Служба армейская у меня была спокойная, относительно. Ну, стреляли рядом, иногда, Сам не стрелял, я оружия не люблю. Ну, взорвалось как-то рядом что-то, я даже не сильно испугался. Карандаш в руках был, даже не выпустил. Так у многих тогда было, со службой.

А поди ж ты, сказалось годика через пол, после дембеля. Иду себе по улице, вдруг правую руку начинает сводить, скручивает, да и с ногой тоже самое. Взялся за парапетик, рядом был. Постоял, отдышался. Отпустило, день хороший, солнышко поздняя весна. Тепло, ясно, дети бегают, птички летают. Наваждение, думаю себе. И дальше пошёл. А через несколько месяцев опять. Дальше - чаще. Через пару лет судорогами сводило каждый час.

Анализы всякие ничего не показали, вернее, что судороги есть, они-то показали, а почему, отчего - голова предмет тёмный исследованию поддаётся неохотно… Остатки контузии какой-то, говорят, диффузный процесс в развитии. А что такое этот диффузный процесс никому не ведомо.

Сказал мне кто-то, что барбитураты помогают. Я тогда мир спасал. Геройски. Как всегда. Именно тогда - от рака. В институте проблем онкологии служил молодым красивым техником. Даже не знаю, помогают ли. Барбитураты, в смысле. Но тогда попробовать решил. Как так, молодой, красивый и судороги каждый час.

Мединал лежал в пол-литровой банке, в моей лаборатории. Препараты раковые им мнсы обрабатывали. А может и для чего другого. Не в моей это было компетенции, но ключи были, как раз, у меня. Там мои микроскопы великолепные стояли. Прекрасные точные дорогущие машины. Для определения микроколичеств вещества в клетках. Я всё знал, что для них нужно было, любил их, и протирал спиртом вместе с командировочными питерскими спецами, иногда. Не меньше литра уходило. Хорошие люди. Умные, образованные. Только матом ругаются когда кончается спирт. Когда спецы уезжали, протирал моих красавчиков специальной смесью, спиртом без питерцев нельзя. Грубое вещество без питерского посредничества может чудесную технику испортить.

Решил, сперва, у умных, знающих людей поспрашивать. Самой умной была руководителем отдела цитодиагностики. Профессорша. Моя начальница. Жена директора института. Натуральная высокая властная блондинка. С крупными чертами лица. Одевалась во всё английское, это в Союзе-то.

- Жанна Борисовна, а мединал от судорог помогает?

- Вы, что молодой человек, врачеванию себя решили посвятить? Кого врачуете?

- Так, кошечка соседская, лапку тянет…

Стеснялся я своих недостатков тогда.

- Оставьте профессионалам молодой человек, а то Вы промеры моих препаратов не закончили, а уже за врачевание берётесь.

- Закончу, Жанна Борисовна, закончу. потом, когда-нибудь, если захочешь, думаю, про себя.

- А пока почитайте научную литературу.- И три журнала раскрытых на своих статьях протягивает, - Вы же генетику изучаете.

А что, можно и почитать. Изучаю, ведь - второе образование добываю, в университете. Биологом генетиком хочу быть. Так, первый журнальчик - «Генетика человека». «Генетика человека знает три закона.» Какие же это? Менделя, нет, Моргана? - «Изменчивость, наследственность и отбор»... Значительная статья…

Второй журнальчик - «Современная онкогенетика человека», открываем - «Современная онкогенетика знает три закона…». Да, да, знаю, знаю - наследственность изменчивость и отбор. Только не законы это, а явления, что же она такая тупая, эта онкогенетика.

Третий - «Генетический вестник» Можно не читать - «генетика знает…»

Да, большая наука мне не поможет, возможно малая? Вот, она и идёт собственной персоной. Машенька, аспирантка.

- Машенька, что, опять?

- Здравствуй, миленький. Мне совсем немножко, - говорит Машенька.

- Да ты уже всё по десять раз промеряла.

- Разброс большой, - печалится Машенька, - ещё один разочек, один разочек.

- Машенька, отбрось пограничные значения, ты же никогда так не защитишься…

- Неееет, нельзя. Это же медицина. Люди надеяться будут.

- А ты зачем профессоршей станешь? Поможешь людям.

- Перестань, миленький! Нельзя так, ещё разочек, пожалуйста!

