- Простите меня, Ян, - тихо произнесла Ниночка, когда их отвели обратно в камеру, - Простите. Из-за меня Вы всё это подписали. Это я во всём виновата.

Её плечи вздрагивали, она закрыла лицо руками, - И ещё мне... мне так стыдно.

Солганский сел рядом с ней на нары.

- Нина, Вы ни в чём не виноваты. Посмотрите на меня.

Она подняла голову и посмотрела на него покрасневшими заплаканными глазами.

- Вы ни в чём не виноваты, - повторил Ян - Успокойтесь, Ниночка.

Она прикрыла руками грудь, видневшуюся из порванной блузки.

- У Вас есть ещё какая-нибудь одежда переодеться? - спросил Солганский.

- Да, - пробормотала Ниночка, - Есть ещё одна блузка, я взяла её из дома.

- Переоденьтесь и ложитесь. И попробуйте успокоиться.

Он обнял её за плечи и поцеловал в висок, как ребёнка. И Ниночка на мгновение прижалась к нему тоже, как ребенок - доверительно и беззащитно.

- Спасибо Вам, Ян - прошептала она.

И потянулось время ожидания. Но уже не очередного допроса, а того, самого страшного момента, когда в камеру войдут со списком в руках, выкрикивая фамилии тех, кто обречён. И кому-то надо будет встать и идти. Чтобы больше уже никогда не вернуться. Солганский понимал, что он из таких обречённых, надеяться было не на что. Но всё-таки какая-то часть его сознания продолжала во что-то верить. Во что - он и сам уже не знал. В чудо, которое никогда бы не произошло.

А в какие-то мгновения ему отчётливо казалось, что всё, что происходит вокруг - просто затянувшийся длинный безысходный сон. От которого почему-то никак не получается проснуться.

В воскресенье был очередной приём передач. Ниночка получила свой узелок и развязала его.

- Кулич! - радостно воскликнула она, - Они его не тронули! Даже не верится.

Солганский улыбнулся, глядя, на неё. Ниночка расстелила на деревянных досках тряпку, в которую была завёрнута передача и поставила на неё кулич. Вокруг него положила несколько яиц, выкрашенных луковой шелухой.

- Сегодня же Пасха, - сказала она.

- Да, - вспомнил Солганский.

- Христос воскрес.

- Воистину воскрес

- Возьмите, Ян, пожалуйста - Ниночка протянула ему вареное яйцо и кусок кулича. Возьмите, иначе я обижусь.

Глядя на это, Солганский вспомнил, как всегда отмечали Пасху дома, и отвернулся в сторону, чтобы Ниночка не заметила выступившие у него на глазах слёзы.

- Ян! - девушка настойчиво тянула к нему кусок кулича, - Возьмите же.

- Спасибо, Ниночка - поблагодарил Солганский, попробовав небольшой кусок, - Очень вкусно.

К ним подошёл Сергей Покровский.

- Слышишь, Солганский, - начал он, садясь с ним рядом на нары.

- Что, Сергей?

- Да ты тоже, наверное, замечаешь - давно разменов не было. Говорят, новую партию готовят.

Ниночка с тревогой посмотрела на них, прислушиваясь к разговору.

- Давай-ка отойдем, - сказал Солганский.

Он закашлялся, встал и отошёл в сторону, подальше от Ниночки. Покровский подошёл к нему.

- Кто это говорит? - спросил Ян.

- Многие. Игнат вон вчера видел, когда его на допрос вызывали, как они к себе целый ящик водки протащили. Думаешь, это просто так? - Покровский заметно нервничал.

- Да, плохо дело, - тихо сказал Солганский, - Но я уже давно готовлюсь к худшему.

- А я не готов, - резко сказал Покровский, - Не хочу я умирать. Да ещё и безвинно, понимаешь?

- Никто не хочет, Сергей. Но... разве есть у нас выбор...

Покровский посмотрел на него с каким-то отчаянием и отошёл в сторону.

Ян вернулся к Нине.

- О чём вы говорили? - спросила девушка.

- Ниночка, - Солганский сел рядом с ней, взял за руку и посмотрел ей в глаза, - Могу я попросить Вас об одной вещи?

- Конечно, Ян. А что я должна сделать?

- Я скажу Вам один адрес. Это адрес моей жены, где она сейчас живёт. Не буду его записывать, да и нечем. И чтобы у Вас неприятностей не было, если вдруг его у Вас найдут.

- Хорошо, Ян, - Нина внимательно смотрела на него, - Я постараюсь его запомнить.

