Определяющий фактор

«Больше НИ-КОГ-ДА!», — с этой мыслью 35-летняя Вера вышла из кабинета психолога, чересчур резко хлопнув тяжелыми дверьми.

По словам психологини с вычурным именем, больше похожим на псевдоним, Элеоноры Перцель, определяющим фактором Вериной жизни стало знакомство в далеком детстве с Любой-дурой и Лопатой. Вере это категорически не понравилось. На самом деле, кроме Любы-дуры и Лопаты, в Верином детстве были хорошие, добрые родители, веселые школьные подруги, традиционные пионерские лагеря, прогрессивный театральный кружок и много еще чего интересного.

— И черт же меня понес, — Вера сердито хлопнула и дверкой своей машины, резко ее завела и надавила на газ. — Идиотка, «самадура»! — злилась Вера не то на себя, не то на психолога Элеонору Перцель.

Вера была умной и сильной женщиной. Справлялась с проблемами и трудностями сама. «Выкосили» ее в этот раз, как она определила, всякая «житейская фигня» и обычный кризис среднего возраста. На работе по каким-то неведомым причинам (не было никаких предпосылок в виде замечаний, претензий и прочего) с Верой не подписали контракт на следующий год. Муж Алексей стал невнимательным и неласковым, задерживался на работе, вечерами не выпускал из рук свой телефон. В новостях показали: разбился пассажирский самолет, и Вере подумалось, если бы она была там и в свои 35 лет погибла, то ушла из жизни, сколько всего не сделав, не добившись, не совершив, не попробовав, не узнав.

Поддавшись минутной слабости и повальной «моде», Вера нашла в интернете ближайший психологический центр и записалась на прием — может быть, действительно решить разом навалившиеся проблемы поможет специалист…

— Люба-дура и Лопата определили мою жизнь! — Вера никак не могла успокоиться и недоумевала, как вообще получилось, что разговор, начавшись с Вериных насущных проблем, вышел на Любу-дуру и Лопату?! Она не вспоминала их и не думала о них никогда.

Или вспоминала? И думала?


***

С Любой-дурой и Лопатой Вера познакомилась в пятилетнем возрасте, когда они с родителями переехали из заводского общежития в новый дом.

К Вериной маме зашла зачем-то соседка с пятого этажа, тоже из новоселов, на руках женщина держала толстого, лысого, смешного карапуза, а к подолу прицепилась девочка ростом с Веру, глаза ее сильно косили, нос крючком нависал над криво посаженным ртом, волосы на голове росли неровными клочками, местами их не было вообще.

— Любка, перестань, — оттолкнула мать дочку, пытавшуюся снять носок с висевшей над ее головой ножки младшего брата. Девочка очень гнусаво промычала какой-то невнятный набор звуков, по сердитой интонации было понятно, что она высказала недовольство.

— Кто это? — спросил Верин папа у мамы, когда соседка ушла.

— Это же Калинина —технолог из шестого цеха. У старшей девочки, она нашей Вере ровесница, мы вместе беременные ходили, родовая травма, ее щипцами тащили за голову, вот она у них больная. Второй ребенок нормальный.

Из разговора родителей Вера ничего не поняла ни про щипцы, ни про какую-то травму, но долго смотрела в зеркало на свои тугие русые косички, светло-карие глаза, чуть курносый нос, пухловатые губки. И с ужасом думала, как бы она существовала, если бы у нее, а не у Любы, была такая страшная и бестолковая голова.

Во дворе больную девочку прозвали Люба-дура. Дети с Любой не играли, но особо не отгоняли. Люба никогда сама в игры не напрашивалась, видимо у нее уже был отрицательный опыт. Но если кто-то из ребят просил Любу принести улетевший мяч, подержать резиночку, она с большой готовностью и радостью откликалась. Иногда Люба пыталась быть полезной мамашам с колясками, тем постоянно нужна была помощь: подержать сумку, покачать малыша. Некоторые женщины не отказывались от Любиной помощи, другие из суеверия — отгоняли больную. Но в основном Люба-дура проводила время во дворе одна, со своей большой, не очень новой куклой.

