1

Раннее осеннее утро было необычно тем, что ветреной ночью выпал снег.

Снег припорошил, словно посолил, сухую грязь, закрыл редкими щепотками немногочисленные увядшие травяные стебли и щепотками сгруппировался на притаившихся вблизи забора крышках канализационных люков.

Едко-терпкий дым ароматизированной сигареты наполнил рот, потом, запитав каждую клеточку рта и обвязав своим горьковатым вкусом корень языка, проник в гортань, нежно пощипал своды горла и, миновав уровень кадыка, резким толчком заполнил грудь. Первая утренняя затяжка растеклась по тридцатидвухлетнему телу и зашумела в голове.

Игорь-Егор затянулся ещё и ещё, тщетно пытаясь опять вызвать то терпко-сладкое чувство, которое табак даёт заядлому курильщику после утреннего кофе, и отодвинул ногу в лакированном ботинке от двери.

Дверь, вырываясь в долгожданную недолгую свободу, быстро увеличивая темп, запела нижними пружинами и на излёте самого высокого тембра вдруг хлопнула полысевшей дерматиновой обивкой о косяк.

«Сегодня самый тот день. Сегодня — первое сентября», — Игорь-Егор стоял на трёхступенчатом крыльце, и осеннее утро обволокло его вязким коконом тишины.

Так резко и безнадёжно лето ещё никогда в его жизни не проваливалось в осень.

«Да-да, сегодня первое сентября. Сегодня у меня Аида», — Игорь-Егор затянулся последний раз и выкинул окурок.

От резкого движения по светло-бежевому плащу пробежали морщинки, и ткань успокоилась, а вороны, сидевшие на заборе, пугливо вздрогнули, но не улетели, а лишь явственней напряглись в слежении за человеком.

Между тем человек уже был около металлической калитки. Под пронзительный скрип петель Игорь-Егор вышел со двора.

На улице, окаймлённой обрубками тополей и нестрогаными досками соседских заборов, стоял белоснежный автомобиль представительского класса марки «линкольн».

Он был длинен своей красотой в профиль, очень длинен, почти так же длинен, как бесконечная лента Мебиуса, если бы не резко обрубленная сзади крыша, полукружья полускрытых колёс, двойных сзади, и размашистый пунктир затемнённых боковых окон, вносивших приятную для глаза законченность дизайна.

Стоящий рядом с автомобилем шофёр в чёрной кожаной куртке при тёмно-синем галстуке, сверкнув белоснежными зубами, баритоном поздоровался с Игорем-Егором, хозяином.

— Паша, привет! Сегодня — первое, давай на Шаговую улицу, к тридцать девятой, — не стремясь к затягиванию начала движения, однако и не упуская возможности лишний раз насладиться почти женским теплом комфортного автомобиля, Игорь-Егор, быстрым движением захлестнув полами плаща колени, разместился на сиденье.

Паша повернул инкрустированный перламутром ключ, и ожили блестящие зубья шестерён в глубине двигателя, в масляной ванне дрогнули основаниями и мерно задвигались матовые поршни, над их гладкой поверхностью забились синеватые электрические искры зажигания, побежали юркие сигналы от датчиков к процессору.

Мощный мотор глубоко вдохнул первую порцию топлива.

Люди в самодвижущемся футляре из различных ценных материалов поехали.

Вороны, всё ещё сидевшие в дозоре, дружно каркнули с забора вслед удаляющемуся автомобилю.

2

Аида Николаевна не любила этот день из года в год, вот уже пятнадцать лет…

Господи, да неужели! Сегодня круглая дата…

Вот уже пятнадцать лет, да-да, она учительствовала в первых классах, хотя всю жизнь мечтала стать археологом и ездить в экспедиции.

Ведь ей так хотелось днём раскапывать остатки древних цивилизаций, регулярно пользоваться набором мягких разнокалиберных кистей для ниспровержения или подтверждения чего-то очень умного, книжного, и по-детски радоваться редким находкам!

А по вечерам, когда южные созвездия зажигаются над руинами, как хорошо было бы сидеть одной у костра и, впитывая густые ароматы южной ночи, наслаждаться всеобщей гармонией времён!

Но болезнь и последующая инвалидность мамы, потом быстрое замужество, два выкидыша за пять лет, сложные отношения с мужем, вечно пропадающим на стройках, прогрессирующая близорукость — всё это не дало Аиде Николаевне сразу воплотить свою мечту в жизнь. Потом уже в дело вмешалась привычка, и она на долгие годы задержалась учительницей младших классов в школе номер тридцать девять по Шаговой улице.

А сейчас ей самой уже тридцать девять, поздно что-то менять…

Вот опять очередная осень. В этом году выпал снег на первое сентября — холодно, холодно на улице, прохладно на сердце, скверно, — сегодня наверняка придёт Игорь Тимохин. Он всегда приходит в этот день. Так было последние четырнадцать лет, так будет и сегодня.

Аида Николаевна поправила очки в розовой оправе, взяла мел и прочертила на линолеуме доски линию.

Мел крошился и ломался.

