрашивая отчётов. Отдали пустовавшую квартиру, и поручили развлечь девчонку. Так он стал мужчиной, а девочка отвлеклась. И не только. В один из летних вечеров, в прибрежном ресторанчике, нашлась пропажа. Тот был тоже здесь. И поймался на ситуацию. Свадьбу сыграли почти сразу. Живут счастливо, каждый Новый Год встречают в новой стране. Такая традиция семейная у них.

Ребёнок сам выбирает, чем ему играть. Сам выбирает себе жизнь, и тогда живёт её с удовольствием. А может это жизнь предлагает из чего выбрать, а может и выбирать то не из чего.
Дочка вышла замуж, сынок слегка пострадал, потом внял убеждениям, что сбежавшая девушка слишком взрослая для него и нашёл себе другую, совсем маленькую. Лет шестнадцать. Ребёнок сам выбирает…

Мама говорит - будьте, как Джотто в истории живописи. А как был Джотто? Знаки никто не читает, потому что, чтобы их читать, нужно знать, как был Джотто. В его фрески можно войти, говорят, а во фрески Чимабуэ нельзя, наверно. Его фрески струятся радостью и светом, а у Чимабуэ, наверно нет. Его мадонны настоящие женщины, почти улыбаются, а у Чимабуэ, наверно, - просто мрачные привидения.

Я знаю от Пазолини. Про Джотто. Итальянский режиссёр изобразил ученика Джотто в одном из своих фильмов. О творце, любви и творчестве - Декамерон. Свет любви, мрак смерти, сети обмана, и прочие пошлости сплетаются в руках творца в сверкающую фантастическую фреску жизни. Прямо «поцелуй Иуды» - как прочесть этот знак?

Зачем творить, говорит творец, когда так приятно мечтать о творении? С этой формулы начинается отрицание бытия. Интересно, Творец тоже пришёл к такому выводу? Ведь было же сто двадцать дней Содома. Вместо побуждений, действий и вещей мы выбрали знаками слова, вместо жизни матерью - культуру. А слова лгут. А культура всегда пожирает своих детей.
Дети сами выбирают… Интересно, Творец выбрал творение и теперь получает удовольствие? А мама никому не дорасскажет историю изобразительного искусства. Потому, что на закуску придётся вспоминать холодного и опустошающего Моранди. В лучшем случае. Правда, говорят, он романтик тёплых тонов в ритмической геометрии. Романтик тёплой геометрии... в мире остывающих людей. Это и есть холод и опустошение.

Разъехались рано. За младшей приехал чёрный полированный звездолёт, отделанный сверкающим хромом. Из него выскочил суетливый очкарик, открыл двери, посадил мою девочку, закрыл двери. И престал суетиться. Очки даже, как бы, исчезли с его носа. Это он смотрит теперь на меня. Рука крепкая. Ясно. Вот такой знак. А откуда бы взяться звездолёту у суетливого очкарика? Не надо подвозить. Да, не надо. И отбыла младшенькая со своим многослойным ухажёром.

Серьёзная игрушка у младшенькой. Помню, она тянулась маленькой за отточенным охотничьим ножом. Я подал его пронзительным остриём прямо в руку. Ребёнок отдёрнул палец и с любопытством разглядывал медленно выступающую каплю крови. Помни, малышка, цену знакам жизни. Ей было года полтора. Она никогда потом не резалась и не кололась. Всегда брала иглы осторожно. И рано научилась пользоваться ножами и ножницами.

Мама, все эти электронные приборы - одинаковые. И фоторамки и проигрыватели и компьютеры. Одна кнопка вход, другая - выход. Всего два знака. Для самых глупых. Ты же не глупая! Вошла, выбрала, вошла. Не понравилось - вышла, выбрала, вошла. Как в музее. Надоело, вернулась к главному входу. Всё просто.

Теперь понимаешь? Ну, тогда готовься - через месяц, два, будешь осваивать ноут. Иллюзия свободы выбора - как в жизни. Тут всё будет в порядке, эти игрушки будут при деле. Джотто поможет или Чимабуэ или Пимоненко, или все вместе.

Проехаться через бывший родной город - ностальгическое удовольствие. Хотя всё уже не так, время наждаком стирает знакомые углы.

- Для полноты картины мотоцикла не хватает. - Я встретился со своим сетевым товарищем. Никогда его не видел. Теперь познакомились. Мы вместе - забавное зрелище. Я в майке - в пояс, с карманами. С кустами седой курчавой шерсти, торчащей на груди из под одежды, с лопатиной бороды. В тёртых джинсах. И он бритый, аккуратный, деловой, в деловом костюме. Не знаю, может мне мотоцикла и не хватает, но у него всё на месте, и даже десятиэтажный офис за спиной.

