Часть I
Мечты сбываются

Понедельник — самый лучший день недели и это факт! Время, когда можно расслабиться, зависнуть в сауне и попить пивка с коллегами по цеху. Но самое большое удовольствие доставляло Ивану то, как рано утром, вразвалку, с дубовым веником и пивом он шел навстречу хмурым лицам, спешащим в свои конторки и цеха; лицам, которые в пору пожалеть, и дать ещё один выходной для отдыха от двух предыдущих, но нет! Нет этого дня. Да и если бы была такая воля распоряжаться отдыхом трудящихся — не дал бы Иван этого дня, не дал! Всё правильно в этом мире!

— Мне, значит, всю неделю плюс субботу да воскресенье корячиться на базаре, торгуй-уговаривай — и ничего! А им, видите ли, два дня отдыхай, а в понедельник всё равно — плохо! Завидуйте, овощи! — Иван пытался телепортировать эту мысль в каждое встречное лицо, но, судя по их выражениям, особых достижений в этом виде передачи информации не достиг.

— Ну да черт с вами! — он подошел к двери с вывеской «Сауны по-русски» и позвонил.

Услужливый банщик проводил его в комнату для отдыха, где праздник, друзья и пиво сливались воедино, образуя ту субстанцию, из-за которой, в принципе, и хотелось жить.

— Привет всем! — Иван отвесил шуточный поклон и расплылся в улыбке.

— Ого-го! Опоздунам — штрафную! — из прозрачного тумана выплыли лица Петьки и Хромого, соседей по прилавку на базаре.

I

— А я, пацаны, в Германию хочу! И не просто хочу: она мне снится через день — вот как хочу!.. — разомлевший и умиротворенный Иван наступил на любимые грабли.

— О-о-о, понеслась… Иван, прекращай, сам знаешь, что сейчас начнется… — Петька покосился на Хромого.

— Ну а что, и пусть начинается, — Иван подвинулся поближе к столу.

Хромой не заставил себя долго ждать:

— Ваня, а что ж тебе, брат, опять, после пятого бокала родина то не мила? Что, к фашистам потянуло, на тепленькое?

— Да просрали мы свою родину, Хромой, просрали! И деды, получается, зря воевали! Потому как таким мудакам, как мы, не то, что Родину — сортир доверить нельзя! Нам же все равно — нам всё по-барабану! Нам же мозги все вынесли и отравили! Нас без войны в плен загнали всех, в рабство! Бежать надо, бежать отсюда, пока ещё можно!

— А ты, Ваня, за всех не отвечай! Я, между прочим, в армейке два года оттянул, пока ты по больничкам справки собирал на волчий билет. Я, Ваня, границу охранял и могу сказать тебе, что никакая вражина не проходила и не пройдет! И дедов ты не трогай! Ой, Ваня, не трогай! — Хромой привстал и потянулся трясущейся рукой за бокалом. — С нами Правда, Ваня, понял?

А всё остальное — муть и лондон!

— Да какая правда, Хромой?! Где она, твоя правда? В кремле или в думе? Или в твоей армии? Скажи! Где её искать?! Нас лишили её, и вообще — самой Идеи лишили! Мы не знаем куда идем и зачем! Разноцветные фантики — вот что нам подсунули вместо правды! Вот мы и корячимся днями и ночами, добывая эти фантики — доллары да рубли, меняя на них свою жизнь! Слишком неравнозначный обмен, Хромой!

— В натуре, Вань, ты думаешь, что соскочишь отсюда, и немцы тебя там, в Германии, в жопу целовать будут? — Петька решил закинуть свои пять копеек в вечно-пьяный спор. — Таким же рабом и будешь, только кормить будут другой ложкой…

— Да согласен я! Нет правды ни в кремле, ни ниже, ни выше! Нет её и в деньгах! Правда, Ваня, внутри — в сердце! Она у тебя здесь, — и Хромой чуть сильнее, чем надо бы, ударил Ивану под левую грудь.