Вера Любу очень жалела, но всячески старалась избегать встреч с ней, особенно наедине.

Знакомство с Сергеем Лопатиным — Лопатой, как и знакомство с Любой-дурой, привнесло в Верину картину мира изрядную порцию черной краски, а в этом случае еще и дурно воняющей.

Мама привезла Вере из Москвы, где была в командировке, потрясающе красивое платье. В «Детском мире» их небольшого промышленного городка висели в основном простенькие платьица в горошек и клеточку, и в Вериной детсадовской группе в одинаковых нарядах могли одновременно прийти пять девочек. Платье же из Москвы было невероятным: из тонкой нежной ткани, рукава фонариками, подол воланами, пояс завязывался сзади пышным бантом, и все: подол, рукава, воротничок — отделано тонким кружевом. Вера смотрела на себя в зеркало и не верила глазам — в новом платье она была гораздо красивее сказочной Мальвины с голубыми волосами и в сомнительных панталонах, а уж детсадовских и дворовых девочек — тем более. Да Вера сама в этом платье была принцессой.

Вера собралась в новом платье во двор гулять.

— Еще чего! — возмутилась мама.

— Пусть идет, что тебе жаль, к следующему лету она подрастет, платье ей уже мало будет, — заступился отец.

Вера спускалась по ступенькам подъезда, приподняв кончиками пальцев подол. Она видела, что так делают киношные принцессы, еще не поняла, что делают они это, чтобы не наступать на длинные подолы. Вера решила, что в красивых платьях так положено ходить. Неожиданно сверху раздался противный смешок. Вера подняла голову — этажом выше стоял, свесив голову вниз, парень постарше Веры на год-два, какой-то немытый, неприбранный, нагломордый. Вдруг парень, также продолжая бесстыдно и нагло пялится на Веру в новом платье, издал какой-то звук — и в ту же секунду Вера с ужасом обнаружила на подоле нового красивого платья большой грязный плевок. Парень громко засмеялся и стал подниматься выше как ни в чем ни бывало.

Ошарашенная Вера остановилась на ступеньках, осмотрела подол оскверненного платья. Слезы непроизвольно потекли из Вериных глаз. Вера вышла на улицу, сорвала листок подорожника и стала оттирать чужую слюну со своего платья. После — с ужасом увидела на подоле еще большее пятно — грязный мокрый след плевка стал зеленым от подорожника. Вера заревела сильнее и бегом побежала домой.

— Что случилось? — мама тревожно осматривала живую и невредимую Веру.

Рыдающая Вера показала пятно на платье.

— О господи, ты так ревешь, я думала, тебе руки-ноги оторвали.

Вера подумала, что лучше бы ей руки-ноги оторвали.

— Я же говорила: нечего во двор выходить в новом платье, — продолжала мама.

— Это не я-я-я, на меняяяя… — сквозь слезы Вера пыталась объяснить родителям что произошло.

— Не ной, снимай, застираю сразу, — перебила ее мама. — Я же говорила тебе: нечего ее отпускать в новом платье! — мама переключилась на отца.
— Ну началось! — ответил отец. — Вера, что ты за разиня?! Вышла на улицу на 10 минут, замарала платье, блажишь на весь двор да еще и отпираешься, что не ты. Иди постой в углу и чтобы рев твой я не слышал.

Вера тихо и долго, размазывая по лицу слезы, унижение и обиду, оплакивала, стоя в углу разрушенную сказку, где она была принцессой в красивом платье.

С тех пор Вера Лопату ненавидела и побаивалась, всячески старалась избегать встреч с ним, особенно наедине.