«Снова завхоз дал отсыревший кусок», — вместо сплошной линии образовался жирный пунктир. Белый пунктир на чёрном бездонном квадрате доски.

— Дети, мы с вами часто будем рисовать мелом на доске, — первачки, все в праздничном, неотрывно следили за движениями учительницы, одетой в тёмно-синюю пару.

И ветер, порывами бившийся в окно, и снег, рассеянный осенью в ночи, и низкие облака, цвета сильно разбавленного кофе со сливками, — всё размылось и рассеялось в тёплом южном вечере, вдруг воцарившем в классе; и шесть жёлтых плафонов электрического освещения, как многоликие тропические луны, бликовали на матовой поверхности потолка, всеми силами стараясь поддержать хрупкую ажурную конструкцию узора повторяющегося и перекрывающегося гало.

Начался первый урок.

3

«Дорогие клиенты! Мы рады приветствовать вас в нашем офисе.

В ваших руках рекламный проспект фирмы, которая, несмотря на тяжёлые времена для экономического развития и трудности в освоении рынка, продолжает успешно развиваться.

Наша фирма впервые в мире начала производство и распространение съёмных, унифицированных, экономичных, автономных перстов на все случаи жизни.

Совсем недавно, каких-нибудь полтора – два года назад, ещё никто не понимал, зачем нужны автоматические персты, однако уже сейчас подавляющее большинство населения не мыслит себе дня без использования этого, так необходимого в повседневной жизни, предмета. Каждый цивилизованный человек стремится приобрести наш перст.

Наша продукция пользуется спросом не только на Востоке, но и на Западе. Начав дело с производства элементарных перстиков, мы сейчас контролируем 80 % всего мирового рынка перстов».

Игорь-Егор отложил в сторону пачку разношёрстных листков рекламного проспекта своей фирмы, открыл бар и взял банку английского тоника «Швепс».

Чуть горьковатый напиток шипящей прохладой хорошо освежал, как бы смывал остатки утренней неги. Не переставая периодически прикладываться к тонику, Игорь-Егор снова обратился к бумагам.

«Познакомьтесь с некоторыми образцами нашей продукции. Перст тестирующий — унифицированная базовая модель, необыкновенная гибкость достигается применением тефлоновых сочленений, открывает широчайшие возможности для проверки любых сложных поверхностей, а также отверстий в труднодоступных местах.

Абсолютно атравматичен».

Газировка закончилась. Игорь-Егор поставил почти невесомую опорожнённую банку обратно в бар. Потом рука пассажира линкольна переместилась вправо и легла на трубку спутникового телефона.

Щелчок — трубка снята — мелодичные трели — номер набран.

— Алло. Ник? Привет, это Егор. Я начал читать проект нашей новой рекламы. По-моему, неплохо. Немного не хватает чёткости, но это исправимо. Я тут поставлю галочки, ты потом посмотришь. Как на бирже? Ага, понятно. Значит, так: сегодня держи курс без изменений. Тебе придётся поработать одному. Я на весь день выбываю из игры. Все дела завтра. Удачи. Пока.

Возвращённая обратно в гнездо трубка пискнула.

Игорь-Егор провёл указательным пальцем по левой щеке и вернулся к чтению.

4

Урок подходил к концу.

Первый, и в то же время пятнадцатый, очередной урок.

Аида Николаевна отложила мел и посмотрела в класс.

Эти такие же, как и те, пятнадцать лет назад, — проклятое время не властно над первоклассниками. Всё так же слегка побаиваются свою учительницу в больших очках с очень толстыми стёклами. Они ведь не знают, добро или зло заключено в этой седой женщине у стола, сомневаются. И всегда в первый день выбирают местоположение своей учительницы в чёрно-белой схеме мифа о школе, рассказанного им родителями, по принципу плюс-минус.

Первый урок и первый самостоятельный выбор…

Вдаль уходят всего два пути: один в беззвёздную ночь, это злое, туда не хочется, а другой — стрелою в сердце дня с яркими светилами, туда, где симпатичные дяди и тёти с рожками мороженого в руках бегут навстречу по тротуарам, сплошь усыпанным конфетти, — там очень хорошо, туда бы сразу с удовольствием.

Потом, только потом они поймут, что на том перекрёстке не две, а множество дорог. А если в пути попадается мороженое, то оно имеет множество вкусовых оттенков, — впрочем, и в темноте беззвёздной ночи на другом пути тоже можно найти свою красоту.

Но сейчас их выбор, казалось бы, крайне прост.

Доверять или нет первой учительнице? Так сегодня, так было раньше, так было и в том первом, наипервейшем штрихе пунктира её учебного времени, когда в этом же классе двадцатичетырёхлетней она увидела на четвёртой парте в правом ряду глаза Игоря Тимохина.

В тот год надо было первый урок проводить в объединённой аудитории, где первоклассники и десятиклассники сидели вместе за партами, большой и маленький вместе.

Передача опыта, наставничество, своеобразная дань модным веяниям в педагогике.

До того дня Аида Николаевна, конечно же, видела Игоря, со слов коллег немного знала об этом десятикласснике, но лицом к лицу они раньше никогда не сталкивались.