— Эй, Ванька! — Хромой вдруг удивлённо остановился, — Ванька, ты чё?!!

II

Иван будто бы выныривал из глубины: вот-вот будет долгожданный глоток воздуха! В предвкушении свободы от давящей со всех сторон воды (или что это?) становилось тошнотворно сладко, но приближение к поверхности оказывалось опять обманчивым и он, задыхаясь и захлебываясь, опускался на липкое и ужасно вонючее дно…

— Где я?.. — Иван, испугавшись собственных слов, открыл глаза.

— Доктор, доктор! Он говорит!

Иван, словно в дымке, увидел как старушка в белом халате (неужели мать?!) убегала в белоснежный коридор…

— Два месяца в коме, Ваня… — мать плакала то ли от счастья, то ли от усталости и переживаний. — В Москве отказались браться за тебя, сказали, что только в Германии есть клиника, и врачи такого уровня… Хромой в КПЗ… Доктор сейчас придет…

— Мать, где я?.. — Иван приподнялся, но руки, как у тряпичной куклы, отказались слушаться, и он неуклюже повалился на бок.

— Мы в Германии, сынок… — мать не находила себе места и постоянно оглядывалась на дверь. — Сейчас доктор придет, ты только не волнуйся… Хромой продал свою квартиру и палатку торговую со всем товаром, гараж и ещё что-то, не знаю… Петька тоже там занял где-то… Кредиты какие-то… В общем, тебе на лечение и операцию… Только Хромого милиция посадила до выяснения: говорят, ежели ты умрешь, то его надолго в тюрьму отправят… Но можно и не сесть вовсе, если деньги дать… Только он упрямый — ты же знаешь… Вот и побили его сильно: в психбольницу отправили — с головой что-то случилось. А написали, что сам упал… Говорит все время, что не хотел он тебя… это… ударить так… сильно. Да кто ж сейчас ему поверит, когда с него можно денег взять… Ой-й-й… Зачем я это говорю?.. Совсем дурная стала, старая…

— Германия… Значит, мечты сбываются… — Иван закрыл глаза. — Только счастья от этого больше не стало… почему, а, мать?.. Мы всю жизнь ползли, летели, рвали, врали… за что, мать, зачем?

— Да не будет нам никогда мира вокруг, пока внутри нас не пойми что творится… — мать взяла руку Ивана и погладила шершавой ладонью. — С помощью вранья не найти правды… Без Бога внутри — нет места нам ни здесь, ни на небе, сынок… Не найдем мы так ничего, кроме горя и слез…

— Ма, ну не надо, а?.. — Ивана перекосило. — Вот и ты начинаешь: «Правда», «Бог»… Где Он, твой Бог? Мне плохо! Почему Он меня не спасает?

— Он у тебя в сердце, сынок. А ежели ты Его оттуда попросил, а впустил кого другого, то уж пойми Его правильно — ждет Он, чтобы ты впустил Его к себе обратно, ибо дал нам Свободу Выбора… Да, только выбираем мы всё не то… Ты прости старуху, но, сынок, что в твоем сердце, деньги?.. Да и как Он может тебе помочь, если ты постоянно гонишь Его от себя?..

Её рука нежно коснулась сердца Ивана…

III

Свет! Иван летел и таял в этом Свете Радости и Счастья.

Почему он раньше не видел его, этот Свет?

Этот Свет — он вбирал в себя Всё и отдавал в тысячи, в миллионы раз больше!

***

Дверь в палату-изолятор психиатрической городской больницы открывалась долго. Врач, истерично матерясь, не мог попасть ключом в замочную скважину: руки тряслись, а тело подпрыгивало, словно его дергал за невидимые нитки какой-то безумный кукловод.

