- Ничего не понимаю! Каким, ты говоришь, было её настоящее имя? Елизавета Ивановна? А почему тогда все называли ее Лиля, а не Лиза?

Светловолосый юноша надвинул панамку на глаза, приподнялся на локтях и отрегулировал спинку шезлонга. Теперь ему было видно не только небо, но и море. Его собеседница, хрупкая миловидная девушка в широкополой шляпе, пожала плечами.

- Ну... Так уж повелось. Тогда ведь вообще многие имена сокращали совсем не так, как сейчас: Николай - Кока, Владимир - Воля, Мария – Мура или Муся. К тому же, она была из дворянской семьи, правда, изрядно обедневшей. Имя «Лиля» тогда считалось более утонченным, аристократичным. А кроме того, она в детстве букву «з» плохо выговаривала - вот, наверное, и решили слегка облегчить произношение. Кстати, она и во взрослом возрасте немного шепелявила – или, как тогда говорили, пришепётывала. Так она и жила между этими двумя именами. Только это маленькое расхождение – всего лишь пустячок на фоне того, что случилось потом...

- Подожди, подожди, Чайка. То есть, ты хочешь сказать: все, что произошло потом, было как-то связано с этим именем «Лиля», которое не совпадало с другим – «Елизавета» - данным при крещении?

- Да ничего я не хочу сказать, Павел! Просто обрисовываю ситуацию. Говорю же тебе: это маленькое расхождение в именах было по тем временам типичным. Ти-пич-ным, понимаешь? Но весь фокус в том, что в данном случае это зернышко упало на благодатную почву, стало одним из звеньев некоей роковой цепочки и повлекло неожиданные последствия. Это раздвоение имени оказалось как бы узенькой трещиной, которая со временем становилась все глубже, глубже, пока не превратилась в настоящую пропасть...

- И всех поглотила пучина морская... – вздохнул молодой человек с выражением комического трагизма на загорелом лице.

- А ты не смейся! Представь себе, поглотила...

- Кстати, Чайка, раз уж речь зашла о пучине морской... Может, искупаемся?

- А давай! – легко согласилась Лариса.

Она сняла шляпу, перевязанную яркой лентой, повертела ее в руках: дескать, куда бы пристроить, чтобы не улетела? Затем извлекла из сумочки томик в бирюзовом переплете и положила шляпу под него.

Женщина средних лет, сидящая неподалеку, отложила журнал и проводила глазами высокого молодого человека, легко пробежавшего к морю, как будто не по горячей гальке, а по беговой дорожке. Затем она окинула критическим взглядом его спутницу, как бы оценивая: достойна ли она такого кавалера? Ну-у-у... миниатюрна. Пожалуй, даже слишком. Наверное, даже до плеча едва ему достает. Чем-то напоминает Одри Хепберн. Впрочем, последнее наблюдение почему-то вызвало раздражение.

Тем временем ветер распахнул бирюзовый томик, лежащий на опустевшем шезлонге, шляпа выпорхнула из-под него и спланировала прямо на колени к наблюдательнице. От непрошеной гостьи исходил едва уловимый запах духов. Нехотя поднявшись, женщина отнесла непослушный головной убор на прежнее место и сунула его под раскрытую книжечку. Взглянув на неё, она усмехнулась: ишь ты! Стихотворения! Ну, кто такое на пляже читает? Нет, не удержать ей возле себя такого интересного молодого человека!

Аккуратно ступая по горячим камушкам, Лариса остановилась у самой кромки воды. Ласковая волна тронула щиколотки, поднялась выше, дотянулась до коленей. Неожиданно на нее обрушился самый настоящий водопад: поднимая фонтан брызг, мимо пробежал мальчуган, похожий на ожившую бронзовую статуэтку.

Обогнув стайку подростков, шумно игравших в мяч, Павел наконец дал волю мускулам и с удовольствием поплыл в сторону буйков. Затем, в ожидании Ларисы, перевернулся на спину, закинул руки за голову и, плавно покачиваясь на волнах, расположился с завидным комфортом - словно на шелковых простынях.

