Моя большая мечта — гипсокартонная перегородка, отделившая бы меня от коллег. Нас набито в одном помещении как призывников в общем вагоне. С соседкой слева Мариной мы задеваем друг друга локтями. Марина – не замечает этого. Я — вздрагиваю и передергиваюсь. А с соседом сзади Лешей, если мы одновременно резко откинемся на спинки стульев, можем стукнуться затылками.
Но я — вообще-то самая везучая. У меня только соседи слева и сзади — впереди у меня стена, а справа — окно. Если бы у меня еще был чужой локоть справа, как у Марины, или чужой монитор и лицо впереди, как у Леши, — моей психике был бы нанесен непоправимый урон. А так в минуты задумчивости я пялюсь в пустую белую стену, а в минуты грусти-усталости-нервозности — в окно.
Особенно мне нравится смотреть в окно. Но приходится делать это не очень заметно, не поворачивая сильно головы. Надо мной висит видеокамера, правда направлена она своим всевидящим оком так, чтобы обозревать весь зал, но кто знает, какой у нее охват обзора и насколько видно меня.
Наше новое красивое, современное здание — объект точечной застройки — как случайно затесавшийся породистый пес в своре дворняжек. Вокруг нас серые типовые дома спального района времен Советского Союза. Мы слышали, что жители активно выступали против стройки, пикеты устраивали, но безрезультатно. Воткнули нашу многоэтажку так близко к старым домам, что если мы и жители соседнего дома откроем окна, можем спокойно переговариваться.
За первый месяц работы я разглядела почти все окна, придумала себе, кто и как за ними живет. И сейчас у меня есть «свое» окно в этом доме.
Однажды, оторвавшись от букв и цифр в мониторе, я увидела в одном окне малыша. И сейчас каждый день смотрю на него. Я не разбираюсь в детском возрасте — младших братьев и сестер у меня не было, детей нет — поэтому не могу точно определить, какого возраста этот малыш. Я даже не могу понять, мальчик это или девочка. Малыш странно одет — так выглядят на черно-белых детских фотографиях мои родители и многочисленные дяди-тети: в простых байковых синих штанишках, вязаных полосатых носочках и фланелевой кофточке, рисунок на ней я не могу разглядеть, в шапочке, завязанной под подбородком. Насколько я знаю, сейчас детей одевают не так — ярко, нарядно, модно.
Малыш частенько сидит на широком подоконнике. Он сосредоточенно играет маленьким пластмассовым медвежонком, листает большую книжку с картинками, или внимательно смотрит на улицу, машет ручкой прохожим, хотя они и не видят его, разглядывает окна нашего здания. В такие моменты мне хочется ему помахать, хочется, чтобы он увидел меня. Но махать из окна в рабочее время из кабинета, полного народа, и под камерой — проще сказать вслух: «Я сошла с ума».
Я наблюдаю за малышом каждый день. Утром бегу на работу с мыслью, что увижу его. И пока он не появится в окне, сижу как на иголках, поглядывая на пустой подоконник. Появился — я успокаиваюсь и работаю, иногда посматривая на малыша. Мне хочется взять его на руки, прижать к себе, снять его шапочку, почему-то кажется, что у него мягкие светлые волосы, и погладить по голове.
Помимо малыша, на работе у меня есть еще одна тайна…
— Выходи, я — после тебя, жди на том же месте, — получаю смс или сообщение по корпоративной почте в конце рабочего дня.
Я выбегаю из офиса, прячусь за дом, в окне которого сидит малыш, через 10, 20 минут или полчаса, а может — больше, подъезжает большая белая машина, открывается дверь, я быстро влезаю.
— Извини, чуть задержался, ну иди сюда, моя маленькая, — меня обнимают большие ласковые, родные руки, гладят по голове, — поедем быстрее домой, ужасно хочу есть и тебя.
— Проект у тебя в какой готовности? — руки еще обнимают меня, а я не могу сосредоточиться ни на вопросе, ни тем более — на ответе.
— Скоро, я укладываюсь, все в порядке, — с запозданием сообщаю.
— Ну если ты сделаешь раньше, будет очень хорошо.
Уже поздно ночью я сажусь за работу — «если ты сделаешь раньше, будет очень хорошо».
Мне и Марине с Лешей приходится собирать информацию и данные с множества разных объектов, перепроверять их. Одна неверная цифра тащит за собой цепочку переделок, перерасчетов, срок для создания такого проекта был маленьким, а важность — громадной.
Нас дергают все наши непосредственные руководители. А тех, видимо, большие боссы. С трудом мы его наконец-то сдали.
Замороченная проектом, несколько недель я толком не ела, не спала, даже в окно не смотрела.
Я три дня ждала малыша в окне. Его не было. Болеет, наверное. Маленькие часто болеют. Только бы не переехал отсюда. Как я буду без него. Я уже не могла спокойно работать, ждала малыша.
Пришло по корпоративной почте письмо с новым техзаданием. Письмо было от одного руководителя, переадресованное от другого. Я скачала задание и увидела «многоэтажную» переписку, начальники, не удалив, не заметив, забыв, видимо, переслали мне с техзаданием. Ничего удивительного в том, что сидящие в одном помещении руководители переписываются, а не разговаривают, не было — у них тоже в кабинетах установлены камеры видеонаблюдения. А переписку можно вовремя удалить. Мы с Мариной и Лешей тоже делаем так.
Я бы и смотреть их переписку не стала, если бы случайно взгляд не зацепился за мое имя.
— С проектом полная лажа, зачем ты там поменял цифры и объекты? Это полный провал и конец нам. Головы наши слетят.