— Ну что, Хромой, дело дрянь! — врач закрыл за собой дверь камеры. — Жмур нарисовался-таки. Корячится тебе, голубь, кабы не соврать, от справедливого суда лет семь, как минимум…

— Доктор, давай без цирка…

— А вот на, почитай…

Хромой сел на край железной койки и развернул копию заключения о смерти Ивана…

— Триста кусочков русских рублей, Хромой, и ты — полноценный душевнобольной без всяких обязательств перед законом.

— Да пошел ты, доктор…

— А вот это ты зря, Хромой… — тело в белом халате уже колотило; рот искривился и лицо застыло в ужасной гримасе: рука нащупала в кармане скальпель.

— Никогда, я повторяю, никогда не посылай меня! Ты, выродок! Никогда не посылай меня! — и красная пелена ненависти поглотила свет и разум, оставив в сознании только яркие вспышки картины с бесконечным маковым полем…

Сердце лежало на полу и немного подрагивало. Врач вытер пот и посмотрел на себя, на останки когда-то белого халата: должно поместиться. Он ещё раз пнул мертвое тело Хромого, упал на колени и начал запихивать скользкое и такое теплое сердце в карман.

Иван знал куда лететь. Неважно откуда — знал, и все. Важно было другое:

— Успел! — Иван сел на плечо доктора и облокотился на его голову. — Здорова, братик, Хромой!..

— Помнишь наш разговор, там, в бане?

— В сауне, — Хромой сел на другое плечо врача.

— Ну да, в сауне. Про то, что правда — в сердце.

— Да, помню. Только у меня теперь нет…

— Полетели, я знаю, где оно… она…

Часть II
Игра

Маленький магазин утром — это отдельная песня.

Песня эта типа гимна надежде на светлое если не будущее, то уж продолжение дня — точно. Потому как до десяти утра продавать алкоголь по закону стало нельзя, а выпить, сами понимаете, хочется, и намного раньше.

Конечно же, продавщицы знали об этом «хочется», и теперь, в эти страшные утренние часы, в глазах определенного контингента представали в образе безграничных решителей судеб. Этакими добрыми феями и последней надеждой в одном флаконе под названием «Утреннее счастье».

Вот и Василий, заглянув в ларек рано утром, скорее почувствовал, чем заметил этот надменный взгляд — взгляд доброй феи с полицейским прищуром.

Не сказать, что Василию было плохо, но и сказать, что хорошо — значит обмануть читателя ещё больше.

Вчера было выпито шесть бутылок портвейна… Зачем? — этот вопрос, как шуруп, вкрученный в голову Василия, раскалывал больной мозг, заставляя дрожать руки и вздрагивать все тело при любом шорохе:

— Валя, мне плохо… — Василий сделал кислое лицо, хотя и без театра на нем все было написано.

— А кому сейчас хорошо, Вася? — это был тот самый момент, из-за которого Вале и хотелось приходить на работу. Игра началась.

— Валя, надо… хотя бы пива… — Василий знал эту игру давно: унижение и издевательство с одной стороны, покорность и вежливость — с другой. Несоблюдение правил сулило дикий отлуп от винта и дальнейший каждодневный утренний бойкот с занесением в черный список. Кому это надо? Правильно: никому.

— Валюша, ласточка, на складе же есть… принеси полтарашку… вот деньги, — Василий решил форсировать события.

Но это было не по правилам.

— Вася, а законы правительства на тебя уже не распространяются? Ты может в кремле начал работать? Или что случилось? — Валя парировала наглость Василия двойным ударным вопросом.

— Ну, Валечка, смилуйся над бедным работником ЖКХ… — Василий склонил голову и вяло улыбнулся. Получилось ужасно.

— Ох, вы там и козлы-ы-ы… — Валя практически зашипела. — Да я б вашу мать!.. Расстреляла всю твою кодлу — автомат не дают! Суки, все деньги у меня вытащили за прошлый месяц! Уроды! Одно, шлют эти счета: то за воду, то за мусор, то за хрен знает что! Вы там в этих деньгах решили купаться, што ли?!!