Померяю я её серию, даже просчитаю. Мне это раз плюнуть, считаю я хорошо, легко, быстро. Да только погрешность всё равно за рамки допустимой выйдет. Пограничные данные нужно отбросить. Но не согласится, конечно, - Машенька, ведь. Меряю, вздыхаю, а вот вздыхаю зря, зря вздыхаю, не надо этого было делать. Руку скручивает и лицо перекосило, и вообще двигаться не могу, и со стула сползаю… но баночка тут рядом уже стоит.

- Машенька, быстренько мне на кончике ножика из баночки черпни, вот так, Спасибо, ну и гадость.

- Что с тобой, миленький?

А ведь и вправду попустило! Работает химия ядовитая! Мир теперь точно спасу. Вот, что значит наука. Не зря я учусь, который год.

- Пустяки, Машенька.

Она меня хотела на руки поднять… нести куда-то, выручать, птичка эта. Веса в ней килограммов тридцать пять, одна моя гиря столько весит. Носиком своим аккуратненьким мне в плечо уткнулась, жалеет.

Может, ещё раз вздохнуть тяжело, уж больно хорошо пахнет Машенька. Дешёвыми духами, чистой докторской традицией. Дедушки у неё тоже доктора - не доктора, врачи, в смысле, естественно. И, естественно, вечные аспиранты. Нет, не надо вздыхать. Ведь схватит на ручки свои тоненькие и понесёт спасать куда-то. Надорвётся точно.

- Всё в порядке, Машенька. Не переживай. Вот твоя серия.

Я цифры хорошо чувствую, выкинул десяток лишних. Заметит наверно.

- Вот смотри, получается, - говорю. Запрыгала, засмеялась, если разберётся, никогда со мной разговаривать не будет.

- Спасибо, миленький!

Убежала довольная, счастливая. Как плакать будет!… может, пропустит. Ага, жди.

- Слышь, а у меня парафин горит.

Это Витя. Витя по фамилии Пузо. Интеллигентному профессорскому сыночку такая фамилия досталась… Радостный всегда, деятельный, в поиске дамы сердца постоянно, свитер самовязанный и дорогие джинсы. Кудрявый блондин.

- Так накрой чем-то, погаснет.

- Не гаснет.

- Не может быть.

- Посмотри.

В его лаборатории, в вытяжном стеклянном шкафу трёхметровом, горит в фарфоровом тигле на килограмм, не меньше, парафин. Накрываю стеклом. Парафин гаснет.

- Всё, - говорю.

- Не всё, - говорит Витя.

Парафин бурлит под стеклом. В виде пара. Быстро испаряется - температура, ведь высокая, выше точки возгорания. А воздуха нет. Свободное место в тигле под стеклом наполняется ядовитым паром, потерпеть нужно и всего-то. Теплоёмкость огромная, быстро не остынет. Я смотрю рассеяно перед собой, жду. Минуту, другую, три минуты, а Витя не ждёт. Я ни рта не успеваю открыть, ни по рукам его стукнуть, а он уже снимает стекло.

- Вот! - успевает сказать Витя, пар быстро заполняет шкаф, смешивается с воздухом. Резкий хлопок, звон стекла… шкаф рассыпался, парафин в тигле загорается снова высоким факелом. Без вытяжного шкафа это уже лишнее. Витя роняет стекло. Я понимаю, что нужно что-то делать, хватаю тигель с парафином и бросаю в раковину лабораторной мойки, включаю воду. Маленький тепловой взрыв. Лаборатория наполняется горячим влажным ядом - парами парафина и воды. Зато парафин больше не горит, а пары... ну,  часик - другой и в окно вытянет. Пинком выбрасываю Витю в коридор. Закрываю двери, вздыхать нельзя. Это я уже хорошо знаю.

- Я, понимаешь, для препаратов разогревал и забыл, - объясняет Витя, Он вдруг бросается обратно в лабораторию, я не успеваю его поймать. Он ловко ныряет в ядовитые пары и мгновенно выныривает. Вот, где хватка! Тащит какой-то свёрток, плюшевого зайца любимого, наверно. У меня тоже есть такой, и я бы спасал.

Нет, не заяц, жаль. Не родственная душа. Это исландский шарф. Всем докторам наук в институте исландские шарфы распределили, Витя, видать, будет доктором, но, судя по состоянию парафина, не скоро.

- Бери, спасибо!

Да, он такой, профессорский сынок.

- Никто бы не помог… одни женщины кругом, - нюхает шарф. Протягивает мне, -и парафином пахнет всё равно.

