- А может хватит тебе, в твои-то годы, не обижайся, я ведь по-родственному, неделями по морям мотаться? 47 — не 17! Шла бы лучше ко мне, заведующей в шестой магазин. Там у меня с кадрами такая свистопляска... - Сергей поднялся с дивана, прошелся по комнате. - А у тебя — образование специальное, опыт; с людьми умеешь обходиться.

Елена с улыбкой смотрела на шагающего по комнете из угла в угол брата.

- Сереж, я сюда в отпуск приехала, а ты меня работой грузишь!

- Нет, ты хорошенько подумай! - Сергей встал напротив сестры. - Зарплата у тебя будет побольше теперешней, это я тебе, как шеф, гарантирую. А потом ты там, в Питере своем, одна. А тут все ж таки — я, Люда. В случае чего, поддержим.

- Давай так договоримся: мне по контракту осталось полгода на «Звезде Балтики» проработать. Контракт закончится — к тебе приду. Если не передумаю. Подождешь полгода-то?

- Подожду... - Сергей остановился возле стола, налил в бокалы вина, один бокал передал сестре, второй взял сам, не за ножку, а уютно разместив его в ладони. - Ну что? За будущую совместную деятельность?

- Ой, шустрый какой! Я же еще ничего не решила!

Он улыбнулся:

- Решишь, я не сомневаюсь.

Они пригубили вино. Помолчали.

- А знаешь, кто тут недавно объявился?

Елена вопросительно подняла брови.

- Не поверишь: Николай!

- Какой Николай?

- Воронов! Колька Воронов — сосед наш из Борового! По «Одноклассникам» меня нашел. Представляешь? А хотя ты помнишь ли его? Маленькая была, когда они уехали.

- Помню, - сказала негромко Елена. - Я все время за вами таскалась, а вы меня с собой играть не брали, прогоняли...

- Да, было такое! - Сергей рассмеялся. - А знаешь, кто он теперь? Ворон — самый крутой авторитет в своем Железнодорожном. Сначала за кражу в тюрьму попал, потом 12 лет за убийство отсидел.

Елена ахнула:

- Как: за убийство?!

- Зарезал кого-то. Там ведь у них, в Железнодорожном этом, испокон веков бандитское гнездо — узловая станция, весь сброд туда ехал и едет, он и вырос-то среди «правильных пацанов». Тюрьма — закономерный жизненный этап, считай, для всех тамошних мужиков. Зато сейчас Николай Семенович — уважаемый человек. Я, кстати, думаю его попросить, чтобы он меня под «крышу» взял: братки замордовали - сил нет, накаты — один за одним, один за одним, им все денег мало...

Сергей говорил и говорил, Елена его слушала в пол-уха: Коля Воронов... Коля... Колька... Боже мой, конечно же она его не забыла! Как такое забудешь?..

***

...У Аленки были папа и мама, дедушка и бабушка, брат Сережка, пес Бублик и кошка Пушинка.

И все, в общем-то в Аленкиной жизни было бы замечательно, если бы она по утрам просыпалась в сухой постели. И это несмотря на то, что Аленке в июле уже шесть лет исполнилось!

Страдали от этой неприятной особенности Аленкиного организма только двое: сама Аленка и бабушка. Папа и мама с раннего-прераннего утра до позднего-препозднего вечера пропадали на работе в колхозе — им некогда замечать такие мелочи, Бублику и Пушинке было все равно, а Сережка только смеялся над сестренкиной проблемой. Да, ему — Сережке — хорошо! Ему уже девять лет! Он, похоже, уже забыл, как сам когда-то такие делишки в постель делал — бабушка рассказывала.

Чтобы предотвратить очередное ночное происшествие, бабушка заставляла Аленку перед сном сходить в туалет.

Дощатый туалет был прилеплен с задней стороны дома, туда вел коридор, по вечерам освещаемый тусклой лампочкой, в самой же будке, с прорубленной в досках пола дырой, даже и такого освещения не было. Аленка туалета стала недавно бояться, после того, как услышала, как мальчишки пели песенку:

«Когда я был мальчишкой
носил я брюки-клеш,
соломенную шляпу,
в кармане — финский нож.