Говорили о том, что Игорь, безусловно, мальчик способный, скорее гуманитарного, чем математического склада, но отсутствует прилежание. Часто пропускает занятия, но быстро навёрстывает, очень любит английский, и даже переделал своё имя согласно английской транскрипции, предпочитая, чтобы друзья называли его Егор, поскольку не нашёл иноязычного эквивалента мягкого знака в имени Игорь.

Он стал для всех Игорем-Егором.

И вот его серые глаза на четвёртой парте. Пронзительный взгляд.

Аиде Николаевне захотелось, чтобы стёкла в очках стали чёрными, чтобы упала непроницаемая завеса перед глазами, чтобы не видеть, не знать.

Но сработал невидимый стоп-кран, и завеса так и не опустилась, а серо-голубая радужка начала делиться, и каждый дубль стремительно увеличивался в объёме, и по классу разбежалось множество световых кругов с переливчатыми спицами, захватывая всю зрительную перспективу. Круги образовали спирали, которые витками серо-голубых мазков закружили учительницу в быстром танце…

И Аида очнулась в горах, вокруг снежные папахи на вершинах, внизу разноцветные, сонно шевелящиеся человекоточки у сломанного подъёмника.

Чистый морозный воздух своими прозрачными пластами придавал всем предметам вокруг нереальную чёткость.

Она оказалась на трамплине в Бакуриани. Посередине ветхой длиннющей лестницы, тянущейся нитью по левому краю полотна разгона.

Друзья, сопровождавшие её, уже ушли далеко наверх, а она осталась здесь, она одна так высоко, и перед ней две занозистые дощечки на ступеньке, чуть прикрывающие дыру в железной раме.

Ветер свистит вокруг, жадно слизывая крик с потрескавшихся губ, а поза её странна — полусогнутые руки и ноги и оттопыренный зад по-обезьяньи изогнутого тела.

Да-да, именно та самая обезьянка.

В детстве была у неё заводная игрушка — рыжая облезлая обезьянка на лесенке. Заведёшь, перевернёшь фигуркой вверх, и она сразу же начинает торопливо спускаться по перекладинам: простой кувырок через голову, пауза, опять кувырок, но уже смешно раскидывая в стороны длинные мохнатые ручки-варежки, и при этом забавно стрекотала шестерёнками в своём жёстком тельце. Но не было дня, чтобы подаренная на пятую годовщину рождения игрушка не ломалась, и тогда плюшевый полумеханический зверёк прочно застывал где-то посередине, обратив беспомощные нарисованные глазки на ближайшую перекладину.

И Аида Николаевна почувствовала себя той обезьянкой. И явственно ощутила, как где-то глубоко внутри вхолостую бурчат шестерёночки.

Кеды словно прилипли к ступеньке.

Ох, эти шершавые полусгнившие дощечки между побелевшими в суставах руками с оцарапанными ладонями! Словно намертво какой-то раствор спаял в единое целое плоть пальцев и оголившийся металл. А потом этот клей-бетон-раствор в такт редкому тоскливому повизгиванию конструкции старого ветхого трамплина втечёт в её тело и там начнёт застывать, холодом затормаживая циркуляцию естественных соков…

Всё, всё, всё — тело её застыло в этой нелепой позе, сломался заводной механизм обезьянки, нельзя передвинуть руки, чтобы двинуться вперёд, нельзя переместить на ступеньке ногу, чтобы спуститься вниз.

Остались лишь мысли — разговор души.

«Зачем я поднималась сюда? Ведь всегда боялась высоты. Погналась, дура, за ребятами после угощения. Им хоть бы хны, вон они уже как далеко, и всё шпарят и шпарят наверх, а я прилипла, как муха на липучке. Теперь я здесь останусь навсегда. Вот и сердце уже заиндевело, и его прихватывает отупляющий наркоз. Тупая, тупая, я была и буду тупая. Посередине, между небом и землёй. На этой качающейся от ветра лестнице».

Две расщеплённые дощечки на полпути к вершине старого трамплина в Бакуриани, два серых глаза Игоря-Егора на четвёртой парте в правом ряду на первом уроке.

5

«Перст мыслительный — мягкое синтетическое покрытие обеспечивает нежность прикосновения.

Антистатическая обработка.

Мультифункциональное применение.

В комплект входят специальные насадки для интенсификации различных мыслительных процессов: философские, а-ля Цицерон, классические риторические и демагогические, специализированные политико-экономические.

Богатый ассортимент специальных насадок позволяет рекомендовать наш продукт представителям всех профессий».

— Почему стоим? — шофёр вздрогнул от голоса Игоря-Егора, раздавшегося из динамика. Потом взял с панели микрофон и ответил:

— Опять пробка, шеф. Въехали в город. Ничего не могу сделать: мы блокированы со всех сторон.

— Что, нельзя было сразу занять левый ряд? — Игорь-Егор выключил переговорное устройство.

Досадная остановка. Ведь он может опоздать к окончанию первого урока. И традиция нарушится.

Игорь-Егор взглянул на лежащий рядом на сиденье букет чайных роз.

«Всё-таки толк от Паши есть. Вот опять неплохие цветы купил».