- Да, воняет изрядно, спасибо друг! Возьми назад, своей девушке подаришь, она будет знать, какой запах у алтаря науки, которого ты жрец.

- Да нету у меня девушки.

- А та, с которой на неделе приходил? Дочка не помню кого важного.

- Глупая интеллигентка! - озлобляется Витя.

- Это почему же?

- Я к ней ласково, и погладил и на ушко рассказал, какая она лапочка, а она… её мама с моей дружат, так она потом маме жаловалась на меня - Воняет, сопит, стонет как животное, под юбку лезет.

- А ты лез?

- Лез.

Витя безмерно печален. Бедный Витя, это он то ВОНЯЕТ. Да ещё, ...как животное.

- Сучка! А лез правильно, так ей и надо. Давай свой шарф, обойдётся она.

Заходим в мою лабораторию. У меня в холодильнике пару пакетов молока - за вредность дают, только не пьёт никто. А тут надо - адсорбент, всё-таки.

Мы сидим среди моих микроскопов и телеанализаторов.

- Никогда мне не везёт, - начинает Витя. - Приготовься, -говорю я себе мысленно.

- На прошлой неделе, я для экспонирования, растворы радиоизотопов в радиационном отделе получал. Все прямо в сейфе в дозатор набирают, а я решил контейнер на стол поставить, ну, чтобы удобней было, понимаешь?

Бедный Витя. Я представил, как Витя прёт сорокакилограммовый контейнер по помещению полной радиационной защиты и пытается взгромоздить его на стол.

- Понимаешь, споткнулся я.

Я начинаю чувствовать недоброе, и привстаю, может сейчас вообще бежать без оглядки придётся.

- Колба в контейнере подпрыгнула, и разбилась. А он не герметично закрыт был - весь аш три тимидин на меня вылился. Ты не бойся, меня дезактивировали,- говорит Витя, глядя на меня.

- А я и не боюсь,- говорю я, очень старательно и медленно, едва сдерживаясь.

- А тот свитер красивый, что бабушка на Новый Год связала, и вранглеры, сожгли, всю одежду сожгли, - скорбит Витя. Я давлюсь из последних сил.

- Помнишь ту фуфайку, которой дыру затыкали в вивариуме, её ещё крысы погрызли. Так я в ней домой ехал, - почти рыдает Витя.

Это был предел, когда Витя поднял на меня скорбящий взгляд, я ржал, как брачующийся онагр.

Надо отдать должное интеллигентному Вите, пару секунд понадобилось ему, чтобы мировая скорбь сменилась ослиным ржанием.

Соревновались мы не долго, ржать тоже нельзя, ничего не бывает безнаказанно, и я сползал под стол скрученный судорогой - а нечего смеяться над интеллигентными детьми.

- Витя, дорогой, на кончике ножа из баночки черпани быстренько, не помогает, чёрт, ещё, да, ложкой, вон, там, чайная есть.

Попускает, всё таки. Полезные отравы бывают в научных организациях.

- Иди, Витя, воздухом подыши. А то печень отвалится напрочь. Парафин это гепатотропный яд.

- А ты?

- А у меня отвалилась уже,- говорю.

Мои хорошие, дорогие, очень дорогие микроскопы и телеанализаторы, что же это за напасть такая? Как же бороться с ней? Конечно мединала найду, когда баночка опустеет, не шагреневая кожа, всё-таки. Но не удобно, как то, всё время с банкой бегать.

- Померяй сотен пару образцов.

- Здравствуй Юлия!

- Здравствуй, здравствуй, померяй быстренько, без дела всё равно сидишь.

- Пару сотен? Неделя уйдёт.

- А ты на телеанализаторе, а не на цитоспектрофотометре.

- Так там же логарифмическая зависимость, а тебе нужна пропорциональная. Он же не на просвет работает, а на отражение. Вдруг спросит тебя кто-нибудь, что там у тебя такое?

- Кроме тебя всё равно никто не знает. Ты спросишь?

- Нет. Не хочу.

- Тогда я тебя на защиту приглашаю, посмотришь, как защищаться надо.

- Так мне не надо.

- Всем надо, а что там у тебя такое?

- Шарф исландский, Витя подарил.

- Слушай, продай, а? У меня уже пять есть, мне ещё один нужен. Всем членам комиссии по шарфу. Сорок рублей!

Деньги не малые, если учесть, что техник получает сто двадцать. Это же треть месячной зарплаты.