Отца я зарезал,
мать я зарубил,
сестренку-гимназистку
в сортире утопил...»

И Аленке казалось, что стоит только приблизится к чернеющей в тусклом свете дыре, как оттуда высунется рука с зажатым в кулаке финским ножом и утащит ее вниз, в отвратительно пахнущую жижу. Зажмурившись, почти умирая от ужаса, она делала все, что требовалось, и стремительно убегала.

Впрочем, профилактические мероприятия помогали не всегда, и тогда бабушка вывешивала Аленкину постель на просушку и выговаривала внучке, а Аленке было стыдно: такая большая девочка и вот снова, здрасте вам...

Но вместе с утром уходили и вечерние страхи, и ночные неприятности, и Аленка, засунув в карман линялого сарафанчика ломоть черного хлеба с куском сахара и свистнув жизнерадостному Бублику, убегала гулять.

И тот день, когда прежний - светлый и радостный - мир для Аленки перестал существовать, начался точно так же, как и все прочие.

Было теплое летнее утро, когда Аленка, попив с бабушкой чая, побежала на улицу, к соседскому дому.

- Ну вот, опять они приперлись! - недовольно проворчал Сережка, который напару со своим неразлучным другом Колькой мастерил самокат. - Не возьмем мы вас играть! Только под ногами путаетесь!

- Мы не будем путаться! Мы здесь, в сторонке, мы только посмотрим! - пропищала Аленка и прижалась спиной к забору — Сережка мог запросто наподдавать ей по мягкому месту. - Мы вам, правда-правда, мешать не будем! Скажи, Бублик!

Бублик в ответ негромко тявкнул: так мол! и завилял облепленным репьями хвостом.

- Ладно, - буркнул Сережка. - Смотри: если что, получишь у меня!

Радостная Аленка, пропустив угрозу брата мимо ушей, присела рядом на корточки, обтянув подолом сарафанчика расцарапанные коленки, обняла сладко пахнущего псиной Бублика и стала наблюдть за тем, как мальчишки из двух подшипников и нескольких дощечек мастерили настоящий самокат! Впрочем, больше смотрела она не на то, как и что они делали, и не на них, а на него — на Кольку.

Про то, что есть на свете любовь, Аленка еще не слыхала, но чувствовала, что прожить день без того, чтобы не увидеть этого темноволосого, кареглазого, смуглого и слегка картавившего мальчишку, уже не может. Колька почти не обращал на нее внимания, но когда он бросал ей: «Эй, ты! Дай-ка молоток!» - и протягивал навстречу Аленке ладонь, загорелую, усыпанную цыпками и испачканную солидолом, Аленка просто задыхалась от восторга.

Конечно, она знала, что Колька не будет с ней водиться: это же позор — водиться с девчонкой, тем более, на целых три года младше, - засмеют! Но это не мешало ей мечтать о том, что когда-нибудь, когда она вырастет, когда ей, к примеру, будет десять лет, то, может быть, Колька будет с ней разговаривать. А потом, когда она станет совсем-совсем взрослой, ну, как Колькина сестра Маруся, которая учится в восьмом классе и дружит с Васькой-ПТУ-шником, тогда, может быть, и Колька с ней дружить будет.

«А потом люди женятся и живут вместе...» - эта мысль приводила Аленку в состояние абсолютного счастья.

Мальчишки доделали самокат и стали по очереди кататься по ровной, до каменного состояния утоптанной тропинке. Один раз дали прокатиться Аленке и она даже не упала!

И тут случилось страшное.

Колька, прокатившись в очередной раз, остановился и, передавая самокат Сережке, сказал:

- Забирай! Твой будет. Мы ведь уезжаем завтра. И мне теперь домой надо, мамка сказала пораньше придти — вещи собирать.

Колька махнул рукой и убежал.

Сережка помахал ему в ответ и покатил на самокате по дорожке. Убитая горем Аленка побрела домой, не обращая внимания на весело прыгавшего вокруг нее Бублика.

Как так - уезжают? Почему? Куда?

