Ну, вот и готовы на завтра все уроки. Кроме рисования. «А, подумаешь, — сказала самой себе Алина. — Чего там, нарисую!» Да и тема привычная. Близился очередной красный день календаря, осенний. А это значит, не впервой ей рисовать гвоздики, крейсер «Автору», красный флаг, звезду, серп и молот, а в самом конце выводить надпись «Слава Великому Октябрю!». Она всё это умеет прекрасно.

Алина выдвинула один из шкафчиков кухонного буфета. В нём хранилась всякая хозяйственная ерунда: жировки, старые очки, большой градусник в футляре, железные крышки для консервирования и белые пластмассовые, простые карандаши, блокноты, старые письма и открытки, что-то еще... Вот открытки Алине сейчас нужнее всего. К каждому празднику они приходили пачками. Письма, открытки почтальон оставлял между газетами. Их было радостно находить, а потом читать: от кого. То, что адресаты бывают долгожданные, и не очень, она знала давно. Причем, сами открытки отличались тоже, и по цене, и по внешнему оформлению. Особо ценилась двойная, сложенная книжечкой. Такую вкладывали в конверт, а, значит, в ней могли написать что-то помимо поздравления, и потому, к ней даже интерес дороже. Хотя, случалось, что и на обычных открытках добавляли что-то сбоку или в самом низу мелким, едва различимым почерком. «Вот умеют же взрослые написать!» — не раз сетовала Алина, не в состоянии прочесть, а значит понять смысла первой, без расспросов. Собственное понимание поставило бы со взрослыми вровень…

Ну что ж, мысли мыслями, но пора браться за дело. Алина быстро выбрала из кучки нужные по тематике открытки, остальные вернула обратно. Потом уселась на столешницу буфета — рассматривать, выбирать. Но вскоре поняла, что ничего интересного не находит, недовольно скинула на пол тапочки, положила ноги на сиденье стула. Стулья были старые, деревянные, с приобретением новых выставленные из большой комнаты. Но их только-только обновили, перетянули новой тканью… Так что с ногами получилось не очень красиво. Угу, когда человек в плохом настроении и не такое себе позволяет!

Вот что ты будешь делать… Алина и за альбомом сходила, и в окно посмотрела, даже собрала портфель на завтра, посидела с кошкой, полила цветы. То есть сделала массу дел, а вот неизбитый сюжет не складывается, хоть ты тресни. Ладно, пусть снова будут гвоздика и крейсер «Аврора». На этом всё. Ничего другого она рисовать не собирается. Решено. Ей вообще уже всё безразлично и неинтересно. Хотя… Она взяла ключи и сбегала к почтовому ящику. Открывала, вытягивала, листала, затаив дыхание. Нет, новых открыток нет. От досады чуть не забыла закрыть железный ящик. Ключ еще, как назло, застревал…

В понуром настроении, примостившись на той же буфетной столешнице, Алина взялась рисовать. А потом, наверное, не обошлось без волшебства. Удивительно, но с первого штриха рука будто парила над чистым листом. Постепенно и состояние улеглось. Теперь Алина чувствовала себя лучше, спокойнее, и всё увереннее водила карандашом. То, что выходило на бумаге — начинало ей нравиться. Такой послушной рука никогда не была — это точно. Впервые в жизни, без предварительной договоренности с собой, Алина рисовала Ленина. Рисовала и замирала от счастья. Нашла, наконец, нашла! Такого не будет ни у кого в классе! Кто, кроме Алины еще умеет так рисовать? Да никто! Радость, будущий успех придали новых сил, и вот ей уже кажется, что на открытке Ленин не такой уж и красивый. У неё он гораздо лучше. И сравнивать не надо. А то, что ближе, роднее, — и говорить нечего. Алина пытливо вглядывалась в дорогой профиль, без пощады к себе искала недочеты. Их она должна увидеть сама. Да, немного перебрала с бородкой. Надо чуть короче. Но вот нос, бровь, прищур глаза, согласитесь, вышли что надо. Алина не удержалась, погладила рисунок. И потом долго сидела, не в силах оторваться от лица вождя коммунистического пролетариата. Теперь и она стала ему роднее.

Завершить картину не составило труда. Хоть ей и казалось, что заслонять главную фигуру не следует, но раз так положено, что тут теперь поделаешь, она сделает. Дорисует.

Ну, вот. Дело сделано. Дорогой профиль Алина раскрашивать не стала. Честно говоря, не знала какой выбрать цвет… Да и в карандаше он смотрелся лучше не придумаешь. А вот крейсер получил свой положенный серый цвет. Гвоздика, флаг, звезда и надпись закрашены красным. Фон юная художница решила не трогать, оставила первоначальную белизну. Всё. Последний мазок, и всё. Готово!