- Ладно, бери. Для будущей кандидатки ничего не жалко.

- А чем это он воняет?

- Настоящей наукой. Ты же его не на улице нашла - в самой оснащённой лаборатории Союза покупаешь.

- Ну, скоро промеряешь? А то мне бежать надо.

- Ещё треть образцов.

- Ладно, давай, остальное сама допишу. Бежать надо.

- Ну, беги.

И побежала по коридору, как молодая лошадка. Собранная подтянутая неостановимая.

Какая попка! Какое движение! Я гляжу ей вслед стоя у открытой двери, а за спиной на меня укоризненно глядят мои телеаназизаторы и прочие заросли измерительной техники. Убежала. Только не вздыхай! Поздно. Где же наша баночка, где же? Вот она, кое-как одной рукой черпуть ложечку, эх не пробирает. Ещё, это же полстакана! Сдохнешь дурак.

А меня всё равно девушки не любят. Любят, Машенька, например, и Сонечка лаборантка, и Аня студентка политеха. А остальные? Ну, ты пыжанул. Чё-то путается всё, да хрен с ним, с такой жизнью. Глотну, а там посмотрим.

- Молодой человек, Почему в коридоре пахнет парафином?

В измерительную лабораторию заходит Жанна Борисовна. Её взгляд медленно продвигается по моему столу, на котором лежит охотничий нож в мединале, чайная ложка в нём же, и стакан из которого я только что выпил дозу способную убить бегемота, хорошо, банку с мединалом успел спрятать, всё таки.

- Вы наркооман, молодой человек, - вот, молодец, сразу всё поняла.

- Это от чув-ств, от лю-бви… не раз-де-лён-ной, - выговариваю с трудом и медленно падаю к самому низу всего английского. Почему мне так не повезло и последнее, что я вижу в жизни это безупречное английское бельё Жанны Борисовны, а не советское машенькино, например?

- Что ты пил, лишенец? - сказал мне худой, жилистый, старый ангел нараспев.

- Парафин, нет аш три тимидин, нет мединал, - ответил я любопытному старому ангелу, - Выпил и умер.

- Буй тебе, - ответил ангел,  - не буя ты не умрёшь теперь. Я теперь знаю, что ты, лишенец, мединалом накачался.

Я лежал голый на столе и из всего меня торчали разной толщины трубы - прямо Франкенштейн.

- Где я?

- Где, где? В некое числозде. В реанимации.

- Ага, - хотелось ещё чем-то поинтересоваться.

- Отдыхай, лишенец, - сказал ангел-реаниматолог. И я снова исчез ещё на три дня.

Реаниматолог был добросовестный, но не аккуратный и грубый. Он меня по всякому травмировал и иглами для сорбции и своими грубыми выражениями. Однако после нескольких дней я вышел из реанимации почти, как новый. Слегка подсели почки. Стали появляться круги под глазами. Но это была мизерная плата за отравление мединалом. Меня решили всерьёз лечить, предложили госпитализацию в нейрохирургии. Я думал, может и правда согласиться. А то кто будет мир спасать, пока у меня конвульсии?

Старая школьная подружка, Римка приехала встретить меня при выписке. Мы с ней обожали друг друга. Она была из классов на несколько лет младше. Сперва она была маленькой, потом вышла замуж. Всё что-то мешало довести отношения до логического конца. Как-то раз, мы всё же переспали, но потом что-то затупилось в отношениях. Стали слишком многого хотеть друг от друга.  После нескольких энергичных объяснений решили, что ничего не было. Хоть я смотрел на неё, как лиса на сыр, и она никогда не пробегала мимо без оглядки мы больше никогда не пробовали постель. Таким способом всё текло великолепно.

- Никакой нейрохирургии, - безапелляционно заявила Римка.

У неё была отличная на мой взгляд фигурка, широкие бёдра, точённая талия, крепкие стройные ножки, небольшая аккуратная грудь. Подтянутая быстрая, ловкая, шустрая женщина. Я наслаждался идя с ней по улице. Одевалась она просто. Она вязала, и носила тонкой вязки, по телу, кофточки, обтягивающие юбки в талию, смелой длины. Лицо её было подвижно, рот большой и выразительный, глаза миндалевидные, тёмные и глубокие - не утони. Короткая стрижка, русых волос, делала её ещё более живой и деловитой.

- Тебе повезло, - объявила Римка, - Тут недалеко, совсем близко есть одна квартира. Именно сегодня, представляешь, именно сегодня, там собрались лучшие экстрасенсы Союза.

