«Парацельс утверждал, что демоны, которые вызывают душевные заболевания, природные существа. Он называл их «элементали». Элементали отличаются от людей тем, что каждый их вид сотворен только из одного элемента (земли, воды и т.д.). Но, поскольку в человеке содержатся все четыре элемента, особо чувствительные люди могут иногда общаться с элементалями».
(Из популярного изложения работ Парацельса)

Болеро перезвона дамских шажков, отражавшееся от стен с многочисленными кабинетными дверями, прерывалось повторяющимся дверным скрипом и последующими хлопками, после чего накатывала порция вязкой и кратковременной тишины, в недрах которой вдруг опять возникала жалобная песня несмазанных петель.

Еще один резкий хлопок, и вот уже дробные перепевы изящных лакированных туфелек угасают где-то далеко на лестнице в конце коридора.

«А я в пластиковых бахилах. Оттого лишь беспорядочно шуршу при ходьбе. Совсем не болеро».

В помещениях поликлинического отделения Института проблем медицины снова сгущалась зловещая больничная тишина.

«Есть ли в пламени музыка? Звук всегда сопровождает огонь. Да, да, бывает, что и гул. Ровно гудят и полыхающие поленья в печке, и зажженные газовые горелки, и даже бензин пыхает, воспламеняясь. Шум всегда сопровождает огонь. Но есть ли в этих звуках гармония? Пламя может быть и белым, и красным, и голубым. Цвет его всегда разный. И шум огня тоже разный. Цвет и музыка. Цветомузыка огня».

Обрывки мыслей бесятами-чертенятами плясали в голове человека с рукавицей на правой руке, сидевшего на пыльной банкетке около белой двери с табличкой «Врач высшей категории, профессор, д.м.н. Гномов В.Т.».

Пациент Аламандер встряхнул головой.

Юркие чертенята-мысли мгновенно спрятались, словно испугавшись звонкой дроби каблучков туфелек медсестры, разносившей по кабинетам какие-то документы.

– Все сидите? Еще не вызывал? – белоснежная улыбка медсестры привычно дополнила накрахмаленные халат и шапочку.

– Ну, да.

На левом верхнем кармане у медсестры была маленькая табличка с эмблемой института и именем «Сали».

«Странное какое имя. Английское, что ли?»

– Может, доктор забыл? Хорошо, я напомню.

«Вжжииик-взиг!» – всхлипнула дверь.

И вернулись наглые чертенята, совсем озверевшие после паузы.

«Зачем? Зачем мне вспоминать об этом? Не хочу! Забыть, забыть».

Но тщетно. Мысли и воспоминания продолжали терзать Аламандера.

«Пламя, звук, цвет. Пауза. И опять: звук, пламя, цвет. Пауза. А потом ее нос, глаза, профиль… Кто она? Та, которую видел тогда. Женщина в огне и звуках живого цвета… Я и сейчас, в этом коридорном безлюдье чувствую себя так же одиноко, как тогда», – думал он.

«Вжжииик-взиг!» – опять дверью растревожила тишину та же медсестра.

– Он и вправду забыл. Думал, прием закончился. Старенький уже наш профессор. Сейчас Вас позовет.

– Ага.

Медсестра повернулась к Аламандеру спиной и начала удаляться. Сзади ее фигура в облегающем белоснежном одеянии своими ритмичными изгибами напоминала о танце экзотического дракончика.

«Сали, Сали, Сали. А много ли наших женских имен на «с»? Вспоминаются лишь Светланы, Степаниды да Святославы».

Шуршание крахмального халата угасло в коридорной дали.

