Глеб сидел в небольшой кофейне "Райский сад" у Площади Восстания и ждал Лизу. Они договорились встретиться на семь вечера, но девушка немного опаздывала. Она должна была привезти копии материалов, которые ей удалось посмотреть в архиве, а также распечатку ответа из архива Вельска. Как ни странно, Лиза почти сразу согласилась на встречу с ним в кафе. Глеб взглянул на часы. Было уже 19:15. Он перевёл взгляд в окно, за которым падали крупные белые хлопья снега.

- Привет! - из состояния задумчивости его вывел голос Лизы. Немного запыхавшаяся девушка быстро села напротив него за столик.

- В пробку попала, ты уж извини, что тебе пришлось ждать.

- Да ничего страшного, Лиз. Привет, - сказал Глеб, почувствовав радость оттого, что просто видит её рядом.

Подошла официантка, и Глеб заказал у нее печенье с миндалем и две чашечки эспрессо.

- Помнишь, что я люблю миндальное, - улыбнулась Лиза.

- Конечно, помню, - ответил Глеб, - Я помню всё, что касается тебя.

- Ладно, - Лиза слегка поморщилась, - Давай лучше о деле. Вот, что мне удалось узнать.

Она извлекла из сумки прозрачную папку с бумагами, - Это копии того, что я посмотрела в нашем архиве. А это, - она достала вторую папку и вынула из нее несколько листов, - Это распечатки того, что мне скинули по почте из архива Вельска. Здесь протокол допроса, всего их было два. Затем Солганского перевели в Петроград.

- А почему перевели? - спросил Глеб, - Петроград от Вельска вроде не так близко.

- Ну, у них там были свои интересы. Я раньше уже говорила, что его обвинили в заговоре с целью свержения существующей власти. Конечно, всё там было шито белыми нитками, человек был не виновен.

- Что за заговор? - спросил Глеб.

- Да полностью сфабрикованный. Я порылась и насчёт этого тоже. В декабре девятнадцатого года в Петрограде якобы был раскрыт какой-то крупный антибольшевистский заговор. Вдохновителем его был некто Петр Нестеренко, глава одного крупного издательства. Одного из немногих, которое продолжало существовать и при новой власти.

Официантка принесла им две чашечки кофе и блюдце с печеньем.

- Спасибо, - машинально поблагодарил её Глеб, продолжая внимательно слушать Лизу.

Девушка положила перед ним листок бумаги.

- Это распечатка одного из допросов Солганского в Петрограде. Их было много. Сначала он всё отрицал, но потом всё-таки сознался. При тех методах получения показаний, какие тогда применялись, это не удивительно.

- Спасибо, Лиз, - Глеб пробежал глазами по бумаге, - Я тогда заберу это с собой? Дома перечитаю внимательно.

- Конечно, я для тебя их и привезла. Мне-то они зачем, - улыбнулась Лиза.

- Значит, никакого заговора не было?

- Не-а, - Лиза аккуратно размешивала сахар в чашечке с кофе, - Я поняла всё это так - у этого Нестеренко нашли дома какой-то антибольшевистский памфлет в нескольких экземплярах. Конечно, он был арестован, а под следствием видимо назвал несколько других фамилий. Людей, с которыми он раньше контактировал и общался. Вероятно, был назван и Солганский. Таким образом, он и стал обвиняемым в соучастии в заговоре. Все эти заговоры - это ведь было очень выгодное дело, скольких людей можно было легко объединить в один процесс.

- Страшно всё это, - проговорил Глеб

- Ещё как.

Глеб сделал глоток кофе.

- И он признался?

- Да, в акте последнего допроса стоит его подпись. В 91-ом году всё это дело было пересмотрено, установлено, что никакого "заговора" не было.

Нестеренко, Солганский и ещё десять человек, обвиненных в этом, были полностью реабилитированы.

- Понятно, - проговорил Глеб.

- Вот еще протоколы допросов в Вельске, я сделала копии, - Лиза быстрым движением положили перед ним еще две бумаги.

- А вот это, - поверх она положила третью, - Показания свидетеля.

- Свидетеля?

- Угу, свидетель по делу Солганского в Вельске был только один. На его словах и строилось всё обвинение.

Глеб пробежал глазами по бумаге и дойдя до конца, где стояла подпись, вздрогнул.

- Да-да, - сказала Лиза, - Я тоже это заметила, - Подпись там внизу - Михаил Николаевич Демичев. Это не твой родственник, случайно?

- Да, - тихо сказал Глеб, - Скорее всего это мой прадед. Его тоже звали Михаил.

***

Солганский прошёл в угол, куда ему указал Игнат Степанов и опустился на солому. От долгого перехода он устал и очень замерз. Здесь, в камере, было хотя бы теплее и можно было немного согреться.

- Что, парень? - услышал он рядом какой-то хриплый голос и обернулся. Рядом сидел человек, судя по одежде, священник. Волосы его были всклокочены, взгляд был какой-то мутный,

- Всё это за грехи наши, - продолжал говорить он, - Бог любит нас, вот и испытывает. Терпеть надо страдания... и откроется нам истина. Терпеть и прощать надо, не ведают они, что творят.

- Сколько же ещё терпеть? - хрипло спросил у него Солганский.

- А не перечь мне! - вдруг разозлился его новый собеседник, - Бог сам терпел...А что уж мы, людишки жалкие.

Солганский слегка отодвинулся от него. Похоже, священник явно был не в себе.