— Да, я ж простой сантехник, Валя… — пытался оправдываться Василий. — С меня так же дерут. Мы-то тут причем? Это ж, наверху всё…

— Сантехник… — Валя успокаивалась. Она понимала, что перегибать палку в игре не стоит. Василий хоть и пьет, но когда вдруг закапает вода из крана — утром бежать к нему. Он мужик простой — за бутылку все сделает. Другие-то полтыщи снимут, как пить дать...

— Ладно, что принести? — взглядом королевы кривых зеркал Валя посмотрела на жалкого сантехника.

— Балтики, крепкой, полтора… — Василий передал ей черный пакет и деньги.

Валя, тяжело вздохнув, покатилась на склад…

— Что, Василий, плохо?

Сантехник вздрогнул: за прилавком стоял человек в безупречном костюме. На глаза была небрежно надвинута черная, очень черная шляпа.

— Ты кто? Продавец новый, што ли? — Василий как-то согнулся весь. — Мать твою, сделка может сорваться!.. Лишние глаза тут не к чему…

— Да не переживай, Василий! Пиво тебе сейчас принесут, — человек то ли улыбался, то ли терпел какую-то боль: лицо постоянно двигалось и расплывалось…- Что ж ты, Василий, в такую тряпку то превратился?

— Ты, клоун, кто такой?! — слова незнакомца зацепили Василия за живое.

— Я, Василий, могу изменить всё. Например, твоё прошлое: хочешь начать заново? Ведь наверняка хочешь? — что-то было в этом взгляде: Василий поверил — этот точно может…

— Не хочу я прошлое менять… Да, оно было разным: иногда — хорошим, иногда — не очень, а иногда его просто не было. Но не будь этого прошлого, я бы не понял многих важных вещей в жизни…

— Ого, как заговорили сантехники... — нескрываемое удивление отразилось на лице незнакомца.

— А почему бы и нет? Я инженер-конструктор по образованию… Поучились немного в прошлом. И взгляд на мир имею; и не стесняюсь об этом Вам сообщить, — Василий выпрямился и вытащил руки из карманов спецовки.

— А что это за важные вещи, Василий? Те, которые ты понял?.. — человек в шляпе даже нагнулся к нему за ответом.

— А вот это уже мое личное и касается только меня, товарищ. Вера и смысл жизни — не те темы, о которых можно говорить с каждым встречным-поперечным, — последние слова Василий говорил незнакомцу уже на ухо.

— А что ж ты, Вася, если такой верующий, здесь делаешь? — хитрый взгляд как лезвием прошелся поперек Василия, — Говоришь одно, а вон смотри — пьешь по утрам, небось, и по вечерам, да? Материшься и воруешь, а, Вася? Это тебе твоя вера сказала так делать, а?

Василий, как оглушенный стоял, нагнувшись над прилавком, и не мог пошевелиться.

— Ну что стоишь как баран! Бери свое пиво и катись отсюда! На работу опоздаешь! — Валька швырнула пакет с бутылкой на прилавок.

Василий огляделся вокруг: кроме Вальки — никого…

Он протер глаза — такая же картина. Все на своих местах, кроме незнакомца.

Василий взял бутылку и с размаху запустил в витрину:

— Да не хочу я пить!!! — с ревом вылетело из горла Василия.

Под звон стекла и вой продавщицы он пошел увольняться…

I

Уазик смело, как в кино, перегородил дорогу: из дверей не спеша выходили люди в форме.

Сантехник остановился. До порога родной конторы оставалось всего несколько шагов.

— Василий Иванович, ну что же вы, право, — из передней двери Уазика, словно колобок из плохой сказки, вываливался человек с большими звездами на погонах. — Игнорируете… не заходите… мы же не волки, в конце концов… Разрешите представиться: начальник полиции города — Коровник! — колбасная рука протянулась в направлении Василия для рукопожатия.

— Василий… Иванович… сантехник. — Василий протянул свою, и неуверенное рукопожатие состоялось.