«Это все из-за тишины. Глупые какие-то мысли. Здесь тишина какая-то безвольная, ватная. Нет энергии. А тогда… Тогда все происходило на фоне ровного гула. Гулкое одиночество. И в нем чувствовалась сжатая пружина силы. И та пружина дрожала от сдерживаемой мощи, и пламя оттого гудело огнецветным шумом, и в ответ вибрировали все клеточки, все частички тела. Тогда я словно был внутри мышцы гула. Нервом, струной. Слился, стал единым целым с огнем. А здесь… Здесь внешняя тишина своим контрастом лишь показывает мне ту часть звучащего пламени, что осталась во мне», – и у Аламандера нестерпимо зачесалось там, под рукавицей, где-то в недрах увечной руки, а в голове зазвучали тысячи колокольчиков, и захотелось чем-нибудь укрыть затылок, или закрыть хотя бы уши, ничего не слышать, ничего не вспоминать, но при этом оставаться внутри, чтобы еще раз увидеть ту, которая дала ему новое имя...

Но в этот момент затрещал зуммер и загорелся зеленый фонарь над дверью.

Аламандер встал, сделал пару шагов, открыл дверь здоровой рукой и вошел в кабинет.

– Здравствуйте, уважаемый. Прошу извинения за задержку. Запамятовал. Но давайте знакомиться. Меня зовут Виктор Титович, – сидящий за столом старичок вполне оправдывал свою фамилию: словно из самой профессорской шапочки росли густые, взлохмаченные, седые в желтизну брови, обрамлявшие очки в старомодной темно-коричневой роговой оправе с очень толстыми линзами, мелкие черты лица группировались от выбритых щек к красноватому центру лица, где возвышался огромный нос в сине-фиолетовых прожилках, пористой грушей нависавший над морщинистым ртом, и все это обрамляли огромные нежно-розовые уши персиковой пушистости.

– Садитесь, пожалуйста. А Вы, очевидно, Александр Павлович Полетаев? – профессор отложил в сторону толстую папку.

– Да, профессор, это я. Вернее, был я, – пациент сел на обитый зеленым дерматином стул и начал стаскивать рукавицу.

– Помилуйте, батенька, как же это «были»? И погодите заголять руку. В истории болезни есть снимок. Я с ним познакомился.

– Но… Впрочем, ладно, – Аламандер помахал здоровой рукой, чтобы избавиться от прилипших грязно-белых ниточек.

– Итак, по бумагам-то Вы и сейчас «Полетаев». Однако, ежели настаиваете, дорогуша, то могу Вас и по-другому называть. Но как?

– Доктор, я теперь не Полетаев. И не Александр. И не Павлович. Я теперь, – пациент шумно выдохнул. – Имя мое теперь другое.

– Какое же? Позвольте полюбопытствовать.

– Ала… Аламандер.

– Хм-м. Аламандер, значит. Посмотрим, посмотрим… Имя Ваше непонятное. Как в старой песне «имя мое – иероглиф». Хм-м. Рассказывайте, дражайший мой Аламандер-Полетаев, все по порядку. Все Ваши, так сказать, загадочные иероглифы, – профессор снял очки, положил их перед собой, и, скрестив ручки замочком на столе, внимательно посмотрел на посетителя.

«А глаза-то у него голубые», – и еще Аламандеру показалось, что розовенькие ушки врача увеличились в размерах, симпатичный пушок на них стал мягче и засеребрился мелкими капельками.

– Давайте, давайте. Я внимательно слушаю, – между тем торопил профессор.

«Смешной он какой-то, Титыч этот. Но располагает. Душевный. Не прошло и пяти минут, как всех моих чертенят разогнал. Такому и пень свою историю расскажет», – Аламандер вздохнул и приступил к рассказу.

***

Нечастые дни отдыха Александр Полетаев проводил во Владимирской области.

В деревенском доме, выстроенным еще отцом, стояли две печи: русская с просторным, закопченным подом и голландская с девятью ходами. Топить обе тяговитые печи в осенние времена было одно удовольствие.

Разгрузив машину под мелким дождичком и попрощавшись с шофером такси, в предвкушении трехдневного отпуска Александр быстро заложил припасенные еще с прошлого раза сухие поленья в обе печи, а потом скрутил неплотные газетные жгуты и просунул их в темные щели, кое-где обрамленные оттопыренной берестой.