***

12-летняя Вера с радостью ждала и дождалась 1 сентября. Она соскучилась по своему 6 «б» классу, по классной руководительнице Ольге Викторовне, по пожилой литераторше Нине Ивановне, по ее уютному кабинету с портретами поэтов и писателей на стенах. А еще Вере очень хотелось надеть новую форму и белый кружевной фартук. Форму и фартук Вере купили в Одессе — они семьей три недели провели в этом замечательном южном городе. Верочка первый раз увидела море, загорела и вытянулась. Сильно отрасли русые косы. А купленная форма и фартуки отличались более изящным кроем и легкой тканью от тех, что продавали у них в магазинах.

С большим букетом гладиолусов Вера пришла к школе. В толпе она с трудом нашла свой класс. Одноклассники Верочку сразу окружили вниманием, девочки рассматривали Верин кружевной фартук. Все делились летними впечатлениями, смеялись, шутили, договаривались, что будут делать после торжественной линейки, наверное, как в прошлом году, пойдут в городской парк. Вера тоже смеялась, рассказывала о море, об Одессе, успевала глазами искать Юру из параллельного класса. Юру не увидела, зато увидела ухмыляющегося Лопату. Вера отвернулась в другую сторону… Поодаль от всех стояла Люба-дура. Люба была в школьном форменном платье без нашитых кружевных воротничков и манжетов и без фартука. Школьное платье скорей всего больной девочке кто-то отдал – Люба в школе не училась, поэтому навряд ли ей его купили родители. Одинокая Любина фигура в убогой форме смотрелась таким диссонансом среди общего нарядного праздника, что у Веры едва не выступили слезы. Тут началась линейка и Вера привычно встала в первый ряд. Говорил что-то директор, завучи, учителя. Вера не слышала. После линейки большая часть класса пошла в парк. Проходя мимо Любы, Вера приветливо ей улыбнулась. Люба присоединилась к ним — Верину улыбку она приняла за приглашение. Люба шла, не приближаясь к 6 «б», на расстоянии, но было понятно, что она с ними.

— Что эта уродина тащится за нами? — капризно возмутилась самая бойкая девочка из класса Света, — давайте отгоним ее.

— Давайте, — поддержали другие девочки.

— Кыш, — Света топнула на Любу, как топают на бродячих кошек или назойливых голубей, — иди отсюда.

Люба остановилась и уставилась на Свету.

— Кыш отсюда, — еще раз топнула ногой Света и замахала руками.

Люба развернулась и пошла в другую сторону. Никогда еще Вере не было так нерадостно 1 сентября.

***

13-летняя Вера дежурила по классу. Надо было обязательно намочить тряпку. Историчка Ирина Евгеньевна очень много пишет на доске и, беда всем, если обнаружит, что тряпка у доски сухая или грязная, ни за что писать не будет. И все даты, имена (а называет она их скороговоркой и те, которых нет в учебниках) придется запоминать и записывать на слух практически наугад. Поэтому перед историей дежурный, как положено, готовил кабинет к уроку. В этом плане Ирина Евгеньевна была старомодна и непримирима. Вера пошла в девичий туалет. Вера школьные туалеты вообще очень не любила с первого класса. Несмотря на то, что школа была достаточно новая, туалеты на всех этажах были какие-то разгромленные, грязные, к тому же старшеклассницы успевали на переменках там открывать окна и курить. В общем, в туалет Вера заходила только по причине дежурства или, в исключительных случаях, подтянуть колготки. По естественной надобности — никогда, брезговала, терпела до дома.

Вот и сейчас — только намочить тряпку. Из дверей вышли две старшеклассницы, зашли еще две. Вера выполоскала и отжала тряпку и —быстро обратно. Одновременно из мужского туалета, он находился рядом, выскочил Лопата с дружком-одноклассником. Парни дико хохотали, в руках у Лопаты был осколок зеркала. Придурки уставились на Веру, тыкали в нее пальцем, не могли остановиться, заржали еще громче. Потом Лопата неожиданно разочарованно сказал:

— Не, это не она, она еще маленькая, дохлая, там жопа толще была.