Вы, наверное, думаете, что Алина устала. А, вот и нет, она обрела крылья. И сейчас, как только умела, — благодарила человека, который ей их подарил... Великий Ленин! Недаром его так зовут. Недаром!

На счастье очень скоро пришел первый зритель. Папа. Он сказал: «О-о-о!» и трижды погладил Алину по голове. Что было неплохо. Но главное мнение впереди. Через час придет мама и тогда… Ничего-ничего, скоро мы все увидим, что будет тогда!

А пока Алина устроила в квартире такое веселье, что неподготовленный папа был недалек от желания поставить её в угол. Но вроде уже большая, неудобно… Да и мама вот-вот придет, объясняйся потом… за наказанного ребенка. В любом деле спешка ни к чему хорошему не приводит. Потому, он еще раз для острастки сказал: «Алина», — и уткнулся в газету.

Алина поспешила узнать — чего он её звал, но увидела, что папа читает, и ушла, не стала беспокоить.

Особенное счастье она пережила, когда несла картину маме. И всматривалась, всматривалась в её лицо…

Удивительно, мама произнесла такое же «О-о-о…», но в её возгласе не было ничего праздничного, ничего восторженного, ничего из того, чего Алина так ждала.

— Ты бы стерла его… — сказала мама по ходу.

— Кого? — задохнулась Алина.

— Нельзя тебе его рисовать.

— Почему? — еле слышно смогла вымолвить Алина.

— Говорю тебе: лучше не надо.

После такого разве могла Алина говорить? Не могла. Она лишь пристальнее смотрела на маму. Та же, не выказывая никакого волнения, пошла переодеваться и заниматься своими делами. И вечер прошел обычно. Алина в полном недоумении убрала альбом в портфель, проглотила обиду (разве кто-то обижается на маму?!) и решила с восторгами повременить до завтра. До пятого урока рисования.

***

Утром, по дороге в школу, мама вроде как очнулась и спросила:

— Ты его стерла?

Алина воровато глянула на неё и ответила:

— Да.

***

На крыльях, именно на крыльях, Алина летела к столу учительницы. Палец заложен на нужной странице альбома. И вот картина на учительском столе. Еще секунда, и Алину будут хвалить за такое роскошное исполнение. Она закрыла глаза, приготовилась.

— Это что такое?! — учительница с шумом поднялась с места, но дальше говорила тихо, как шипела, и трясла альбом Алины изо всех сил. — Ты что себе позволила? Кто тебе разрешил? Не имеешь права! Сейчас же, иди и стирай это безобразие.

Класс затих, не понимая, что происходит. Наконец, кто-то увидел и по рядам понеслось: «Она Ленина нарисовала! Ленина? …Ленина…»

Алина вся красная от позора и чего-то еще всё же нашла в себе силы спросить:

— Некрасиво?..

Учительница посмотрела как-то неприятно, сочувственно.

— Ты дома показывала?

— Нет, — интуитивно почувствовав, что надо сказать именно так, Алина соврала второй раз за день. И еще ведь не вечер…

— Жаль мне тебя. Но еще больше жаль твоих родителей. Из-за своей глупости ты их под монастырь подведешь. Пока не поздно, иди и всё ликвидируй. Вот резинка хорошая, чтобы через минуту я этого ужаса не видела.

Алина смотрела на неё во все глаза, не понимая ситуации и тем более не понимая игры слов. Как это она могла подвести своих родителей под монастырь? Что это значит?! И уж тем более – назвать «безобразием», «ужасом» её роскошный портрет?! Ленина так называть?! Ну, ничего себе! Конечно, сама так в жизни не нарисует…

— Не нужно резинку, я не буду его стирать.

— Что?! Ты хочешь, чтобы твоих родителей в тюрьму сегодня забрали?

В классе стало еще тише.

Стыд перекрыл невозможный страх.

— В тюрьму? — переспросила она прибито. — Но за что?.. Я так красиво нарисовала…

— Так, иди, садись на место и, последний раз говорю: быстро всё стирай. Я ей свою резинку не жалею, а она смотри что творит. Так, дети, пока Алина занимается делом, послушайте меня очень внимательно. Никто, слышите, никто, не может без специального разрешения изображать товарища Ленина. Такое дело не каждому доверяют. В райкоме партии существует специальный идеологический отдел…

Учительница говорила что-то еще… Но Алина, красная как рак, горела лицом, сердцем и той же рукой, что еще вчера рисовала, — уничтожала быстро и безвозвратно свой неповторимый шедевр. Но страх сильнее. Больше всего сейчас она боялась за своих родителей! Ничто, никакой портрет на свете не мог сравниться с их значимостью для неё.

— …Алина, ты слышишь меня? Ты поняла? Не имеешь права! Встань и перед всем классом повтори.

Алина послушно поднялась. А потом стояла и водила пальцем по серому фону на рисунке, который так и не удалось дотереть добела. А тот расплывался всё шире-шире…