6

После того наставнического урока Аида Николаевна пришла домой и сразу легла, накрывшись стареньким клетчатым пледом.

Кожу рук и ног прошивала мелкая рябь мурашек, все косточки, казалось, ожили, стремясь вырваться наружу сквозь истончённую плёнку плоти.

«Что это было? — в голове тукали бессмысленные слова. — Почему на уроке я провалилась в прошлое, в никуда?»

По-армейски быстро озноб овладел всем телом.

Она свернулась калачиком, подтянула под себя края пледа, закрыла глаза и увидела множество спутанных светящихся пружинок, выстраивавших какую-то сложную конструкцию. Постепенно конструкция приобрела познаваемую осмысленность, узор стал трёхламповым медицинским светильником, и Аида Николаевна оказалась в операционной.

Ей сейчас будут делать аборт…

Какой аборт? Разве можно на таком сроке?

Ничего, ничего, мы заливочку, это дозволяется, хорошие результаты даёт…

Зачем аборт? Это противно, больно, мерзко.

Ничего, ничего, надо же как-то косточки освободить, заиндевели совсем…

Яркая лампа жадно лижет всё вокруг своим трёхпалым световым языком, иссушая атмосферу вокруг, делая воздух совсем непригодным для дыхания, своей монотонной лучевой работой истончая снаружи единственную живую плоть в операционной, плоть Аиды…

Нельзя, нельзя, нельзя заливку, моя оболочка тонка, тонюсенька, она сразу лопнет после первого же литра — куда я тогда денусь? Я растекусь с этой маслянистой жидкостью, останусь ни с чем, пустая и опять тупая, тупая, тупая…

А потом было пробуждение в грипп.

Потная от температуры, измученная пулемётными очередями озноба, Аида боролась и с насморком, забивающим носовые ходы, и с кашлем, раздирающим гортань до хрящей.

Тёплое питьё и горькие витамины, почти две недели больничного листа.

Две недели лечения и две недели безответных вопросов, задаваемых самой себе.

Что это было?

Почему на первом уроке я провалилась в прошлое, в никуда?

7

«Перст тактильный — обработка нашим фирменным абразивным материалом позволила достичь удивительного эффекта в глажении различных выпукло-вогнутых участков.

Требуются навыки в управлении, но немного тренировки — и вы будете способны гладить выбранный предмет с нежностью южного вечернего ветерка.

Самая дешёвая модель при максимуме производительности».

Пробки закончились. Машина возобновила равномерное движение.

В городе дорожное полотно было сухим, и мягкие пневматические шины линкольна нежно шуршали по покрытию.

«Этот звук приятен. Наверное, такой же сопровождает трение о песок тёплой кожи гигантского варана, неспешно передвигающегося по древней островной земле».

Игорь-Егор потрогал ладонью подлокотник, струившийся застывшим языком белого пламени вдоль внутренней тёмной обивки двери.

«Варанье ребро в линию. А на нём человеческая рука. Моя рука. Варанья машина. И я. Но машина цельная, а я? Я — половинчатый. Я один в своей ущербности. Так ли это?»

Руки опять сомкнулись плотным замком на бежевой ткани плаща, прикрывавшей колени.

Игорь-Егор вспомнил свой сон.

Он готовит место для гаража, в котором будет стоять линкольн. Сначала надо выкопать яму, а потом сверху установить стенки.

Остра титановая лопата. Руки, сжимающие черенок, чувствуют тепло дерева.

Игорь-Егор вонзает лезвие в пожухлую траву, откидывает ком, это совсем не трудно. Вот он уже углубился почти на метр, потом поднимает глаза и видит, что невдалеке стоит его линкольн — большая песочная ящерица на чуть согнутых лапах.

А на месте водителя, и одновременно на месте прикрытой матовой плёнкой глубокой глазницы рептилии, сидит Аида Николаевна без очков. Черты её лица приобретают отчётливость: то или опускается боковое стекло, или же медленно уплывает под костный нарост влажная плёнка с глаза варана — во сне не разобрать.

Ясно одно. Учительница улыбается.

Да. Аида в первый раз ему улыбается.

И вот лишь голова Игоря-Егора остаётся вровень с краями ямы.

Он смотрит вниз, туда, где теперь его тело. Там большое помещение, земляные стены окружают гулкое пространство, пусто, сыро и сумерки, но он уверен, что необходимо опять начать копать вон там, в левом дальнем углу. Только оттуда можно будет попасть на другой подземный этаж, где необходимо взять нечто очень нужное.

И он наклоняется и спускается туда, и опять работает лопатой, и ещё, ещё, и так много раз — это совсем не трудно во сне.

Он продвигается глубже, вниз, здесь светлая комната, где посередине, под яркой до рези в глазах хирургической лампой, стоит странный белый эмалированный сундук с верхней крышкой в виде медицинской ванночки, в которой распластали разнокалиберные щупальца сгустки тёмной крови.