Она была настолько ошарашена этой неприятной новостью, что не могла даже заплакать. Дома Аленка забралась в свое укромное место — в чулан, за старый сундук, набитый пыльным хламом.

Она сидела, прислонившись спиной к стенке сундука, и слушала, как дробно стучал по крыше дождь, как порывистый ветер трепал черемуху в огороде, как хлестала вода из переполненной бочки под водостоком — такая непогода разыгралась, такая лютая непогода, а ведь с утра светило солнце...

Как ей жить теперь? Что делать ей завтра? Куда пойти?

Следующее утро началось предсказуемо: Аленка снова проснулась мокрой. И только она хотела встать, как в дверь избы кто-то постучал.

Бабушка открыла дверь, в дом вошла тетя Нюра, Колькина мама, а за ней и сам Колька.

- Попрощаться зашли, - сказала тетя Нюра, - да вот это отдать! - она протянула бабушке горшок с геранью. - Боюсь, не довезем, поломаем.

Бабушка усадила тетю Нюру к столу - попить на дорожку чаю и спросила:

- Дак че, квартеру-то уже получили там?

- Квартеру тока обещают, - ответила тетя Нюра, - пока дали две комнаты в бараке. Дак ведь все равно лучше, чем наша хибара. Мужика мово в мастерские на станцию приняли, слесарем, я с завтрева тоже на работу выхожу, техничкой в обсажитие. Хоть какой — а хлеба кусок, не то что здесека... - и тетя Нюра шумно прихлебнула чай из блюдечка.

Колька тем временем хвастался Сережке, что он будет жить в городе, где есть железная дорога с паровозами, где по улицам ездят легковые машины, и везде-везде асфальт.

А сгоравшая от стыда Аленка была вынуждена лежать в противной луже и делать вид, что ей просто лень вставать.

Наконец, тетя Нюра допила чай, поставила чашку кверху донышком на блюдечко, а сверху, на чашечное донышко, положила недоеденный кусочек сахара — не нищие!

- Колька! Айда, шофер-от поди заждался!

Колька похлопал Сережку по плечу, ну бывай, мол, и — не может быть! - подошел к Аленкиному топчану.

- Ну, пока! - и протянул ей, как взрослой, ладонь. Аленка выпростала из под одеяла руку и ответила на его рукопожатие. И вдруг, преодолев робость, спросила:

- А вы насовсем?

- Не знаю. Мамка сказала, что если не понравится — вернемся!

- А в гости приедете? - осмелела Аленка.

- Наверное, следующим летом! - сказал Колька и вышел. Вслед за ним выбежал и Сережка.

Аленка подождала, пока за ними закрылась дверь, вскочила с постели, надела сухое бельишко, платьице и тоже выбежала на улицу.

Машина уже отъезжала: в кузове грузовика, на узлах с пожитками сидели соседи и махали руками. Минута — и машина скрылась за поворотом улицы, только гудение мотора было слышно еще какое-то время, но вскоре и оно стихло.

Аленка тяжело вздохнула и пошла домой.

Потянулись дни за днями, настала осень, и однажды Сережка получил от Кольки письмо, в котором тот писал, что пошел в школу, в третий класс, и что в их классе тоже есть неплохие парни, с которыми он сначала подрался, а потом подружился. А Аленке даже привета в том письме не было...

Самокат, оставленный Колькой, не дожил и до осени: подшипники рассыпались. Аленка собрала шарики от сломавшегося подшипника, завернула их в тряпочку и положила в картонную коробку из-под сандалий, туда, где она хранила все свои сокровища: разноцветные стеклышки, стопку разглаженных листиков фольги - «золотинок» - от шоколадных конфет, несколько медных монеток и две розовые перламутровые пуговицы от старой маминой кофты.

Аленка ждала, надеялась, что соседям там, в городе, не понравится, что они вернутся, что она снова увидит Кольку.

Конечно, они не вернулись, и не приехали в гости. И даже писем Колька больше не писал. Но она ждала: он же пообещал, значит, хоть когда-нибудь да приедет! Она так ждала, что, может быть поэтому даже перестала мочиться в постель: вот вдруг ОН внезапно войдет в избу, а она, как тогда, в луже... А может быть, она просто немного повзрослела.