— Ну что ты, брат! Какой же ты сантехник?! — руки Коровника начали неспешное обнимание Василия.

— Ты теперь новый начальник полиции! Поздравляю! — лицо Коровника искало место для поцелуя на небритой поверхности щеки Василия.

— Сейчас приехал Сам и распорядился: Василия в начальники… без вариантов!.. — глаза Коровника искали поддержки. Они бродили по лицу Василия и ничего, кроме пустоты, не находили.

— Вася, не забывай меня, а?.. — скупые полицейские слезы Коровника неуверенно капнули на грязный ботинок сантехника.

— Василий Иванович! Василий Иванович! — из дверей родной конторы выбегал начальник. — Поздравляю! Вас назначили главным городского коммунального хозяйства!

Предусмотренное для таких случаев счастье на лице начальника с невероятной скоростью приближалось к Василию.

Но черный «бумер» с номерами администрации города его опередил: остановившись практически у ног сантехника и тем самым закрыв путь к телу Василия всем, кроме Коровника и мэра.
Отец города, гладко выбритый по всей площади головы, выплыл из немецкого железного чудовища:

— Васян, это… расклад теперь такой: ты председатель кодлы… ой, думы. Сегодня приехал Сам… собственной персоной и распорядился… таким образом. Присаживайся, довезем. — Мэр, погладив свою бритую голову, открыл заднюю дверь. Какими-то нелепыми движениями Василию все-таки удалось освободиться из объятий главного полицейского, и он аккуратно сел в машину.

Уже отъезжая, через тонированное стекло, Василий увидел бегущего к ним главного пожарного, какого-то доктора в белом халате, расшитым золотом и налогового инспектора со звездами полковника, но они явно не успевали к нему…

Щёлк!

— Вась, хорош базарить! Завтра эту хрень следаку расскажешь! Пусть впишет в протокол, если поверит… Всё, спать! — смотрящий тихо повернулся набок. В камере следственного изолятора возникла мгновенная тишина; опустившаяся тьма погрузила в сон сидельцев: кто-то накрыл черной, очень черной шляпой тюрьму, город и страну… Даже одинокая, камерная вечно горящая лампочка «солнышко» как-то потускнела и зажмурилась: мрак крепко обнял и её. Как родную…

II

Из всех предложений Василий согласился на председателя городской думы. У остальных было слишком много обязанностей, да и народ был с этими структурами слишком дерзок и бесцеремонен, хоть и по-своему: зачем получать по соплям и сверху и снизу? А в думе начальствовать — хорошо.

Василию понравилось сразу: жизнь потекла совсем другим ручьем. Да что там ручьем — дико фонтанировала! Сиюминутно последовали изменения в привычках и вкусах, причем по всем фронтам сразу. Василий иногда порывался спросить у мэра про того, кто дал команду… но побаивался. Не надо портить то, что есть.

Щёлк!

А на допросе сразу по-хорошему не получилось: следователь, решил не терять время на уговоры и, отоварив Василия несколько раз табуретом, предложил чистосердечно сознаться ещё и в четырех кражах, которых сантехник, понятное дело, не совершал. Но они были, и сидеть за них кому-то надо, иначе — несоответствие в отчетности.

Василий пытался было отказаться, но в его адрес поступило столько пожеланий и, самое печальное — действий, что будущего без признания в совершении этих краж, практически не существовало. Поэтому уже через два часа допроса, он мирно лежал на бетонном полу карцера с отбитыми почками. А его чистосердечное признание в четырех кражах, не считая дебоша в магазине, было аккуратно подшито к делу.

Василий почему-то пытался вспомнить лицо человека там, в магазине, но звон в голове от недавних прикосновений табурета постоянно мешал сосредоточиться.

Щёлк!