Огонь в голландской печи занялся сразу.

Сначала чуть голубоватый на старых газетных полосах, он с треском перекинулся на лохмушки бересты, пустил струйку черного дыма и приобрел устойчивый оранжевый оттенок, поплотнел, похорошел, и, спустя нескольку минут, уже став густо-красным на фоне почерневшего дерева, сыто бурчал, захватывая все больше и больше питающего березового пространства.

«С одной спички», – удовлетворенно отметил про себя хозяин и направился к русской печи, в которой уже были сложены «колодцем» восемь длинных поленьев.

Но здесь пришлось повозиться.

Несколько газетных жгутов быстро сгорели, оставляя после себя невесомые серые и черные чешуйки, однако бревнышки не занимались.

Полетаев проверил тягу, закопченными руками подвигал туда-сюда заслонку прямоточной трубы.

«Наверное, где-то воздушная подушка, из-за которой ноль тяги».

На боковой поверхности печи была круглая жестяная заглушка, сантиметров двадцать в диаметре. Не без труда, перемазав руки побелкой, а печь сажей, со скрипом, Александру удалось сначала повернуть, а потом и открыть эту «пробку».

– Ах ты, черт! – воскликнул он от неожиданности, когда из темного отверстия вместе с порцией сырого тепла выскочило что-то юркое, плоское, с лапами и хвостом, и пластично изгибаясь всем телом, пробежало по печной стенке, чтобы скрыться в щели между половыми досками.

– Так это же просто ящерица! Ну, напугала, безумная! – и Александр сунул горящую газету в открывшееся отверстие.

Удар пламени, вырвавшегося из печи, отшвырнул человека к стене.

И где-то уже далеко-далеко от Полетаева раздался слабеющий звон разбиваемых стекол.

***

Александр стоял на дороге, вымощенной обожженными глиняными черепками, вдоль которой справа и слева полыхали деревья.

Огонь на горящих ветках вел себя как жидкость, нет, скорее как расплавленный металл. Он под действием невидимой силы поднимался стволами вверх, формировал густые насыщенные потоки-кроны, а потом делился на мелкие струйки, растекался коралловыми веточками, делился на огромные расплавленные капли-листья, которые, оторвавшись от основы, стремились ударить человека в лицо.

«Ого, удары как в боксе! Это, кажется, называется хук справа, а вот прямой в голову», – и Александр почему-то встал в боксерскую стойку и, то активно отражая огненные удары, то ловко уклоняясь (и откуда взялись навыки!), пружинистой походкой начал передвигаться вперед в полутоннеле огня.

Собственно говоря, было не очень трудно давать сдачу огню, поскольку языки пламени нападали хаотически, бессистемно и достаточно медленно.

Кулаки свободно проходили сквозь жидкие капли пламени, которые лениво меняли свою траекторию и падали по ходу с боков и за спиной.

Полетаев продолжал движение по усыпанным искрами от разбившихся огненных шаров глиняным черепкам. Он с удивлением отметил, что ни руки, ни ноги не чувствовали жара. Дышалось свободно, окружающая температура, несмотря на буйство огня вокруг, была достаточно комфортной.

Через некоторое время гудение огня усилилось, частота нападений огненных капель-шаров уменьшилась, а потом они и вовсе прекратились. И горящих деревьев вокруг стало значительно меньше. От стенок огненного полутоннеля остались лишь отдельные багровые стволы.

«Как умершие деревья на болоте. Только болото огненное».

Дорога пошла в гору, ступни начали проскальзывать, но человек все еще продолжал двигаться в боксерской стойке.

Впереди возник холм. На его плоской вершине плясали огромные языки пламени, образуя многослойную полупрозрачную завесу – источник ровного мощного гула, насыщавшего атмосферу вокруг.

«Так вот откуда гудит пламя огнецветным шумом».