- А не запомните, и Бог с ним. Просто я хочу попросить Вас... именно Вас, Ниночка... когда Вы выйдете отсюда... а Вы непременно выйдете, я верю в это...

Вы освободитесь, и всё у Вас будет хорошо. Напишите потом Люсе пару слов обо мне. Я обещал ей написать, но она так и не получила от меня ни одного письма.

Солганский сильно закашлялся.

- Не говорите так, Ян! - воскликнула Ниночка. В её глазах блеснули слёзы, - Вы тоже выйдете отсюда! Я так верю, что мы вместе освободимся.

- Нет, Нина, - Солганский покачал головой.

- Ну-ну, не надо плакать, - он обнял её за плечи, наклонился и прошептал ей на ухо несколько слов.

- Это совсем простой адрес, - тихо сказала Ниночка, повторив услышанные слова несколько раз, - Я его запомню. И обязательно напишу Вашей жене.

- Простите меня за эту просьбу.

- Да что Вы, Ян, не просите прощения. Я рада что-то сделать для Вас.

- И вот ещё что, Нина. Хочу передать Вам это сейчас, потом времени может уже не будет, - Солганский снял с шеи крест, большой, серебряный и надел его на шею Ниночке.

- Этот крестик ещё от моей матери остался. Я хочу, чтобы он теперь был у Вас, Нина. Да хранит Вас Бог.

Ниночка молча смотрела на него сквозь слёзы.

***

"Страшна не сама смерть, а её ожидание". Последнее время Солганский часто вспоминал эти слова и думал об этом. Как, наверное, и многие обитатели камеры, над которыми смерть уже занесла своё невидимое и неумолимое крыло. И даже физическая боль уже не казалась чем-то запредельным по сравнению с той болью, которую испытывала душа. Но надо было держаться. И выбора не было.

Прошло Пасхальное воскресенье и понедельник. Единственным утешением Солганского было то, что его больше не вызывали на допросы и не избивали.

"Всё закончено" - думал он, - "Теперь осталось выдержать самое последнее".

А Ниночка в эти дни почти не отходила от него. Солганский тоже успел привязаться к ней. Нина рассказала ему немного про своего брата Володю, он был старше её на восемь лет.

- Знаете, Ян - сказала она Солганскому, - А Вы чем-то на него похожи.

- Внешне? - спросил он.

- И внешне…  и так, характером. Он, правда, стихов не писал. А я пробовала... но у меня не получается ничего. Способностей нет, - Ниночка вздохнула.

- Нина, мне иногда кажется, что всё это было в какой-то прошлой жизни и не со мной - и стихи, и...всё-всё.

- Что ещё? - спросила Нина.

- Да всё. Или просто был сон, добрый милый сон.

- Нет, Ян, - серьёзно сказала Ниночка, - Была обычная жизнь. А сон - это то, что сейчас происходит. Какой-то страшный сон. И люди спят. Те люди, которые творят всё это, весь этот ужас. Но когда же они проснутся? Когда?

Солганский молчал. Он не знал, что ей ответить.


***

Во вторник после полудня заскрежетали запоры и в камеру вошли сразу несколько чекистов. Ещё, ни услышав ни слова, заключённые как-то интуитивно поняли, что их ожидает. На мгновение повисла гнетущая тишина, а потом один из чекистов, держа перед собой список, стал громко называть фамилии.

Назвали уже пять несчастных, очередь дошла до буквы "М". Солганский напрягся. Ниночкину фамилию - Маркова - не назвали. Был назван Сергей Покровский, Игнат Степанов. Свою фамилию Ян тоже услышал.

Подбежавшая к нему Ниночка сильно стиснула его руку.

Чекист всё ещё называл фамилии по списку. Партия на этот раз действительно получалась большая.

- Ян, - быстро проговорила Ниночка, - Наклонитесь ко мне... скорее, я боюсь не успеть.

Ян нагнулся к ней, и она вдруг обхватила его руками за шею и поцеловала в губы.

- Ниночка... - прошептал Солганский.

- Я...я люблю Вас, Ян, - сбивчиво проговорила девушка, обнимая его, - Я люблю Вас. Я никогда Вас не забуду.

Солганский обнял её крепко-крепко и вспомнил тот день, когда почти два года назад он прощался с Лу-Лу, стоя на перроне в Вельске.

- "Бедная моя девочка", - прошептал он.

По Ниночкиным щекам катились крупные слёзы.

- Нина, - он взял её за руку и посмотрел ей в глаза, - Вы помните то, что я Вам сказал? Вы выйдете отсюда. Обязательно выйдете,  и всё у Вас ещё будет хорошо.