Игорь-Егор откидывает ванночку-крышку, при этом на пол давленой вишней расплёскиваются сгустки, открывает сундук, а там лишь листок бумаги с написанным фиолетовыми чернилами текстом. Игорь-Егор пытается прочитать, вникнуть в текст, но тщетно, смысл почему-то неуловим. Тогда он берёт этот лист, в котором чувствуется сухое тепло кожи варана, и поднимается наверх.

Аида Николаевна всё ещё сидит в автомобиле, и мощные фары — светящиеся узкие ноздри варана — начинают включаться и выключаться в такт какому-то, пока неведомому, мотиву, а Игорь-Егор понимает, что сейчас тот единственный миг, когда он сможет понять смысл, заложенный в фиолетовой вязи букв.

И найденный лист уже у глаз, быстрей, быстрей.

Смысл обгоняет слова, гонимые неназойливой игрой света и теней и бликами на желтоватой бумаге, напоминающими лепестки чайных роз.

«Весь сентябрь я стою на опушке,
Подарил рак деревьям свой цвет.
Взрывы хохота: лешие гложут лещину,
Раздавая орехи медведям на сон.
Но до чичера дело ещё не дошло…
Весь октябрь я стою на мосту над потоком,
Где весною играют бесовские брызги,
А сейчас лишь глумливые, грязные всплески:
На зимовье в глубинные стоки водяные ушли.
И до чичера тот же порог…
В ноябре я бреду под Эоловы всхлипы,
Колкий дождик остатками троллева сердца
Будоражит прожитого свитый клубок:
Ты ушла.
И до чичера дело уже не дойдёт».

8

Болезнь закончилась, и опять началась череда одинаковых учебных дней.

Днём те же лица коллег-учителей, за партами те же ученики. И всё было бы однообразно в её жизни, если бы не утренние встречи с Игорем Тимохиным.

К первому уроку Аида Николаевна всегда шла в школу по переулку, примыкавшему к Шаговой улице.

По бокам, вплотную к мостовой, по которой она вышагивала, росли большие деревья, ветвями чиркающие по серому городскому небу.

Трёхэтажные дома с облупленными колоннами и двускатными крышами — бывшие офицерские дома на четыре семьи, построенные сразу после войны для командного состава, давно уже стали коммуналками. Рядом с подъездами и почти на каждом балконе было развешено цветастое бельё, сидели на лавочках глазастые старухи, скрипели и хлопали двери. Из окон россыпями разбегались звуки: утренние женские причитания, тоскливый скулёж собак, детские всхлипывания и мужские баски.

Под каблуками, ломаясь, похрустывали опавшие кленовые листья.

В этом хрусте был свой ритм: чичера… дело… дошло не дошло… до чичера дело ещё не дошло… чичера… дело…

— Чичер? Конечно, знаю, — в один из сентябрьских вечеров, продираясь голосом сквозь пышную бороду, гудел в трубку знакомый доцент-филолог. — Чичер — это снег с дождём. Но не просто мокрый снег, а как бы тебе объяснить?.. Ну, положим, представляешь себе смесь мелкого льда и воды в январской проруби на реке? Так вот, если такая смесь падает сверху, то это и будет чичер…

Чичера… дело… дошло не дошло… поворот вправо всегда без пятнадцати восемь, рядом с незакрывающимися школьными воротами, между оббитыми скульптурами пионерки с отломанной рукой и пионера с остатками горна у рта, всегда стоял Игорь Тимохин.

Синий костюм с металлическими пуговицами. Иногда в куртке от дождя. Потёртый жёлтый портфель с пряжками и ремнями внахлёст. Тёмные жёсткие волосы и полоска пробивающихся усов.

И всегда в этом месте ноги Аиды Николаевны немели и переставали принимать команды мозга. С большим трудом — только не смотреть в его глаза — она могла продолжать движение.

Зима комьями снега накрывала голову то ли дующего, то ли пьющего пионера с воронкой у рта; потом весна мутноватой влагой стекала с почти греческого носа однорукой пионерки: пять упавших капель талой воды — мера времени для пересечения двора до входа в красное здание школы; затем черёмуха белым цветом и терпким запахом возвещала о скором лете, а Игорь продолжал встречать её каждый учебный день.

На выпускной вечер его класса Аида Николаевна не пошла.

Всю ночь она слушала на стареньком проигрывателе Моцарта, и двадцать пятое июня добавило к своему числу ещё пятнадцать дней, совпав суммой с сороковой симфонией. И наконец-то настало долгожданное успокоение, и больше всего ей хотелось, чтобы оно длилось вечно.

Прошло лето.

Тридцатого августа Аида услышала «Полёт валькирии»(валькирий?) Вагнера — вдруг и сразу летний, отпускной Моцарт закончился, — мощный нарастающий рокот тревожных аккордов проник через всю поверхность тела, заливая всё до единой клеточки тела. Страстно раскручивался маховик оркестра, дева-воительница разгонялась, прикрываясь щитом и выставив лезвие меча, и когда она, взмахнув в последний раз клинком, вместе с музыкой остановилась, опустив голову в островерхом шлеме, то Аида Николаевна ощутила лишь гулкую пустоту, которая очень быстро съёжилась до болезненного шрама: первого сентября… опять… Игорь Тимохин… опять…

Господи, как хорошо стало ей, когда у школы в первый учебный день того года не было тех самых серых глаз!