- Чайка! Догоняй! – крикнул Павел, когда Лариса была в нескольких метрах от него, и устремился вперед, демонстрируя роскошный баттерфляй.

Лариса некоторое время плыла за Павлом, но постепенно стала отставать, сбавляя темп и предаваясь пленительному чувству покоя. Справа от нее возвышались причудливые склоны Кара-Дага. В одном из очертаний при желании можно было различить абрис волошинского профиля.

- А во сколько лет Лиля умерла? – спросил Павел.

Вечерело. Они сидели на набережной в тени ленкоранской акации и сквозь решетку парапета смотрели на море.

- Сколько? – Лариса потянула на себя ветку и сорвала розовый пушистый цветок. - Чуть больше сорока. Сейчас подсчитаем. Значит так… В тысяча девятисотом году ей было тринадцать. А умерла она…

- Подожди, подожди… Тринадцать, говоришь? - оживился Павел. - Хм… - Встретить двадцатый век в возрасте тринадцати лет. А знаешь, Чайка, в этом ведь есть нечто инфернальное.

- Не знаю насчет инфернального. Во всяком случае, весьма символическое, - подыскала Лариса более деликатное определение.

- Символическое… А что ты под этим подразумеваешь?

- Да то же, что и ты, - улыбнулась Лариса. Нравилась ей эта его страсть к словечкам.

- Нет уж, Чайка, ты не отлынивай. Раз уж завела такой разговор, давай, так сказать, определимся в дефинициях.

- Ну, хорошо. Значит так… Символизм – это когда одно явление не просто указывает на другое, а высвечивает его суть.

- Ого! – Павел некоторое время молочал. - То есть, символ – это что-то вроде магического кристалла, сквозь который можно увидеть истинный смысл вещей? – уточнил Павел.

- В точку! - улыбнулась Лариса. – Ты, как всегда, умеешь отыскать более точное слово. И в данном случае это слово - «сквозь». Символ – прозрачен, и поэтому его можно долго рассматривать, поворачивать и так, и этак…

Павел, не отрываясь, смотрел на нее. Скулы его слегка порозовели от удовольствия. Пожалуй, она его этим держала. Не только этим, разумеется, -многое в ней было весьма и весьма привлекательным: интересная внешность, неженский (или все-таки именно женский, отличный от мужского) интеллект, мягкий, по-настоящему гипнотический шарм. Но ее способность ненавязчиво, в самых, казалось бы, обыденных ситуациях, подчеркнуть неординарность предлагаемых им умозаключений тешила его мужское самолюбие. Ой, как тешила!

- Ну и что же можно рассмотреть сквозь это символическое совпадение Лилиного тринадцатилетия и начала двадцатого века? – полушутливо-полусерьезно спросил Павел.

- Заметь, это не я, а ты подметил, - в тон ему напомнила Лариса.

- Ну, допустим, я. Но ты ведь согласилась. Так, все-таки, что?

- Не придуривайся! Ты и сам знаешь, что имелось в виду. Просто все складывалось в звенья одной цепи. Словно она была избрана для какой-то загадочной миссии. Как будто все обстоятельства, ее окружавшие, были кем-то заранее предопределены и работали на некий общий результат. А кульминация, как это ни странно, совпала с той самой дантовской серединой ее жизненного пути, когда ей исполнился двадцать один год.

- Земную жизнь пройдя до половины… – припомнил Павел слова великого флорентийца.

- Ну да, что-то в этом роде… - согласилась Лариса. – Именно. А в двадцать один перед ней распростёрся сумрачный лес.

Они помолчали. Каждый думал об этой магической середине жизни. А ведь у каждого она своя.

- Знаешь, Чайка, я вот о чём частенько размышляю, - нарушил наконец молчание Павел. – Ежегодно мы проживаем дату собственной смерти. Проходим мимо нее, занимаемся чем-то в этот день. Может быть, даже чувствуем себя как-то иначе.

Лариса внимательно взглянула на него.

- Я тоже иногда думаю об этом. Но, пожалуй, хорошо, что эта дата нам не известна. А то некоторые, особо впечатлительные, уже и отвлечься от неё не смогли бы. Так бы и жили в постоянном унынии.