Очередное собрание депутатов закончилось в сауне, за городом. Василий, как главный народный избранник, и здесь был первым: всё только высшего сорта: женщины журнальной наружности и белый чудный порошок, окутывали его с ног до головы. В этот раз ему показалось, что порошком он явно злоупотребляет, но останавливаться почему-то не хотелось. А сегодня ещё что-то уж совсем приятное поднесли… хотя на вкус и напоминало стиральный порошок, но-о-о…

В глазах, как в тумане, постоянно мелькала чья-то шляпа: «Хорошо ли тебе, Василий?» — спрашивала она и по-хулигански подпрыгивая, убегала вдаль.

— Да-а-а, — Василий медленно закрыл глаза и, взмахнув руками, словно крыльями, полетел.

Где-то далеко внизу оставалась сауна, дача… город…

Вдруг бывший сантехник вспомнил, что не умеет летать: он опустил руки и побежал босиком куда-то вверх по такому мягкому и красивому облаку…

Щёлк!

— Что с этим делать? — сержант лениво поковырял сапогом у Василия во рту.

Кровь, словно получив негласное разрешение левого полицейского ботинка, потекла тонкой струйкой на бетонный пол карцера.

— Мда-а-а, перестарались немного… — следователь уныло смотрел куда-то вдаль. — Сам знаешь, что делать. О несчастном случае доложу лично. Работай!

Василий смотрел на следователя, картинно устроившись на потолке. Он первый раз за несколько месяцев облегченно вздохнул: ушла боль, и теперь даже менты вызывали только сочувствие и сострадание…

Бывший сантехник посмотрел на небо: да, пожалуй, туда…

Игра закончилась. Василий ушли…

Часть III
Разговор

— Иногда две части — это одно, а иногда одно — это две части! — человек в черной шляпе сидел на куске счастья и улыбался. — Ваня! Хромой! Василий! О, и снова Василий!.. Кого я вижу!

Черная шляпа, сделав оборот, плавно окружила летящие фигуры.

— Добро пожаловать! — он дунул на облако, и оно растянулось, приобретая форму лавочки. — Присаживайтесь!

— Василий, — с интригой в голосе шелохнулась шляпа возле уха бывшего сантехника, только что покинувшего карцер, — так мы и не договорили с тобой в магазине: что же ты понял? Ты не рассказал, а интересно, знаешь ли…

Василий поёрзал на непривычной скамейке:

— Ну, раз уж такие дела… — Василий нагнулся к его уху. — Как-то, зайдя в церковь, я вдруг осознал, что если человек составляет из души и тела единое целое, то он нерушим…

— Но, тем не менее, Василий — вас двое, — он печально вздохнул, поправил шляпу и продолжил:

— При жизни человека постоянно раздирает надвое: хочется богатства и роскоши, но чтобы спрос был как с нищего. Правильно, Вася? Или, например, когда тело хочет водки и проституток, а душа — Бога и сострадания… А уж если при этом побеждает бутылка с проституткой — вот это и есть моя работа. Моя радость…Моя жизнь, если хочешь. Мой смысл… Раньше была такая забава… или казнь… хотя, какая разница? Так вот, привязывали жертву к двум коням и обжигали их раскаленным железом. Безумные от боли животные разбегались в разные стороны и разрывали жертву… Похоже да, Василий?

Шляпа довольно покачалась:

— Ой, Ваня, Хромой, вы, кажется, собирались к Свету… — кислая улыбка пробежала по лицу, выражая то ли боль, то ли наслаждение. — Пропуск есть?

— Какой пропуск? — хором спросили сидящие на лавке.

— Да я уж и сам забыл, как он выглядит. Давно не видел, очень давно. А вот как его НЕ получить, могу показать. Он поймал облако и раздвинул в разные стороны — получилось что-то вроде экрана, на котором, как в тумане, стала появляться обшарпанная кухня:

— Иди сюда, маленькая тварь! — пьяный отец, держась за стол, пытался встать, — я кому сказал!!!

