1941 год. Зима. Декабрь. В ожидании праздника. Ленинград

Близился Новый год. Обычно, в той, другой жизни, елку ставили за неделю вперед. Ларя замирала ожиданием, жила с колотящимся сердцем и ни с чем больше не могла сравнить того восторга, когда начинали елку наряжать. Сказка. Волшебная сказка.
С некоторых пор ей позволялось участвовать в волшебстве и вешать на колючие веточки три игрушки: попугая, кошку и снегурочку.
Что будет теперь, она спрашивать не решалась.

Всё разрешилось само собой.

Бабушка сегодня почти не спала, больше лежала и обводила комнату горящими глазами. Таких глаз Ларя у нее раньше не видела.
Как только они пересеклись взглядами, бабушка подняла руку вверх и воскликнула:
— Эврика! — и сама, без помощи, села в постели.
Эти два обстоятельства: новое слово и поразительная проворность, — удивили Ларю невозможно, но бабушка не настроена была что-то объяснять.
— Ну-ка, укутайся хорошенько, и быстро сходи в дальнюю комнату. Помнишь, где моя шкатулка с рукоделием?
Ларя кивнула и вышла в холодный коридор, где сразу же пожалела, что не взяла варежки. Но возвращаться теперь дольше. Она с трудом толкнула тяжелую дверь, протиснулась в образовавшуюся щель. Бабушкину комнату было не узнать. Она напоминала заснеженное царство. Живи бабушка здесь, она могла стать Снежной Королевой.
Мысль Ларе понравилась. Она придумала бы дальше, если бы не жуткий холод, здесь царящий…

Шкатулка такая тяжелая, что Ларя едва сдвигает ее с места. Когда же берет в руки, её чуть отбрасывает назад. Но устоять на ногах получается. Напротив, когда она, ощущая себя победителем, водружает шкатулку на бабушкино одеяло, то сверху обрушивается сама.

— Тихо, тихо, убьешь бабку. Ох, какое всё холодное.

Бабушка откидывает крышку и заглядывает внутрь шкатулки, как в свою душу. Лицо разглаживается, становится даже красивым. От чего, казалось бы? От пуговок, ниточек, кружев и лоскутков? Непонятная у неё бабушка… Ведет себя, будто не знала заранее, что там увидит. Ларя восторгов не разделяла. Вот если бы найти там конфету! «Мишку» или «Белочку»… да хоть простой леденец… Но ведь нет ничего. Только иголочки.

Не трогала Ларя иголок, только посмотрела на них, а вышло, будто две-три из них проникли в животик и колются теперь изнутри. Бессовестно колются.

— Бабушка, что такое эврика? — Спросила строго. Иначе бабушку на землю было не вернуть.
— Надо же, ты откуда такое слово знаешь?
— Ты сказала.
— Я? Да когда же?
— Когда за шкатулкой посылала.
Бабушка посмотрела подозрительно.
— Да? Интересно. …Эврика значит находка.
Ларя еще больше разочаровалась.
— Это твоя шкатулка находка?!
— Причём тут моя шкатулка! …А-а-а, я поняла… Глупенькая моя, я решение тогда нашла! Эврика — это находка идеи, поняла?
— Нет.
— Сейчас я тебе объясню. Когда-то в стародавние времена жил на свете великий ученый Архимед. У него был нерадивый слуга. Однажды, когда он готовил ученому ванну, то заполнил её водой до краев. Архимед сел в ванну, а вода потекла на пол. Он и вскричал: «Эврика!» Он тогда очень важное открытие сделал. В школу пойдешь, будешь изучать. Пока я не хочу тебе голову забивать. Будет не интересно учиться.

Ларя серьезно посмотрела на бабушку. Стародавние времена не вмещались в её настоящее.

— Скажи, а Архимед тоже руку вверх поднимал?
— Конечно. Он же тогда очень сильно обрадовался. Так обрадовался, что слугу не выругал, а скорее наградил.
— За мокрый пол в ванной? Вы с мамой раньше за такое точно бы отругали. Как пить дать!
— Само собой. Какой дурень наполняет ванну до краев? С тех пор все знают, даже ты это знала, что надо до середины. С погружением тела уровень воды поднимается… Да ну, что за разговоры мы с тобой ведем? Я такое древнее слово вспомнила, потому что тоже решение нашла. Эх, Ларя, Ларя…жизнь ты моя, колокольчик… — Бабушка потерла левый глаз. — Мы сейчас с тобой будем шить сердечки. Давай, ты не стой, как истукан, нитки в иголки вдевай, а то я не увижу.

И они принялись шить. Кто бы мог подумать, что вдевание нитки в иголку окажется делом интересным.

— Внутри каждого из нас живет вот такое сердце, Ларя… У кого-то оно большое, у кого-то поменьше. Горячее, холоднее… Жесткое или мягкое… Ох, пальцы совсем деревянными сделались…

Ларя рассматривала разноцветные тряпочки. В горошек, в цветочек, в клеточку, ровных цветов…
— А какое сердце у меня?

Бабушка перебрала лоскутки. Кусочек красного бархата сразу, не раздумывая, отложила отдельно от всех. В руки взяла розовый атлас.
— Смотри, от твоего конвертика осталось… Ты помнишь свой конвертик?