Я не засмеялся. Смеяться нельзя.

- Ты ничего не понимаешь, - поймала Римка мой задавленный смешок, - У них у всех тибетская аура, они проверялись на аппарате Кирлиана.

- Ты сама видела надпись на ауре «сделано в Тибете»?

- Дурак, - обиделась Римка.

- Прости, Римка, прости. Тибетская так тибетская.

- Ну, прошу, тебя, для меня, можешь сходить?

- Конечно пойдём, что угодно, только не обижайся.

На пятом этаже многоэтажки, в заводском районе, в маленькой, двухкомнатной квартире собрались все лучшие экстрасенсы Союза. Они гордо несли свою тибетскую ауру через всю страну, именно сейчас и именно сюда, чтобы Римка спасла своего друга. Как я мог не пойти? Лифт не работал и я поднимался медленно, чтобы не отправиться в нейрохирургию ещё до встречи с тибетскими целителями.

Дверь распахнулась на специальный звонок. Квартирка была маленькой - обычной и затхлой. Оборванный диванчик, убогий стол, пару стульев.

- Это реципиент? - торжественно спросил худой неопрятный человек сладострастно оглядывая Римку и косясь на меня.

- Да, у него…

- Мы сами, - величественно сказал этот главный тибетец из Белоруссии, - Что у Вас, молодой человек?

- Понимаете, - сказал я потупясь на своё правое запястье, которое безобразно выворачивалось при припадках.

- Понимаю, болят суставы правой руки?

- Да не то, чтобы, - сказал я глядя на правую ногу, которая вела себя часто не менее безобразно.

- У Вас болит ступня!

Я начал уставать от диагностики.

- Судороги у меня, - мрачно сазал я.

- У молодого человека судороги правой руки и правой ступни! - победно объявил, ничуть не смущаясь, белобрысый тибетец, - Нас, как раз, двенадцать. Замечательное ведическое число.
Их было одиннадцать, пяток прыщавых юношей, пару экзальтированных бабушек лет пятидесяти, некрасивая бесформенная женщина серого цвета, и двое инженеров, в портфелях которых и прятался, наверно, аппарат Кирлиана.

- Одиннадцать, - сказала Римка, она хотела быть учительницей математики - ведь я же прекрасно считал.

- Римма, Вы нас замечательно дополните, У Вас такая, - сказал он, поводив руками над округлостями Римки, - такая ясная аура, - Римка загордилась.

- Мы создадим энергетический конгломерат, взаимно усилим наши чакры и восстановим Вашу испорченную ауру, исправим Вам Карму.

- Спасибо, - сказал я.

- Станьте в плотный круг! - приказал тибетец, облапив Римку за бок, и притянул её к себе. Если он полезет под юбку к Римке, усиливать её чакры, его собственные я немедленно поотрываю к чёртовой матери, подумал я. Он поймал мой взгляд и ослабил хватку на Римкином боку. Тибетцы стали вокруг меня, главный что-то бормотал, раскачивался, наконец воздел руки к низкому потолку.

- Всё, - величественно и просто сказал он.

- Теперь я исцелён? - Поинтересовался я, наверно, не слишком серьёзно.

- Не смейте смеяться, молодой человек!

- Конечно не буду, мне нельзя, - сказал я, - припадки у меня от этого, - пояснил я, видя, что он не совсем меня понял.

- Теперь Вам всё можно. От чего у Вас припадки?

- От глубокого вздоха, например.

- Вздохните, - повелел гуру.

- Но..

- Вздохните! - я вздохнул и упал навзничь. Так сильно меня давно не било.

Над собой я увидел Римкины, полные слёз глаза. Я покарабкался по штанам главного тибетца и поднялся.

- Вы недостаточно в нас поверили, - нашёлся тибетец. Это точно, подумал я.

- Но наш сеанс не прошёл даром, - и это правда, думал я, глядя на отчаявшуюся Римку.

- У Вас глаза были разного размера. А теперь одинаковые.

- Разного, разного, разного, - заговорили все тибетцы вместе. Чакры их усилились и они создали энергетический конгломерат, - Разного!

- Разного! - подтвердил я, глядя в глаза Римке, она шмыгнула своим очаровательным носом и улыбнулась. Я взял её за руку и пошёл к двери.

- Спасибо, Привет! - крикнул я на ходу.