— Ма-ма-а-а!!! — она бежала по коридору, бежала и кричала. Коридор превращался в бесконечно-бездонный колодец: она падала и кричала, кричала и падала…

— Хватит орать! — муж повернулся на другой бок и захрапел так, что от звуковой волны и перегара занавески задергались в тихой истерике.

Холодный пот лился ручьем: сколько лет прошло, как он умер, а ужас остался… Скорей бы утро!

— Ты опять пьешь!

— Да.

— Ты загубил мне жизнь! Отец угробил детство, а ты, придурок — всю жизнь! И зачем я за тебя замуж выходила?!

— Отстань, мне надо идти.

Дверь захлопнулась. Она села на пол и заплакала.

— Доча, ты пьяная?

— Ну, мам, мы немного выпили, праздник же!

— Ты хочешь закончить как твой брат, в тюрьме? Или как папа — нажраться и умереть в канаве?!

— Мам, тебе лечиться надо.

Дверь захлопнулась. Она закрыла глаза и прислонилась к стене.

— Товарищ директор, вы пьяны, вас жена дома ждет, что же вы делаете???

— Я сказал: иди сюда! Повышение зарплаты нужно тебе или мне?!

— Да убери ты свои руки, урод!

— Да пошла ты к черту!

Дверь захлопнулась. Она побежала прочь.

— Вот и погода такая же, — она шла, почти бежала. Ветер пытался рвать одежду и выл как стая волков. На рекламных щитах, словно порванные паруса, болтались растрепанные баннеры.

Реклама. Это то, что нужно тебе, но ты не понимаешь, зачем.

По радио передали штормовое предупреждение. Но она шла. Ветер в лицо: казалось, что вся природа, люди, столбы и деревья шли против, хотя и навстречу.

— Почему так?! — она кричала в лицо поднявшейся буре, но слова тонули в безумном грохоте: вот слетела крыша с одинокого ларька! Вот пошатнулся и упал столб, а вот…

Ух-х-х!!! — что-то большое и темное вдруг потушило свет и сразу стало тихо…

— Что писать в заключении?

— Напиши, как было: смерть наступила в результате падения рекламной бочки с названием «Любимое вино моей женщины» с крыши винного магазина.

— Ты гляди, как не повезло-то…

Два санитара закрыли двери морга, и пошли пить кофе.

— О, дочка, проходи! Стаканчик налить?

— Привет, отец… Ты и здесь пьёшь… Хотя… Да, пошло оно все, наливай!.. Устала я…

— Что-то долго тебя не было: ездила куда?

— Да, задержалась… там… Надеюсь, тут полегче будет…

Она взяла стакан и махнула без закуски.

Человек в черной шляпе поднес ещё две бутылки: «Сдалась, родная… столько страданий... И на последнем шаге — все-таки моя!»

— Да-а, с пропуском прямо беда в последнее время у людей… Так что, Хромой, Иван, понятно, о чем я? — он взмахнул шляпой и облако исчезло, оставляя вонючий запах серы.

— Понятно…

— Кто ещё не понял: пропуск — это отсутствие зла, ненависти… Вы и сами понимаете: всего того, сделанного вами, что теперь может тянуть вниз. Добро же тянет вверх, к Свету… — раздался громовой голос и заставил посмотреть всех вверх.

Некто в шляпе заёрзал:

— Так, давайте, прыгайте, мужики! Тогда всем станет ясно — кто куда. Я, конечно, буду ждать внизу. Там, где очень тепло. Даже могу сказать — жарко. Ну, а если не встретимся, то уж не обижайтесь, я сделал все что мог… — он криво улыбнулся собственной шутке и мгновенно исчез…

Сколько времени прошло, неизвестно: то ли секунда, то ли вечность. Некто в дорогом костюме смотрел вверх: маленькие облака тихо проплывали над головой; внизу же, под ногами, мигая ярко красными огнями, потрескивали угли.

— Ничего, подождем. Время есть… — успокаивал он сам себя, нервно барабаня пальцами по шляпе…