Конечно, Ларя помнила. Каждый год, в её день рождения они с бабушкой открывали сундук и доставали из него бережно обернутый марлей сверток. Еще бережнее бабушка разворачивала марлю. Внутри хранился кружевной воздушный конверт для новорожденного нежно розового цвета. Особым его украшением служили маленькие переливные пуговки, которых так приятно было касаться…

— Перламутр, — бабушка тоже любила их поглаживать. — С моего платья тогда сняли. Ох, крас-с-и-и-ивое было платье! — она закатывала глаза, как настоящая артистка, и сразу же, в привычной для нее манере перескакивать с мысли на мысль, продолжала разговор совсем о другом. - Простодыры такие, всё твое приданое людям раздали… И чего раздавали, спрашивается? Это всё мама твоя самая добренькая… — на этом моменте бабушка воровато оглядывалась в другую комнату, — …а это не смогли отдать, оставили. Да я, наверное, собой бы закрыла, не отдала. Смотри, красота какая, смотри, любуйся... Ты в этих кружевах лежала крошечная, пухленькая, всем улыбалась. Наша бесценная крошечка… Таким спокойным ребенком была… Совсем нас не беспокоила.

Из года в год бабушка повторялась в воспоминании, но Ларя, восторженная, замершая, волнительная Ларя, ревниво следила чтобы, ни словечка не затерялось, а было непременно произнесено. О таком она могла слушать бесконечно долго…

— Помню, — ответила тихо.
— Тебе сердечко розовое сошьем.
— А красное бархатное кому? — Ларя пальчиком погладила приятную поверхность ткани.
— Маме твоей. Кому же еще! — Бабушка запыхтела. Она не переносила непонятливых людей. Недалеко и вскипеть. Но Ларя знала, о чем скажет дальше.
— Хорошо будет, красиво… А дедуне? Какой лоскуток мы дедуне подберем?
Бабушка вновь, не задумываясь, взяла кусочек клетчатой материи. Дрогнули губы.
— Видишь, сколько кубиков. На каждого из нас его сердце поделено. Золотой человек…
— А где мой кубик?! — Ларя волнительно подалась вперед, навалилась на одеяло.
— В самой середочке… Где же еще ему быть, — бабушка отметила красивый кубик карандашом. — Ларя, подымись, давишь меня.

Папе, как мечтателю, они выбрали лоскуток с голубыми волнами. Смешливому дядьке Гере, конечно же, в веселый цветочек. А вот своему любимому младшему сынку Семе бабушка сшила сердце с одним большим цветком. Ларя сравнила его с остальными и выбрала в самые лучшие.
Бабушка к тому времени заканчивала с ленточками.

— Повесим на ёлку, — она подвесила сердечки на пальцах.

Глаз было не отвести… Но тем не менее, Ларя была начеку.

— У нас будет елка?.. — Спросила и задохнулась.

Бабушка посмотрела на неё растерянными глазами случайно проговорившегося человека.

— А что…будет… Почему не быть! — сказала уже увереннее. — Мы что хуже кого-то? Всё у нас будет! И Дед Мороз к тебе, как положено, придет… Мы с ним договорились.

Ларя попятилась от кровати. Она вспомнила, как накануне они шептались с мамой, говорили о монетах. Ларя всё поняла. И это понимание так ошпарило изнутри, что девочка сдернула с себя шапку и начала нервно срывать платок. Но узел был позади, и стянуть его не получалось.

— Что с тобой? Что случилось? Ну-ка, надень обратно. Снова хочешь солью горло мазать?

Ларя поспешно надела шапку, но нервов в ней стало больше.

— Ну-ка, покажи мне монеты! — сказала таким тоном, которого никогда в себе даже не знала.

Бабушка растерялась.

— Какие такие монеты? Не знаю никаких монет.

— Есть! Николаевские! Мне мама говорила, что у нас у каждого своя монета. Покажи!!!

— И чего так кричит… Нечего кричать. Всё, убирай отсюда это барахло, — бабушка скоро побросала в шкатулку рукоделие, — я спать буду. И ты ложись.

— Ба-а-бу-у-шка-а-а!!! Это Дед Мороз берет золотые монеты?!

— …Это люди берут.

Она как-то сразу осунулась лицом и полезла за пазуху. Долго там возилась, а потом выудила полотняной мешочек, растянула тесемку.

— Хотела, иди, смотри. Что за дети пошли…в наше время разве кто-то осмелился на такое поведение… Рассказала бы матери твоей, да не хочу ей праздник портить. Языкатая больно стала.

Бабушка ворчала, но ворчала как-то не страшно, будто виноватой была не Ларя, а она сама.

На сморщенной ладони пять золотых монет. Ларя считала плохо, но как-то сразу поняла, они там не все.

— Бабушка, говори правду. Вы чьи людям отдали?

— Мою и дедуни. Ты во взрослые дела нос свой не суй, не суй. Ишь ты! Тебя взрослые дела не касаются, поняла? Давай, лучше, найдем твою монетку, и я тебе её в шапку приколю. Пусть всегда с тобой будет. Так мне спокойней. Ты её на черный день береги. Выбирай...

Ларя коснулась пальчиком каждой монеты, но ничего особенного не почувствовала. Выбирать трудно. С виду же все одинаковые. Какая из них её?
С грехом пополам, выбрала.
Бабушка расстегнула с халата булавку, взяла лоскуток с тем же большим цветком, как у Семы, бережно, как в кармашек, завернула монетку и приколола к подкладке на шапке.

— Вот, — закончив и водрузив шапку на голову хозяйке, усмехнулась. — Ты теперь у нас с царем в голове.

Ларя невольно тронула заветное место. Так, правда, спокойнее.

Продолжение следует...