- Ха! – развеселился Павел. - А другие, вот я, например, стали бы отмечать этот день, не хуже, чем день рождения. Даже с еще большим размахом. Я бы толпу гостей пригласил. А они бы подарков разных натащили. И закатили бы самый настоящий эпикурейский пир. А на юбилей можно было бы и фейерверк заказать. Вот ты, Чайка, что бы мне на юбилей подарила? Даю подсказку: хочу альбом К.Брюллова!

- Брюллова? Да помню я, помню. Обещала ведь! Подарю, как только вернемся из Коктебеля, - пообещала Лариса. – Пойдем, поужинаем, что ли?

- Куда? В «Сердолик»?

- Как скажешь.

И они направились в приморский ресторанчик. Ему нравился этот лёгкий околофилософский трёп, в котором они частенько практиковались с Ларисой, - на самые неожиданные темы, казалось бы, случайно приходящие в голову, но вытаскивающие на поверхность сокровенные рассуждения и приводящие порой к непредсказуемым выводам.

Петербург, 1909 г.

Зеркало висело в редакции журнала «Аполлон», расположившейся на первом этаже старинного петербургского особняка XVIII века - того, что на Мойке, неподалеку от квартиры Пушкина.

Была весна 1909-го года. Главный редактор журнала, Сергей Константинович Маковский, которого за глаза называли «Papa Mako», был полон грандиозных планов. Удобно устроившись за письменным столом, он мечтал, мечтал…

Сергею Константиновичу хотелось предусмотреть все до мельчайших подробностей. Он перевел взгляд на раскрытую записную книжку, припоминая несколько симпатичных идеек, посетивших его минувшей ночью. Восстанавливая ход своих рассуждений, Papa Mako сожалел о том, что не заставил себя тогда встать и наскоро записать все это в блокнот. А теперь…

Итак, первое – переговорить с Иннокентием Федоровичем. Второе – заказать обложку Льву Баксту. Третье – посоветоваться с Вячеславом Ивановичем по поводу рубрик. Но было еще что-то четвертое, пришедшее ему на ум напоследок, когда он уже засыпал. Именно эта мысль, легкомысленно упорхнувшая из объятий его памяти, казалась ему теперь самой главной.

Пытаясь сосредоточиться, Сергей Константинович подошел к окну и некоторое время наблюдал за двумя курсистками, которые с хохотом перебегали мостовую перед самым экипажем. Засмотревшись, Papa Mako принялся насвистывать увертюру из «Летучей мыши» - к слову сказать, довольно сносно. Затем он направился к висящему у двери зеркалу и, подкручивая усы, залюбовался собственным отражением. Вспомнил! Вот она, та самая четвертая идея, которая с раннего утра крутилась где-то на периферии его сознания!

Вернувшись к столу, он аккуратно обмакнул перо в чернильницу и записал в блокноте: «Вменить в обязанность мужчинам являться в редакцию исключительно в смокингах». Это правило, полагал Сергей Константинович, вырвет журнал из когтей повседневности, придаст общению некий аристократизм, которого так недостает в реальной жизни. И ничего что, скажем, Волошин, в смокинге будет выглядеть несколько… анекдотично. Не сдержавшись, Papa Mako хихикнул.

Он вспомнил свою последнюю встречу с Максом, его всклокоченную шевелюру, видавшую виды войлочную шляпу, потрепанное пальто неопределенного цвета, странное подобие башмаков, изобличавших в своем хозяине неистребимую любовь к пешим прогулкам. Если сложить все километры, которые этим башмакам довелось истоптать на своем веку, то сумма будет равняться расстоянию между Парижем и Коктебелем! А то и больше. Нет, не может быть и речи о том, чтобы в этом походном виде Макс приходил в редакцию… Правда, Волошин не столь сговорчив, как хотелось бы.

Поправив безупречного вида пробор, Сергей Константинович подмигнул своему отражению. В числе сотрудников журнала, подумалось ему, обязательно должны быть и дамы – разумеется, хорошенькие… скажем, балерины из кордебалета.