Но радость была недолгой, потому что, когда сорок пять минут первого урока истекли, под трели звонка в класс вошёл Игорь.

В руках он держал большой букет чайных роз, и на их напудренных желтизной, объёмных головках Аида увидела не капельки влаги, а зрачки валькирии, в которых были впрессованы все прошлые зимы, вёсны и лета. Зрачки пленили почти все сезоны.

Свободными остались лишь наручники осени, состоящие из пышных роз в букете Игоря.

И тогда сопротивление стало бесполезным, и для Игоря и Аиды настала очарованная розами вагнеровская осень, а ожидание чичера наконец-то завершилось.

9

За тонированными стёклами линкольна медленно перемещались спичечные коробки многоквартирных домов.

Пятнадцать лет назад здесь стояли маленькие, окружённые яблонями и клёнами особнячки, вдоль которых Игорь-Егор ходил в школу.

Вот здесь, на месте этой песочницы, стояла старая яблоня, под которой после выпускного вечера он впервые поцеловал девушку. Её звали Инна.

Шелестели листья яблони под неровным натиском ночного ветерка, у Инны были длинные холодные пальцы, частые прикосновения которых к разгорячённым щекам ещё больше раззадоривали Игоря-Егора.

Целоваться они не умели, и на следующее утро у Игоря-Егора болели кончик и края языка, но тогда, ночью, в призрачных световых проблесках огней от ярко освещённой праздничной школы, он, прижав книзу своим языком пахнущий молочной сывороткой маленький лепесток девичьего язычка, старался ещё не прокуренным ртом образовать мощную присоску, чтобы впитать всю свежесть чужого тела в себя.

Ему казалось тогда, что в тот самый момент, когда с помощью поцелуя удастся полностью завладеть женским дыханием, Инна превратится в Аиду Николаевну, не пришедшую на выпускной вечер.

И тогда он сможет, без сомнения, наконец-то сможет сначала облечь чувственное в словесную оболочку, а потом и передать смысловую структуру Аиде Николаевне.

Каждый раз он ждал окончания долгого поцелуя Инны, чтобы вручить подарок своей Аиде…

Но на рассвете он проснулся под яблоней один: не было ни Инны, ни Аиды.

Вокруг кустиков июньской травы серебрилась роса на тополином пухе, а на смятом сине-красно-белом пакете из-под молока, в котором они пронесли портвейн на выпускной вечер, распласталась чайная роза, выпавшая из праздничного платья Инны.

Тогда-то он понял, что говорить не надо, надо лишь ждать, отмечая годовые сентябрьские вёрсты своего ожидания розами.

После школы он пошёл учиться в авиационный институт, окончил обучение по специальности «автоматизированные системы управления», по распределению два года проработал в почтовом ящике, а потом занялся коммерцией.

Времена были такие.

Почти два года торговал пластиковым термоклеем у метро, скопил немного денег.

Однажды, прочитав в иллюстрированном американском журнале статью об уникальных протезах рук, выпускаемых известной японской фирмой, решил открыть своё дело по производству перстов.

Дело быстро наладилось, очень скоро все затраты окупились, а через несколько лет Игорь-Егор купил белый линкольн.

«Перст универсальный компьютер совместимый — сочетает в себе все преимущества предыдущих моделей, а также обладает полностью автоматизированным сервоприводом, не требующим дополнительных энергетических затрат.

Ваши дыхательные движения обеспечат длительное функционирование данной модели. Гарантия не распространяется только на лиц с хроническими лёгочными заболеваниями.

Наличие встроенного интерфейса и факс-модема позволяет соединять данную модель с международным банком перстофикации.

Данная модель — ваш пропуск в XXI век.

Хотите быть современным?

Покупайте универсальный перст!»

10

В натуральном машинном масле, циркулировавшем в двигателе линкольна, присутствовало инородное тело.

Это была маленькая женская заколка.

Американская рабочая, светловолосая девушка Джейн, проводившая предпродажную подготовку автомобилей, во время смены очень любила слушать радио.

И в тот день, как и всегда, прежде чем приступить к выполнению своих обязанностей, она настроила приёмник на любимую радиостанцию, затем сняла крышку карбюратора и начала проверять комплектность датчиков.

В наушниках, с которыми она никогда не расставалась, звучал бодрящий бархатистый голос диктора. Передача называлась «Гиннес-шоу».

Разнообразные рекорды — это так интересно, тем более когда речь идёт о необычных способах извлечения музыкальных звуков, обязательно после смены она всё расскажет своему бойфренду Джиму.

Девушка отложила отвёртку и рукой прижала левый наушник.

Вот тогда-то из её светлых волос, собранных в пучок под синей форменной кепкой, и выпала заколка. Она ударилась о край приёмной топливной трубы и юркнула внутрь двигателя белого линкольна.

Джейн, увлечённо слушающая рассказ диктора об очередном удивительном рекорде, не заметила потери.

Передача закончилась, девушка смонтировала карбюратор, а металлическая пластинка, по девять центов десяток в ближайшем бутике, попала внутрь двигателя и осела в масляном картере.