- Да-да, - вдруг шепотом подтвердил его догадку подошедший Игнат Степанов, - отец Сергий, он это того... умом немного тронулся, странные вещи иногда говорит. У него на глазах сына месяц назад расстреляли, после этого он таким и стал.

- Понятно, - проговорил Солганский.

Он очень устал от всего пережитого за последнее время и прилег на солому. Усталость от постоянного нервного напряжения всё-таки пересилила, и ему удалось задремать.

Разбудил Солганского скрежет металлических запоров и крики:

- Ужин! Давай, шевелись быстрее!

Он открыл глаза, и первое время не мог сообразить, где находится. Потом вспомнил, и тоска тяжелой волной накрыла его сердце.

Было восемь вечера, арестованным в это время выдавали то, что громко называлось "ужином". Солганский тоже получил, как и все, пару гнилых картофелин и стакан кипятка.

Первые три дня его не трогали, никуда не вызывали и не допрашивали. За это время Солганский немного освоился в камере, присматриваясь к тем, кто её населял.

Народу было человек двадцать. Но как-то сблизился он пока только с Игнатом Степановым, и ещё с одним человеком, бывшим нотариусом Покровским. Покровского арестовали за то, что он якобы выгораживал какого-то богача. Хотя, как он говорил, делал всё совершенно честно. Но понятия честности теперь никого не интересовали. У Игната Степанова тоже была своя история.

До ареста он владел небольшой мельницей. Мельницу экспроприировали в пользу молодой республики, Степанова объявили буржуем, и так он оказался в ЧК.

- Слава Богу, жена не дожила до этого, - говорил погрустневший Степанов, - Умерла четыре года назад, ещё до того, как началось всё это.

У Игната был и взрослый сын, живущий с женой где-то на Украине.

- Надеюсь, он жив, - вздохнул Степанов, - Ну а у тебя жена, дети есть?, - спросил он Солганского.

- Детей не успел завести, - ответил Ян, - А жена есть.

- В Петрограде она?

- Нет, в Тюмени.

- Ну, это хорошо, - Игнат похлопал его по плечу, - Ты радоваться должен. Они до неё хоть не доберутся. А то ведь и такое бывает - схватят кого-то из близких и шантажируют арестованного.

- Да, слава Богу, что Люся далеко, - проговорил Ян.

И тоска по Лу-Лу холодной лапой сжала его сердце. Страшно захотелось курить, но теперь это стало небывалой роскошью. Как и всё, что осталось там. На свободе. В другой жизни.

Через два дня двух людей из их камеры увели на расстрел. Был уже вечер, когда вдруг раздался скрежет запоров, в камеру вошло двое чекистов, грубо выкрикивая фамилии обреченных. Один из них прошёл совсем близко от Солганского, и он запомнил его какой-то оцепеневший взгляд.

Освободилось место на нарах, и Солганский перебрался туда. И лёжа на жестких досках, он так и не смог уже заснуть до самого утра.

На следующий день его вызвали на первый допрос. Следователь Юдин удостоверил его личность и задал несколько вопросов об участии Солганского в Добровольческой армии. Отрицать это было уже бессмысленно, и Ян отвечал правду.

- Ну а вот это, - Юдин бросил перед ним на стол какую-то тонкую брошюру, - Это Вам известно?

И он в упор посмотрел на арестованного.

Солганский взял брошюру в руки. Она называлась "Манифест. Ленин. Истинное лицо". Пролистал несколько страниц. В брошюре высмеивалась деятельность большевиков, на последней странице была напечатана даже какая-то карикатура.

- Это я первый раз вижу, - спокойно ответил Солганский и отложил манифест в сторону.

- Неужели, - ехидно спросил Юдин, - Может быть, не знаете и того, кто её написал?

- Не знаю, - ответил Солганский, - К тому же брошюра анонимная, автор не указан.

- Вы за дураков нас держите? - понизил голос Юдин, - Человек, у которого всё это было обнаружено, указал и на Вас.

- У кого это было обнаружено? - резко спросил Ян.

- Фамилия Нестеренко Вам о чём-нибудь говорит?

Солганский вспомнил, что когда-то работал в издательстве у Петра Нестеренко. Ещё до революции. Работал он там года полтора, потом открыл свой книжный магазин и от Нестеренко ушёл.

- Да, когда-то я работал у него в издательстве журналистом, - ответил он, - Это было еще в 1914-ом году. Потом я уволился, и больше мы не общались.

- Когда это было?

- В конце 1915-го года.

- И с тех пор вы не общались?

- Нет.

- Перестаньте лгать! - вдруг крикнул Юдин, подходя к Солганскому вплотную, - Нестеренко утверждал, что общался с Вами всё последнее время. Более того, Вы и помогли ему написать этот манифест.

- Дайте мне с ним очную ставку, - твердо сказал Ян.

- Очную ставку, - засмеялся Юдин, - Боюсь, это невозможно.

- Почему?

- Вина Нестеренко была доказана, и он был расстрелян в декабре прошлого года.

Наступила напряжённая пауза.

- Ну, так что же, - нарушил молчание Юдин, подходя к Солганскому вплотную, - Вы сами вспомните про этот манифест? Или Вам немного помочь?

- Идите к чёрту! - вдруг крикнул Ян, - Никаких манифестов я не писал.

- Отрицаете очевидное, значит, - проговорил Юдин, - А вот это зря. Очень зря.

И он ударил Солганского кулаком в лицо.

Через некоторое время Солганского, сильно избитого, кинули обратно в камеру.