Туман, туман — заморское сукно.
Накрыла землю шапка-невидимка.
Скрипит колодец, светится окно —
пятном размытым. Звякнул цепью Динго.
Шаги подруги во дворе слышны —
похожи так на медленные мысли.
Не два ведра — две полные луны
серёжками бренчат на коромысле.
Не вижу их, и чувствую вину.
А мир живёт созвучием движений.
Он мне сейчас доступен в глубину
высоких чувств и прожитых мгновений
всем человечеством — давным-давно.
И никакой прогресс его не стронет.
Скрипит колодец, светится окно,
и диск луны в густом тумане тонет.*

Очерствеет ли сердце, если ему изменяет счастье? Или же сокроет свою печаль так глубоко, что только душа будет догадываться, и временами плакать.

Но как-нибудь, расстроенная и всё еще нахмуренная душа непременно задаст сердцу вопрос: «Послушай, а не предпочтительнее ли жить покойно, не ведая ни счастья, ни печали?»

Сердце посмотрит на неё в упор, и та поймет, что она, конечно же, могла задать этот вопрос, но вряд ли вправе рассчитывать на ответ, который бы её устроил.

«…Я никогда и ничего не прошу, но улыбкой от сердца к сердцу получаю то, с чем нам потом приходится жить...»

«Да, но не велика ли расплата…»

«Так неужели тебе хотелось за всю жизнь не встретить никаких преград? Не верю…»

«Правильно. Не верь».

Застенчиво обнявшись, они согласились, что мир надо воспринимать таким, каков есть. Любить, терпеть, волноваться и ждать во всю мощь отпущенных Господом сил. Делать именно то, что нужно, и именно так, как нужно.

…На грани возможного и невозможного… Это когда не постичь сути одним только воображением, тут важно, чтобы примешалось чувство. Так было и, надеюсь, будет.

…Вечером пронзило ужасное понимание: забыто всё, что ты мне говорил. Забыто всё, что было с нами. Отныне, я не помнила ничего.
Кто и почему так нежданно, без спроса и согласия, лишил дорогой памяти? Страшно, неправильно, несправедливо! Я так не хотела!
Глухой нотой заходится сердце, и пустеет душа. Не затаить бы серьезной обиды на сей странный факт. Как всё вернуть по своим изначальным местам?

В полусвет, в полутьму, в стёртость красок и складки у губ — не хочу, не пойду. Там жить невозможно. Оглохшими нотами не сделать концерта, а играть в легкой пьеске, и стряхивать крошки с сукна.

…Уходящее время. Эта жизнь в полусне. В жарком воздухе, в стылом пространстве — мысль тягуча, вязка. А ведь родом из сказки…

Они выберут жёлтый, и, почти не дыша, разукрасят неуютный пейзаж. А в рихтовке дождя, не расплющив последнюю каплю, попытаются вновь удержать… И не будет подсказки. Она вспомнит! Сама!

Дурман, дурман — холодное вино.
Сокрыла мысли времени картина.
Скрипит повозка, крутится кино —
кусок размылся. Тёмная витрина.

Слова родные в памяти слышней, —
Они навеют правильные мысли.
Конечно, если действовать скорей,
В поступке будет много больше смысла…

Услышу и почувствую. Приду.
Мир оживёт в созвучьях и биеньях.
Мне всё сейчас доступно. В тишину
добавлю горстку понятых значений.

По-прежнему. Стихи. Цветы. Конверт.
Давно твоя пора — быть у штурвала.
Скрипит перо, кружа вовсю сюжет…
Поймешь, что я впервые написала?

* — стихотворение Валерия Пайкова «Дача»