Чёртова нейрохирургия, мучила меня всевозможными анализами, между которыми меня непрестанно трясло. Отдыха теперь не было вовсе. Нейрохирурги отрезали бы мне что нибудь, но ничего не находили, и я всё чаще думал, что мединала я сильно недОпил.

Мой сосед, напротив, исчез как-то ночью - оторвался тромб в сосуде мозга и где-то опять застрял, но именно в этом месте он был совсем не к месту. У моего соседа рядом, нетравматические анализы ничего не дали, и он был напрвлен на ангиографию и пукцию. Во время пункции, что-то нашли или задели, и он остался в реанимации, а потом тоже исчез. Мы с бодрым водителем, пока, радостным и крепким были старожилами, его готовили к трепанации, а мне пора было переходить ко всяким ангиографиям и пункциям, и прочим процедурам, когда дырявят разные части головы и шеи. И делает это специальный врач под названием пунктатор. Я смирился. Слишком мне нравились женщины, наверно, и это испортило мою карму, или наоборот, я слишком мало уделял им внимания. Или не уделял достаточно внимания себе. Что-то я делал не так, раз провидение решило отобрать у меня прежнее недюжинное здоровье. И, по видимому, отправить меня на свалку. Я не надеялся на чудо.

Настали дни последних средств. Прежде, чем продырявить мне череп, врачи хотели увидеть сосуды моего мозга. Для этого мне в сонную артерию пунктатор должен был ввести соли бария, которые видны в рентгеновских лучах.

Меня привезли в большую комнату с огромным холодным столом и разложили на нём. Зафиксировали, в смысле, крепко привязали. Пунктатор, был в обычном синезелёном халате, в повязке и шапочке, его могучие руки, обросшие курчавой шерстью, покоились на не менее могучем животе, он был спокоен и несколько не твёрд в движениях.

- Не боись! Всё будет зашибись, - успокоил он меня.

Но от этого я не успокоился, что-то было не так. Пунктатор наклонился надо мной со своим огромным шприцом, и я всё понял - он был пьян. С первого движения он пробил мне шею насквозь, мне показалось, что игла проскрипела по столу за затылком. Может, это мне и показалось, но с меня было достаточно. Я попытался встать.

- Неееа, мы так не договаривались, - замычал пунктатор, - Сестричка, успокой пациента. - Своей мохнатой лапой он зажал мне лицо, а его помощник придерживал мне руки и ноги, пока сестричка колола мне какую-то гадость.

Очнулся я в палате, рядом с бодрым водителем. Шея моя была толще головы, и не двигалась, а ведь рядовая процедура, обычно не заметная вовсе. Я еле шевелился.

Как и следовало ожидать, ничему это не помогло. Ну, посмотрели, ну, сосуды, как сосуды.

- У Вас травматическое, развивающееся воспаление паутинной оболочки мозга, потому и не видно ничего. Разрежем - увидим. -  весело успокоил меня жизнерадостный врач.

- Нет, умирать я хочу без Вашей помощи, - съязвил я. Врач радостно засмеялся.

Он смеялся так радостно и заразительно, что я начал улыбаться и засмеялся вместе с ним. И ничего не произошло. Я глубоко вздохнул, начал старательно дышать, стараясь вызвать припадок.

- Что случилось?- спросил врач, -

- Чудо, определённо, - ответил я.

- Не понимаю,- удивился врач.

Припадки прошли, травма, нанесённая пунктатором, вероятно, была такой, что организм, выбитый из равновесия, ответил во всю силу, равновесие восстановилось полностью. Что бы там ни было, но оно исчезло. Ну, вот, теперь ничего не мешает мир спасать... 

Через пару дней Римка ждала меня у здания нейрохирургии - я выписывался. Она бросилась обниматься, чуть не залезла на меня как на дерево от радости. Поодаль стояла студентка Аня. Я шепнул Римке, что девушка ходит ко мне уже дня четыре. Римка ревниво глянула на неё, но всё же, весело чмокнув в ухо, так же шустро, как взбиралась на меня белкой, ускакала по делам. Приближалась осень, был жаркий день, палило, в парках бегали, и кричали, играя, дети, птицы заполняли звонкий воздух. 

Не понимаю я провиденья, почему мне, дан был этот шанс, почему парень, который служил рядом, обгорел и ослеп и не будет ему никаких чудес, почему столько ребят даже так и не успели узнать, нужны или нет им какие либо чудеса?

Не понимаю, не понимаю, не понимаю!