Перейдя со спортивной полупробежки на быструю ходьбу, Александр, поддавшись любопытству, разжал кулаки и опустил руки, вглядываясь в происходящее за переменчивым занавесом, и ускорил шаг.

Шагов за десять до вершины ему удалось разглядеть спину огромной, в человеческий рост, ящерицы с непропорционально большой и какой-то слишком объемной для пресмыкающегося головой. Ящерица, находясь на месте, извивалась своим гибким телом так, словно наслаждалась купанием в огне. Струи огня ласково лизали красно-багровые, чуть оттопыренные от удовольствия чешуйки.

«Как в душе. Только вместо воды огонь».

Оказавшись вплотную к пылающей завесе, Александр протянул руку, ухватил ящерицу за правое плечо и резким движением повернул легкое тело лицом к себе.
Прекрасное женское лицо в обрамлении темных волос оказалось перед ним.

– Ты сам отдал мне пальцы, – женские губы сложились в улыбке, а в уголках карих глаз появились огненные чертенята. – Взамен ты научишься чувствовать вкус слов. Теперь ты Аламандер. Посмотри на руку.

Человек наклонил голову.

Четыре аккуратных язычка пламени струились вместо пальцев на правой руке.

– Где? – успел воскликнуть Аламандер прежде, чем вернулся звон разбиваемого стекла, и нестерпимо заболели уши.

А потом раздался громкий и резкий голос соседа.

– Сашка! Сашка! Очнись!

Аламандер открыл глаза. Сосед Василич суетился в избе.

– Это ж надо! Газ! Газ рванул! Хорошо, что сам живой. И откуда в русской печи пропан взялся? Он же у нас весь привозной, в баллонах! Фантастика, елы-палы! Я хлопок-то с той слободки услышал. И сразу сюда рванул. А тут хата без стекол, чад валит. Вона, всю печь разворотило, окна повыбивало. И ты, болезный, у стенки валяешься. Думал, кончился наш Сашка, покойного Пашки-другана сын, еж твою двадцать пять, – верещал Василич, поднимая Полетаева с усыпанного осколками стекла и битым кирпичом пола.

– Я теперь не Сашка, – пересохшими губами прошептал пострадавший и с трудом поднес правую ладонь к глазам.

Крови почти не было. Поцарапанная, черная от копоти рука заканчивалась ровной культей. Одиноким грязным крючком на ней торчал порезанный большой палец…

Потом были скитания по разным клиникам, лечение контузии, многочисленные консультации, но помочь Полетаеву никто не смог, равно как никто не смог объяснить, откуда в русской печи мог скопиться горючий газ?

Но приличную страховку выплатили.

***

– Весьма интересно, – выслушав Аламандера, профессор задумался, потом надел очки, достал рентгеновский снимок и начал его внимательно рассматривать на просвет. – Пальцев как будто не было вообще. Никаких следов травмы. И такая сложная картина психологического статуса…

– Доктор, о чем Вы? Не надо терминов. Я уже их наслушался. На-до-ело. Мне хотелось бы лишь знать, удастся ли вернуть пальцы? – Аламандер подался вперед, и лицо его нависло над краем стола. – Вы же специалист! Ну, придумайте что-нибудь! Я слышал, есть какое-то наноплазменное протезирование. Сделайте мне пальцы!

– О, милейший, этот метод еще только разрабатывается. Результатов пока нет. Да и нет специалистов, – профессор зашуршал бумагами.

– Но я хочу боксировать! – лицо пациента стало красным. – Я очень хочу боксировать! Любые деньги, у меня есть страховка!

– Тише, тише. Вот, нашел. Приглашение от чешского общества врачей поучаствовать в первом испытании наноплазменного протезирующего робота. Это в Праге. Надо сказать, что Ваш случай по медицинским показаниям очень подходит. Только, сами понимаете, последствия непредсказуемы, никаких гарантий.

– Да, да! Я готов подписать любые бумаги! – закрыв глаза, пациент начал раскачиваться из стороны в сторону. – Хоть в Прагу, хоть в Гаагу, но, пожалуйста, помогите!