- Привет!

Обозначили позиции. Моя - отрицание цивилизованной жизни, её общественной организации. Его - принятие системы, работа по её функционированию.

- Ты, наверно, болен, - заключает он, познакомившись с моей точкой зрения. И наверно, он прав - по своему. Всё же мне кажется, что, наоборот, нужно быть больным, чтобы думать как он. Правда, опыт подсказывает, что так, как я думает не каждый, мягко говоря.

Из Томаса Вулфа он помнит - чего ещё желать, кроме славы?

Я помню неприятие урбанистической культуры. Например, историю с прыгуном самоубийцей, который только тогда и становится кем-то, когда делается ничем, ударившись об асфальт.

Можем ли мы выбирать свои игрушки?

- Если ты тут - ты у меня в гостях. Я тут хозяин, - говорит деловой приятель.

А я забыл его пригласить к себе. Ничего, успею ещё. Не последний день живём. У него за спиной его десятиэтажный офис. Обременительные игры у него. А у меня что за спиной? Мой спальный, оставленный давным-давно, миллионный район. Я там не хозяин. Но там меня помнят и знают до сих пор. Я собирал шпану по подворотням и удовлетворял свои педагогические амбиции лет пятнадцать-двадцать назад, проводя безнадёжные душеспасительные мероприятия.

Владик недавно вышел. Он отсидел восьмёрку. Дешёвые джинсы, плохонькая куртка... Куда делся молодой бандитский флёр? И передние зубы? Но он всё такой же разболтанный беззаботный и живой, как раньше.

- Я в потерях… как раму собрать? - спрашивает Владик.

- Трудно будет, никто на зарядку не разбудит и на завтрак не погонит. Придётся самому добывать и, если назад не хочешь, к хозяину на яму, как ты говоришь, законные способы изучать надо. Могу в помощники взять. В любом случае, всё нужно снизу узнавать. Вот - дружок чернорабочим на стройке работал, потом ружьё купил, на охоту стал ездить, там клиентов подсобрал и прорабствует сейчас. Безбедно живёт потому, что всё доподлинно, с низов на своей шкуре изучил.

- Я тебе не говорил, огорчать не хотел… захожу в автобус, а тут лошара, а мне даже курить нечего.

- Ну и что?

- Телефон взял, вроде всё аккуратно сделал, через пацана определил в ломбард. А пацанчика нашли прижали, он и сдал. Я пошёл в сознанку, как думаешь - судья не закроет?

- Ох и дурак! Соскучился за зоной? Ну, если занесёшь, не закроет. Ладно, что случилось - случилось.

Жена-то как?

- Нормально, в Биле работает.

Я представил себе уставшую женщину, за рыбным прилавком в огромном гипермаркете, которая мечется до одиннадцати и приходит домой совсем без сил. Она списалась с Владиком, пока он сидел. Тяжело ей было одной с ребёнком. Как с такой игрушкой теперь?

- Я живу не своей жизнью, - говорит Владик, - Кайфа нет.

- Неужели только шмальнуть надо? А кофе принести в постель женщине, которая тебе поверила, посмотреть ей в глаза, когда улыбнётся она, позаботится, - я незаметно киваю за спину, там тихонько бредёт за нами пацанёнок, лет десяти. Он теперь сын Владика, - Пожить их кайфом? Не попробуешь?

- Теперь, если не закроют, буду стараться, - говорит Владик. Ничего не поменялось... Может восемь лет это не много? - Лифт не работает, но это не десятый, как тогда у тебя… я на пятом, помнишь? Заходи аккуратно, свет за неуплату отключили, на розетки батя фазу из парадняка бросил.

Навстречу из полумрака двигается фигура.

- Мы решили тебе сюрприз сделать, Витю помнишь?

А как же! Системный наркоман Витя оказывается жив ещё. В полутьме квартиры Витя - худой, болезненный, местами в бинтах - обширные экземы, из-за падения иммунитета.

Не спрашиваю про здоровье и дела.

- Витя теперь резать по дереву научился, он тебе подарок вырезал.

Протягивает на ладони фигурку, у которой тревожно сверкают маленькие рубиновые глазки. Фигурка была бы совсем невзрачной, если бы не злобная, ржавая коса.