— Не паникуй. Не слетят, сделаем первоначальный вариант, а все ошибки свалим на эту курицу, она же делала основную работу.
— Как ты на нее свалишь? У нее же есть правильный первый вариант, который она нам сдала. Она же запросто докажет, что это не ее ошибки.
— Админа попросим убить у нее на компе этот вариант — ничего не докажет.
— Так у нее на домашнем есть. Она столько дома работала.
— Ты на домашнем удали. Или ты уже бросил ее? Как она?
— Да, странная, до сих пор не пойму: то ли полная дура, то ли до того умна…
— Да я не про ум. На хрен мне ее ум. Бросишь, скажи – я умею слезки подтирать брошенным влюбленным дурочкам. Они в такие периоды особенно трогательны и податливы.
Буквы поплыли. Дальше я читать не стала. Пришибленная случившимся, я не знала, куда деваться, бессистемно давила кнопки на клавиатуре, не замечала, что Маринин локоть давно уже уперся в мой, не ощутила, что так откинулась на спинку своего стула и лежу почти на Лешиной спине. Я, уже откровенно повернув голову, смотрю в окно — малыша все нет.
Я встала и направилась к выходу. Весь зал уставился на меня, как будто я была в одних колготках, — начальство не приветствовало обеденные перерывы, и мы, подчиняясь негласному закону, наскоро перекусывали на местах. Накинув пальто, я зашла во двор дома, где жил малыш, вычислила подъезд, этаж. Звонила во все квартиры на площадке. Нигде не открывали. Я упорно обходила и звонила еще. Сверху спускалась старушка.
— Скажите, пожалуйста, в какой квартире маленький ребенок. Год-два – не знаю. Не знаю, девочка или мальчик.
Старушка странно смотрела на меня.
— У нас давно нет в подъезде маленьких детей. Очень давно, лет 10 точно.
— Ну как? Вот в какой-то из этих квартир на окошке сидит малыш, — я почти ревела.
— Девушка, у нас ни у кого нет никаких малышей. Эту квартиру сдают студентам-парням. Вот эту заняли гастарбайтеры, человек 10 их тут живет. В крайней алкоголики живут, так они в возрасте. Тут нет ни у кого никаких детей.
На ватных ногах вышла из подъезда. Реально — полная сумасшедшая дура. Я ведь никогда не видела, чтоб малыша кто-то на окошко сажал, снимал. Никогда не задумывалась, почему он сидит на окне целыми днями, с ним, что не гуляют, он не спит, как все дети. Никогда не видела, чтобы он плакал или смеялся. Не задумывалась, почему он всегда в одних и тех же штанишках, кофточке, шапочке — и зимой, и летом. И он ничуть не подрос за это время.
Выйдя из подъезда, прямым ходом отправилась к аптеке, две недели откладывала этот визит. Не то что бы я не хотела беременности, просто у нас никогда не было об этом разговоров, и я больше всего боялась выглядеть «специально залетевшей». Сейчас же у меня, «зажатой в угол» очевидной подлостью, прятаться за «потом» не было смысла. «Ты не умеешь пользоваться полутонами, у тебя все резко, однозначно, — ругала меня в свое время преподаватель в художественной школе, — у тебя небо синее так однозначно синее, земля — черная, облака — белые». Я до сих пор такая: небо у меня синее, земля — черная, а облака — белые, и не умею пользоваться полутонами.
Две полоски ярко нарисовались на бумажке-тесте на беременность. Я спустила ее в унитаз. Беременность, нужная только мне. Предательство. Подлость. Провал в работе. Все разом.
В такие моменты люди обычно жалеют себя, а я начинаю на себя сильно злиться: почему не поняла, не угадала, не распознала, не убереглась??? Хотелось взять себя за волосы и ткнуть лицом в этот унитаз, так чтобы разбить лицо в кровь — дура. Потом об кафельную стену — идиотка. Об пол — тупая курица. Чтобы все в кровище, как в кино, — дура, дура, дура…
— Ты что? — меня привел в чувство Маринин голос. — Ты вся в крови.
— Кровь из носа, — прохрипела я и умылась.
— Там какой-то шум-гам, проблемы с проектом. На нас тянут, что мы что-то сильно накосячили. Тебя не было, мы с Лешей искали его у тебя на компьютере — не нашли.
Я смело зашла в кабинет начальника, он выпучил на меня глаза: такого нарушения субординации у нас никто себе не позволял — без вызова и без стука никто не заходил. Тем более это была я. Тем более к нему в кабинет.
— Мне нехорошо, — сказала я. — Я пойду домой,— кстати, если у Вас есть вопросы по проекту…
— Нет, — испуганно ответил он, видимо, уже обнаружил, что прислал мне свою переписку.
Остаток дня я шаталась по городу, по набережной, по центру, по парку, какие только мысли ни возникали в моей голове за эти часы — от прыжка с моста до эмиграции в Париж.
Вернулась домой затемно. Я не знала, что буду делать дома. Не представляла, что буду делать завтра. Не придумала, что делать с работой. С беременностью. С собой. Со своей жизнью.
Во дворе было темно. Пусто. В песочнице кто-то тихо копошился. Я подошла ближе. Сидя на краю песочницы, деловито сосредоточенно лепил куличики малыш. Он был в тех же синих штанишках, в той же кофточке, оказывается рисунок, который я не могла разглядеть, — это оранжевые морковки с зелеными хвостиками, в той же шапочке. Я взяла его на руки, стянула шапочку, погладила по голове, волосы были мягкими и светлыми.
Я прижала малыша к себе. За спиной у него аккуратно были сложены небольшие белые крылышки.
|