Шикарный автомобиль был увезён в тот же день для продажи в далёкую Россию…

И вот теперь заколка, подчиняясь неумолимой силе внутреннего сгорания времени, тоже начала периодические движения.

Она поднималась вверх при акте сжатия, потом задерживалась ненадолго вблизи поршневого пальца и быстро ныряла обратно в масляную ванну.

Электронные датчики, вместе с процессором тщательно проверяющие и согласующие работу сложных систем автомобиля, долго не замечали присутствия инородного тела, поскольку каждый раз при подъёме и опускании поршня лучи датчиков попадали в свободное пространство между у-образными ножками заколки, и она, безнаказанно двигаясь вверх-вниз, прочерчивала на гладком зеркале цилиндра тонкую бороздку.

Эта бороздка углублялась и расширялась, пока не позволила заколке развернуться и втиснуться своими усиками между самим поршнем и поршневым пальцем.

В этот момент она и была обнаружена электронной системой, которая быстро скорректировала зажигание, и искра, до того равномерно проскакивавшая меж свечными электродами, стала появляться через раз.

Процессор послал сигнал в карбюратор для уменьшения подачи горючего в третий цилиндр, но, к несчастью, маленькая медная клемма связующего проводка окислилась и замкнула цепь на корпус двигателя, и электрический сигнал попросту стёк на дорожное покрытие. Нарушилась целостность цепи, но электронная система расценила это как новую команду — и вдвое большая доза топлива стала нагнетаться в цилиндр.

А в комфортабельном салоне автомобиля, подъезжая к воротам тридцать девятой школы, Игорь-Егор уже заканчивал читать рекламный проспект своей фирмы, осталась лишь одна страница с текстом.

Текст начинался так:

«Перст указующий, инкрустированный малахитовым ногтем.

Прелестный зеленоватый оттенок…»

11

Вот и звонок.

Парами уходят первачки — их забирают родители на открытый урок с руководством школы. Работа первой учительницы завершена.

Аида Николаевна стоит у окна. Со второго этажа хорошо виден пустынный внутренний двор.

Во дворе два посеревших от времени постамента.

Когда-то на них стояли скульптуры, а теперь сидят две вороны. Большие вороны с полуоткрытыми клювами.

Ржавые ворота открыты, от них тянется лента серой дороги. Асфальт начинает чернеть неровными увеличивающимися пятнами. Это дождь, сменивший ночной снег.

На пегую от мокрых пятен ленту дороги из-за поворота беззвучно выезжает белая машина.

Большой движущийся плоский панцирь рептилии, очерченный фломастерным пунктиром тонированных стёкол.

Вороны синхронно поворачиваются влево, в сторону автомобиля, и наклоняют головы.

Пальцы Аиды Николаевны ощущают металл оконного шпингалета.

Щелчком выскакивает из гнезда запор, шуршанием прошлогодних бумажных лент открывается двойная рама — пыльная тюремная решётка.

Белый линкольн останавливается на школьном дворе.

Порыв холодного воздуха врывается в класс.

Аида Николаевна встаёт на подоконник.

Левая задняя дверь автомобиля открывается, в образовавшейся щели сначала появляется лакированный ботинок, а потом букет чайных роз.

Лицо Аиды Николаевны покрывается влагой от тающих мелких льдинок.

«Так вот ты какой, чичер!»

Из белой машины, в которой последние секунды доживает разбалансированный процессор, выходит Игорь Тимохин.

Аида Николаевна делает два шага вперёд, и уже в полёте, сквозь капли на очках, она видит удивительный рост разных вещей: лица Игоря — как красивы его глаза — пламени из-под капота линкольна — рассыпающихся чайных роз — бесконечная цепь падающих цветов(«лица», «пламени», но «цепь», «клювы» и т. д. — не согласуются в падеже — так и должно быть?) — клювы взлохмаченных птиц — двойной полоски из белых зубов — кто-то улыбается за лобовым стеклом машины — снова серые искры на лице Игоря — как всё-таки красивы его глаза — как же я не догадалась, ведь валькирия — это я, это мой полёт, Вагнер лишь направление между этими вёрстами глаз, а движущая сила полёта навсегда останется за Моцартом.

И вновь обретённый Моцарт застывает улыбкой на губах Аиды…

Взрывной волной выбило все окна в столовой на первом этаже. На следующий день школьная буфетчица тщетно пыталась выбрать осколки стёкол из борща.

Почти сорок литров супа пришлось вылить на помойку.

А в школе не было занятий, пока следователи разбирались в причинах странного взрыва автомобиля «линкольн» на школьном дворе, повлёкшего гибель трёх человек.

12

— Кузя, взгляни на экран, — Мартын, не по годам рано лысеющий младший диспетчер полётов аэропорта, резко повернулся вправо к своему пожилому напарнику — рыжеусому Олегу Кузьмину.

— Ну, чего ещё там у тебя? Вечно не можешь сам разобраться. Сколько учишь, учишь, а всё без толку, всё по пустякам дергаёшь, — дожёвывая бутерброд, Кузя, хрустнув коленями, встал со своего рабочего места и направился к Мартыну.