Ниночка всхлипывая, кивнула.

И опять обняла его.

- Эй вы, кончайте там миловаться! - грубо крикнул им один из охранников, подходя к ним. Ниночку оторвали от Солганского, а его пихнули в спину.

- Давай на выход!

В коридоре стояло уже довольно много людей, которых согнали сюда из других камер. Им связали руки, а потом погнали на выход, во двор. На улице у Солганского закружилась голова, впервые за последние три месяца сидения в душном помещении он оказался на свежем воздухе. Чувствовалась весна, небо было пасмурное, но с небольшими светлыми просветами. У ограды уже пробивалась небольшая зеленая травка. И Солганский вдруг почувствовал невыносимую тоску от вида этой, начинавшейся новой жизни. И от осознания того, что совсем скоро ему и всем этим людям придётся умереть. В этом было что-то ненормальное, не правильное.

"Боже мой, как жить хочется" - подумал он, - "И как хочется увидеть Люсю в последний раз. Хоть на минутку".

- Ну вот и всё, парень, - услышал он рядом с собой голос Игната Степанова, - Пришёл и наш черёд. А я смерти не боюсь, отжил уже своё. Молодых вот только жаль, им бы жить и жить ещё. А я может и с своей Надей там свижусь. Устал я без неё".

Надей звали его умершую жену.

У ворот стоял грузовик с крытым брезентом фургоном. В него по очереди заталкивали людей. Чуть впереди Ян увидел Сергея Покровского. Он плакал и говорил про свою невесту и старенькую мать. Чекист грубо взял его за локти и толкнул в фургон. Вслед за ним в фургон запихнули женщину, на вид лет тридцати, худенькую и светловолосую, в совсем лёгком платье. Ян подумал про Ниночку. "Спаси её Бог. Только бы её не коснулось это", - подумал он.

Потом пришёл и его черёд, и он тоже оказался внутри фургона, набитого обреченными связанными людьми.

Грузовик остановился. Их куда-то привезли.

"Спаси Господи и прости нас", - проговорила та молодая светловолосая женщина.

- Ну, господа буржуи, вылезайте! Прибыли по месту назначения! - бодро сказал один из чекистов, поднимая брезент. В глаза Солганскому ударил дневной свет.

Вместе со всеми он вылез из фургона и осмотрелся. С весеннего неба крупными ровными хлопьями почему-то падал снег. А небо из весеннего, вдруг стало белым-белым.

- Что это за место? - хрипло спросил он, оглядываясь.

Его вопрос услышал какой-то, стоявший рядом с ним человек.

- Так это ж Киреевка, - ответил он, - Знакомые места.

Живу я здесь. Эх... хоть помирать не так страшно будет.

Солганский поднял голову и посмотрел на небо. Снег всё падал и падал.

- Пошли вперёд! - грубо приказал им чекист, и люди двинулись, подчиняясь приказу. Молодую женщину била крупная дрожь, платье на ней было совсем легкое.

- Ну, ничего, барышня, в раю согреешься, - хохотнул один из охранников, нагнувшись к ней. Идущий рядом Cолганский ощутил, что от чекиста сильно пахло спиртным.

Он вспомнил слова Покровского про привезенную недавно чекистами водку. И обернулся, ища его глазами. Сергей был сзади, но шёл с совершенно мертвым белым лицом, глядя в землю.

Они прошли метров пятьдесят и увидели то, что их ожидало. Это был широкий ров. Солганский посмотрел вниз и сразу же отвёл глаза. Он посмотрел на небо. Снежные хлопья все также падали и падали, как будто ещё сильнее.

- Подошли к краю рва! Живо! - скомандовал начальник расстрельной команды, - На колени встали!

Солганский почувствовал, как внутри опять поднимается злость.

"Да всё... всё" - подумал он, - "Осталось совсем немного. Так какая разница"

И он тоже встал, как и остальные. Внизу хлюпала глинистая грязь и мокрый снег.

Раздался первый выстрел. Затем ещё один. К обреченным подходили по очереди и стреляли сзади в голову. Солганский услышал, как тонко вскрикнула та светловолосая молодая женщина. Затем раздался выстрел,  и ее тело полетело вниз, вслед за остальными.

Он закрыл глаза. Стоял и слушал, считая, глухие удары собственного сердца. А ещё ударов через тридцать почувствовал затылком жесткое холодное дуло...
Раздался выстрел.

Минут через двадцать всё было закончено. В ров покидали лопатами немного сырой земли. И грузовик уехал. А снег всё также шёл и шёл, засыпая ров и лежащих в нем убитых людей.