Размечтавшись, Papa Mako засвистал очередной мотивчик - на этот раз из «Веселой вдовы» и сделал несколько танцевальных па. В эту минуту солнечный зайчик, пробившись сквозь пыльные окна, затеял на красивом лице Сергея Константиновича причудливую игру, отчего его выражение стало слегка глуповатым. Обнаружив краем глаза собственную физиономию в зеркале, Papa Mako напустил на себя прохладно-высокомерный вид.

В это время из прихожей послышалось некоторое шевеление – кто-то пытался повернуть дверную ручку с обратной стороны. Массивная редакционная дверь не поддавалась, из чего следовало, что в редакцию пожаловала особа женского пола. Дело в том, что с первого раза эту дверь обычно удавалось открыть только джентльменам.

Желая увидеть перед собой прекрасную незнакомку, главный редактор журнала «Аполлон» приосанился и прошествовал навстречу гостье.

Дверь словно заклинило. Лиля изо всех сил нажала на бронзовую ручку, и… влетела в кабинет. Точнее, налетела на неожиданное препятствие. Лицом она ощутила накрахмаленную ткань сорочки, в ноздри ударил аромат туалетной воды, смешанный с легким запахом табака. Кто-то крепко взял ее за плечи, помогая удержать равновесие и одновременно отстраняя от себя.

Лиля почувствовала, что краснеет.

- Здравствуйте… - пробормотала она. - Мне нужен главный редактор журнала «Аполлон». Вы ведь Сергей Константинович Маковский?

- Чем обязан? – сухо спросил он.

В ответ последовало что-то о стихах, о желании сотрудничать с новым журналом, об увлечении французской поэзией… На лице хозяина кабинета она увидела плохо скрываемое разочарование. Запнувшись на полуслове, Лиля предложила:

- Но если вы заняты, я могу прийти и в другой раз, когда будет удобнее.

- В другой раз не нужно! С чем вы пришли? Показывайте, только быстрее. Через десять минут у меня важная встреча. Кстати, можете присесть.

Papa Mako расположился в кресле. От волнения прихрамывая больше обычного, Лиля подошла к столу и примостилась на краешке стула. Из сумочки она достала тонкую тетрадь.

- Вот. Это стихи. Может быть, они подойдут для Вашего журнала.

Papa Mako нехотя пролистал несколько страниц и прочитал первое попавшееся четверостишие. Речь в нем, конечно же, шла о любви.

Сергей Константинович усмехнулся. В присутствии некрасивых женщин ему всегда становилось нестерпимо скучно. Жалко было тратить время на что-то малоинтересное, неяркое, тривиальное.

- Ну что вам сказать, - начал он, подбирая слова. - Ваши стихи, конечно, любопытны и, пожалуй, далеко не бездарны…

Лиля с надеждой смотрела на него.

- Видите ли, возможно, они могли бы заинтересовать другого издателя. Но для нашего журнала они не подходят. Им недостает некоей оригинальности. Ваши стихи слишком…

С его уст уже готово было слететь слово «обыкновенны». Однако в последний момент в Маковском шевельнулась снисходительная жалость к этой несчастной барышне, написавшей столь посредственные стихи о любви - чувстве, которое ей не дано испытать никогда.

Лиля опустила глаза. В зеркале, висевшем за ее спиной, отражались ее поникшие плечи.

- Так что… желаю вам успехов.

Papa Mako встал. Лиля взяла тетрадь, сунула ее в сумочку и направилась к двери. Она изо всех сил старалась держаться прямо. Ей это почти удавалось. Если бы только не ее предательская хромота!

Подойдя к двери, она оглянулась. На ее лице играл тусклый лучик вымученной улыбки. В это время за окном почему-то резко потемнело, а по зеркалу как будто пробежала легкая рябь.

Взявшись за дверную ручку, Лиля с силой потянула ее на себя. На этот раз дверь поддалась сразу, и незадачливая посетительница покинула неприветливый кабинет главного редактора журнала «Аполлон».

(Продолжение следует)