А такие игрушки разве мы выбираем? И что выберет пацанёнок, разглядывающий у меня из-за спины игрушки взрослых? Не очень разнообразные игрушки предложит ему наша местная Монтессори.

- Осторожно, - говорит Витя, - Коса острая, я уже не раз порезался - Если учесть здоровье Вити, то подарок не простой и надо действительно быть осторожным.

Самую любимую свою игрушку доверяют мне мои бывшие подопечные, а какой в этом может быть знак? Может я слишком редко думаю о забвении и смерти?

Звонок телефона возвращает меня в полутёмную комнату.

- Ты обещал, - говорит школьный друг.

Он пришёл ко мне тогда - застрелюсь. Не могу жить врозь сам с собой, - штатный ствол оттягивал карман его широкого пиджака, в котором друг никогда не помещался. Не помню, чтобы слова у него расходились с делом... Тяжёлая, грубая фигура напоминала вросший в землю камень. Он исейчас такой. Друг, в смысле. Давно это было. Пришлось тогда выпить трёхлитровую банку самогона. И литр спирта. Вся ночь ушла. Потом было очень плохо, и никаких знаков. Наверно все знаки мира в самогоне растворяются без остатка.

- Я обещал,- говорю я Владику.

- Это рядом? - спрашивает Владик, - Это Хрущ?

Так случилось, что моим школьным другом оказался ГБшник, спец по борьбе с оборотом наркотиков и оружия.

Пацаны его зовут Хрущом. Он живёт рядом. Местные наркоманы, что толклись у меня, его хорошо знают. Он не трогал тех, с которыми я возился.

- Привет Хрущу. Он нам постоянно говорил, что писька от ширки стоять перестанет.

- И что, сильно соврал?

- Не очень.

Совершенно седой школьный друг. Это не намёк, а точное указание, где ты находишься в возрастной шкале.

- Смотри, - старый друг показывает мне школьную фотографию, на которой все, сбившись в кучу, внимательно смотрят в объектив, а я на этой фотографии и стою в стороне, и смотрю в другую сторону. Впереди - он широкий, приземистый с жёсткой складкой вокруг рта уже тогда. Это у меня обычай - портить групповые фото.

Но я не специально. Знак жизни - уточнять не надо, но...

- Ты человек системы, а я её не принимаю. Видишь, со школы я уже начал жить в сторону.

- Система системой, мы, ведь - друзья! Что гэбэшники - не люди?

- Твоя фирма - сердце системы, её суть. Так мы живём, и все - люди. У меня никогда не было и не может быть претензий ни к системе, ни к гэбэшникам. Это - данность. Только любить меня это всё никто не заставит.

Сейчас система слегка ослабла, и её сердце работает кое-как, вот и нет твоей фирме дела до меня. А если бы было?

Мы смотрим друг другу в глаза. За сорок пять лет мы ни разу не поссорились.

- Хорошо, что нигде не пересеклись, - наконец говорит он, отводя взгляд.

Мы обнялись и выпили коньяку.

- Фирма - это жизнь, - говорит приятель, - Интриговать, обманывать - прикольно. Я побежал, там пукнул, тут смотрю - носами завертели. А ну к ногтю! Это адреналин! - делится приятель.

Могу поверить. И такие бывают игрушки. Но трёхлитровку самогона я же помню! В этом-то и дело, если бы мы все были "недоразвитыми", как пациенты утренней попутчицы, разговаривали и думали молча, знаками жизни, обманывать бы не нужно было. Да и не смогли бы.

Я смотрю на часы.

- Сейчас малого вызвоню, он со свей девочкой гуляет где-то - в момент до вокзала довезёт. - Через пять минут заходит сын друга. Размеренный парень с милой и доброй на вид девушкой.
Хюндай Туксон летит по городу, как снаряд, взвизгивая на поворотах. Я пристёгиваю девушку ремнём безопасности, сын приятеля пристегнуться не хочет - ремень мешает манёвру. Зато он крестится на каждый храм.

У всех свои игрушки.

Я кланяюсь сыну друга у двери вагона и целую нежные пальчики его девушки. Такой простой знак - будьте счастливы.

Да, мама, я уже в поезде, береги себя. И готовься. Осваивай гаджеты. Скоро привезу ноут. На купейном столике стоит маленькая фигурка. Наша Мать Монтессори. Чёрный лак блестит на костях и черепе. Хищно посверкивают рубиновые кристаллики глаз и сталь злой ржавой косы. Её зарядил своей правдой умирающий Витя. Это моя игрушка.