— Посмотри, вон три точки на радаре. Идут треугольником точно по глиссаде. Две, что поменьше, в линию впереди большой, поперёк её движения. Но позывных-то нет. Что делать? — Мартын с остервенением крутил ручку настройки.

— Ну ты, Март, даёшь. Как первый день работаешь. Компьютерный анализатор объектов тебе на что дан? А? Расстояние ведь подходящее, — Кузины пальцы быстро забегали по клавиатуре.

Экран мигнул зеленью, потом затемнился, потом из его центра разбежались разноцветной крупой искорки, и наконец раскрылся объёмным изображением, пройдя через все цвета радуги.

— Сам ведь мог всё сделать. Вон вчера показывал свою коллекцию перстов, рассказывал, сколько зарплат на них потратил. Всё покупаешь и покупаешь, а для работы употребить жалеешь. Жаба душит! Тебе же облегчение было бы. Надел бы парочку перстиков подешевле — и вперёд, быстренько вошёл бы в систему опознавания. Даром, что ли… — Кузя осёкся, потому что изображение на экране монитора становилось всё более и более странным.

На фоне кучевых облаков и голубого неба сначала проявились две тёмные пунктирные линии: верхняя, состоящая из пяти прямоугольников, и нижняя, в которой два маленьких круга опережали три больших.

Постепенно можно было разобрать всё больше деталей. Стало ясно, что верхний пунктирный ряд — это тонированные окна, большие нижние круги — пневматические резиновые колёса, два из которых примыкали вплотную друг к другу, а передние малые круги — две птицы.

Большой белый автомобиль летел в небе вслед за двумя огромными взъерошенными воронами.

От необычного каравана в неровных полыньях открытого неба меж облаков оставались пастельные полосы следов, и казалось, что две птицы, медленно взмахивающие крыльями впереди машины, невидимыми нитями поддерживают объёмную структуру всей картины.

Чередование тёмных окон на белом фоне линкольна очень напоминало пунктир, проведённый мелом на школьной доске. Словно мел был чёрный, а доска белой…

— Слушай, да это же Белый Мел Линкольна! — Кузя даже забыл проглотить очередной кусок бутерброда. — Вот уж не думал, что увижу его. Так вот он какой… Лепота, да и только! Ну, тебе, новичку, повезло. Двадцатый год работаю, сколько слышал от старослужащих о Белом Меле Линкольна, а вижу в первый раз. Белый Мел Линкольна появляется всего лишь раз в году на одном-единственном мониторе слежения из всех существующих на Земле.

— А ты мне никогда про него не рассказывал, — Мартын почувствовал, что пальцы, всё ещё судорожно сжимающие ручку радарной настройки, онемели. Он глубоко вздохнул и скрестил руки на груди. — Пожалуйста, расскажи, Кузя, будь другом. Что это такое — Белый Мел Линкольна?

— Как бы тебе объяснить? Это почти как «Летучий голландец». Помнишь легенду о корабле с призраками на борту? А Белый Мел Линкольна — это как бы положительный, добрый «Голландец». Появляется не на море, а в небе, приносит не горе, а мир и покой в душу. Смотри, Март, внимательно, такое бывает очень редко. Поди определи, где он появится в следующий раз! Ох, повезло так повезло! Быстрей загадывай желание, — старший диспетчер, забыв про бутерброд, не отрываясь, смотрел на экран.

— А там внутри есть кто-нибудь живой? — спросил Мартын.

— Не знаю. Никто не знает. Знаю, что Белый Мел Линкольна приносит удачу тому, кто успеет загадать желание. Человек, увидевший Белый Мел Линкольна, всю остальную жизнь живёт беззаботно и счастливо. Но никто не знает, когда и где он появится в следующий раз…

И в этот момент диспетчерская наполнилась звуками. Это была странная музыка, сочетавшая в себе и вагнеровскую густоту, и моцартовскую беззаботность.

Оба диспетчера даже замерли, вслушиваясь в необычные звуки.

— Кхе-хе-хе! — первым очнулся Кузя. — Лепота.

— Да-ааа, кра-ааасиво, — задумчиво протянул Мартын.

Изображение Белого Мела Линкольна медленно растворялось в вечернем небе.

Кузя ещё раз откашлялся и продолжил рассказ под угасающие мелодичные звуки.

— Слушай дальше. История эта произошла лет тридцать назад. В школе, что на Шаговой улице, работала учительница, звали её Аида Николаевна. А в областном посёлке жил один молодой и везучий бизнесмен. Преуспевал, поскольку вовремя понял, что нашему народу в трудное время помочь может, и первым начал заниматься перстофикацией. Да-да, все твои моднейшие перстики и перстишки от него пошли. И вот однажды утром он вышел из дома, чтобы отправиться по срочному делу…

То раннее осеннее утро было необычно тем, что ветреной ночью выпал снег.

Снег припорошил, словно посолил, сухую грязь, закрыл редкими щепотками немногочисленные увядшие травяные стебли и щепотками сгруппировался на притаившихся вблизи забора крышках канализационных люков…