Профессор нажал тревожную кнопку.

***

Заседание чешского медико-физиологического общества происходило в старинном здании недалеко от Вацлавской площади.

Из просторного зала, где на резных дубовых стульях разместились заслуженные деятели науки, через незанавешенные высокие окна можно было разглядеть безлюдную узкую улочку, периодически освещаемую розовыми всполохами от вывески «Casino Palais Savarin» на одном из зданий.

Около входа в казино стоял темно-синий автомобиль Jaguar XJ8.

В белом больничном костюме Аламандер сидел в кресле около большого экрана, на котором демонстрировали слайды докладчики, и смотрел в окно.

«Боже, что я здесь делаю?»

Двери казино открылись. Из дверей вышла черноволосая женщина в красном платье и остановилась около ягуара. Аламандер разглядел, что правое плечо женщины украшала большая брошь.

«Наверное, красный коралл. Но какое большое украшение!»

А в зале седовласый председатель, поглаживая шикарные бакенбарды, взял микрофон.

– С большим удовольствием я имею честь представить вам нашего российского коллегу. Он продемонстрирует уникального пациента и расскажет о совершенно новом синдроме, который достоин называться именем первооткрывателя. Пожалуйста, профессор Виктуар Гномов.

– Ну, что Вы, господин председатель! Это слишком большая честь для меня, – лицо Гномова светилось счастьем. – Я бы назвал, м-мм, этот случай… назвал… впрочем, об этом позже. Итак, о больном. Возраст тридцать лет. Появился на свет с врожденным дефектом. Рука без четырех пальцев. Пожалуйста, уважаемый, покажите докторам.

Не отрывая взгляда от окна, Аламандер поднял правую руку и почувствовал, что между ним и женщиной на пороге казино протянулась тонкая невидимая ниточка. Поднятая рука повела себя как антенна радиоприемника, улавливающего волны от женщины у казино.

«Играло пламя огнецветным шумом».

Женщина закурила, и Аламандер узнал в ней ту самую медсестру, сзади так похожую на экзотического дракончика или ящерку.

– Но это не помешало пациенту освоить профессию учителя начальных классов. Он прекрасно справлялся со своими обязанностями только с помощью левой руки, – продолжал свой доклад профессор, – но все изменилось после несчастного случая. Взорвался газ в доме, а после контузии пациент стал считать себя боксером и называть другим именем. Словно переместился в какой-то другой мир…

«Точно. Это она. Моя единственная».

И под взглядами изумленных профессоров Аламандер, не опуская руку, встал с кресла и вышел из зала.

Уже на улице он ускорил шаг и за несколько десятков секунд оказался около женщины.

– Ну, наконец-то, мой Аламандер! – сказала она, выбросила сигарету и приникла к нему.

– А твое имя, наверное…

– Да, зови меня Сали.

– Аламандер и Сали. Аламандер и Сали. Сали и Аламандер, – повторил он несколько раз, вдохнул терпкий запах смолистых волос, прижался к заждавшемуся горячему телу, но прежде, чем в наслаждении закрыть глаза, успел заметить, что на правом плече женщины вместо броши красовались четыре плотно сомкнутых пальца. Его родных пальца…

– «Сал-амандер», – эхо голосом Виктора Титовича Гномова повторило их имена. – «Саламандер симплекс» я хочу назвать этот синдром, дорогие коллеги.

Необычный терпкий, вязкий, кисло-сладкий вкус словно ожег корень языка. Теплой волной он стал захватывать небо, внутренние поверхности щек, весь язык. Стало очень приятно, Аламандер приоткрыл рот и шумно вдохнул, чтобы продлить ощущение свежести.

И тут же в его голове огненным пунктиром стали складываться строчки.

«Играло пламя огнецветным шумом,
Горел бездымно придорожный лес,
Шел человек, боксируя с фантомом,
К оплоту Саламандры, в чертог иных словес».