Покинутый дом долго стоял пустой. Аленка иногда заходила туда, вдыхала затхлый воздух нежилого помещения, в надежде уловить хоть что-то, что осталось от НЕГО и иногда ей даже казалось, что это что-то вот-вот появится. Вот-вот... Она вдыхала всей грудью запах старых газет, серыми клочьями висевших на бревенчатых стенах, запах пыли, кислый запах влажной золы из раскрытого зева печки.

Вдыхала, с надеждой прислушиваясь к своим ощущениям.

И — ничего...

Она вновь и вновь оглядывала избу: некрашеные косяки, грязный пол, облупленную печь и вспоминала, как бывала здесь, тогда, когда в этом домике еще жили люди. Когда здесь было тепло. Вот тут, у окна стоял стол — голый, без клеенки, тут — лавки. И даже однажды Аленка и Сережка обедали вместе с Колькиной семьей: тогда на обед у них был моченый горох в большой эмалированной миске. Больше ничего на столе не было, даже хлеба, но горох показался Аленке таким вкусным!

Опустошенная и разочарованная она уходила из старого дома, чтобы через какое-то время снова туда вернуться, чтобы снова постараться поймать ощущение ЕГО здесь присутствия. И опять — в который раз! - уходила ни с чем.

***

Потом Аленка пошла в школу, после восьмого класса поступила в кулинарный техникум, а потом уехала в далекий-предалекий город Ленинград и стала работать поварихой в портовой столовой, а спустя годы бывшая Аленка, а теперь уже Елена Васильевна, устроилась директором ресторана на круизный лайнер «Звезда Балтики». Побывала и в Хельсинки, и Стокгольме, и Копенгагене... да где только не побывала!

Квартира в Ленинграде, хорошая работа, достаток, уют.

Чего еще? Семья? Дети?

Два раза она выходила замуж и оба раза расставалась с мужьями без сожаления. Нет, мужья были людьми очень хорошими, интеллигентными, умными, успешными в делах, но чего в них ей не хватало: то ли теплого света карих глаз, то ли картавинки в голосе...

А детей у нее не было — не получилось.

«Может, действительно, принять предложение Сергея? Сколько можно одной куковать?» - думала Елена Васильевна, вышедшая на несколько минут на палубу, передохнуть от суеты кухни.

Надоел теплоход, надоела качка, надоело вечное приставание старпома, надоели порты, надоел этот вот Роттердам, к которому сейчас подходила «Звезда Балтики».

«Еду к Сережке! Ну его, это море! - решила Елена Васильевна. - Вот вернемся домой — уволюсь».

И еще одна мысль тревожила ее душу: ей хотелось увидеть Кольку, Николая. Какой он теперь? Она не верила, что он стал бандитом. И то, что он сидел в тюрьме, еще почти ни о чем не говорит. Мало ли, что в жизни бывает. В наше время настоящие-то преступники не в тюрьмах...

«Сережка говорил, что Коля так и не женился... Один живет...»

И может быть, может быть...

Через неделю, едва переступив порог своей квартиры, она позвонила брату.

Трубку подняла жена Сергея Люда:

- Лена, наконец-то! Леночка... - голос невестки задрожал. - Леночка...

- Люда, что случилось?

- Сережа погиб! В прошлый четверг похоронили...

В глазах у Елены Васильевны потемнело.

- Как?!

- На день рожденья к другу детства пошел, к Воронову какому-то. А там разборка началась: расстреляли и Воронова, и Сережу, и еще двоих...

Чернота в глазах стала непроглядной, ледяной холод захлестнул сбившееся с ритма сердце. Елена ощупью нашла стул, села.

Прошло несколько минут, прежде чем она начала приходить в себя.

«Боже, как шумит в ушах... как шумит...»

Она прислушалась: нет, это просто дождь...

Просто дождь: резкий, порывисто-нервный, с ветром, зло кидавшим в оконное стекло каменно-твердые гроздья крупных капель.

Какая непогода в одночасье разыгралась, какая ужасная непогода, а ведь еще недавно светило такое солнце...