Вера ничего не поняла, но смутилась и быстрым шагом пошла с тряпкой на историю. Потом девчонки говорили, что в туалете на 2 этаже внизу стены дыра и из мужского туалета парни суют зеркальце и подглядывают за девочками.

Вера подумала тогда, что, наверное, никого и никогда не будет так сильно ненавидеть, как Лопату.

***

14-летняя Вера не спала по ночам вторую неделю. Не могла от страха, ужаса, потрясения. С Любой-дурой случилась беда. Весь их двор и даже весь город только об этом и говорил. Люба пропала вечером, не пришла ночевать домой. Родители искали ее всю ночь, нашли только за гаражами ее куклу. Утром Люба нашлась сама — выползла на четвереньках из подвала одного из соседних домов. На Любе не было ничего надето, кроме красных гольфов. Люба была вся в грязи и крови. Когда ее увозили на скорой, дико голосила на весь двор Любина мать, Любу не было слышно.

Двор был в полном ужасе — какой зверь не пожалел убогую и больную девочку? Участковый методично обходил каждую квартиру и расспрашивал всех. Люба после этого долго не появлялась во дворе. А потом стала выходить уже без своей большой куклы. Люба не подходила к другим детям, к мамашам с колясками. Люба сидела на скамейке со старушками, те ее не отгоняли.

А Вера, возвращаясь из магазина, услышала, как в беседке Лопата таким же хулиганам о чем-то увлеченно рассказывал, до нее долетели фразы «бутылкой от лимонада ее», «заставили танцевать в одних гольфах», «визжала, как свинья недорезанная». Не то Лопата придумывал и хвастал. Не то был знаком с кем-то, кто издевался над Любой (этих местных отморозков потом нашли). Не то был там — с него станется. Впечатлительную, воспитанную строгими родителями в лучших традициях «тургеневских девушек», Веру Любина беда так «придавила» и напугала, что Вере самой вполне можно было оказывать «скорую помощь». Вера это не обсуждала с подругами, с мамой, переживала тяжело и молча. И думала, почему жизнь такая злая и несправедливая, чем «провинилась» Люба и за что так страдает? И как земля носит таких мразей, как Лопата?

***

15-летняя Вера с дрожью в коленках подходила к своему подъезду. Деваться уже некуда, сворачивать поздно — Лопата ее увидел. Слава богу еще, что уговорила Юру из параллельного класса не провожать ее до самого дома — лопатинских гадостей хватило бы обоим. Вера подошла к подъезду, Лопата с самодовольной рожей, с разбитой гитарой и двумя раскрашенными девицами сидели на спинке скамьи, взгромоздив ноги на сиденье. Лопата учился в местном самом задрипанном ПТУ, в народе называемом по-старому «ремеслуха», а в Вериной школе — «Помоги Тупому Устроиться». Лопата был очень популярен в своей ремеслухе, а уж тамошние девицы в коротких джинсовых юбках, колготках в сеточку, накрашенные голубыми тенями и перламутровой помадой, были от Лопаты без ума, на нем постоянно «висела» какая-нибудь из этих девиц, а то и две-три.

Когда Вера поравнялась с ними, Лопата лениво сполз со скамьи, стряхнув с себя раскрашенных девок, громко брякнул по струнам гитары и взвыл, намеренно растягивая слова и преувеличенно страдая:

«Миняя милый провожаааал, всю даааарогу руку жаааал!»

«Дураааа, дураааа, дураааа я, дураааа я проклятааая, у нивооо читыыре дурыыыы, а я дураааа пятаяяяяя!»

На этом лопатинский скудный репертуар закончился, он завыл снова про «руку жал» и «про дуру». Девки противно хихикали.

Вера хотела пройти в подъезд, Лопата загородил ей дорогу. Вера метнулась в другую сторону — Лопата шагнул тоже. Вере хотелось громко закричать «мама», зареветь от обиды, от страха и омерзения. Она встала как вкопанная, бледнея от унижения и беспомощности. Каждая минута казалась часом.
Вдруг дверь подъезда открылась и из него вышла Люба-дура в таком же пальто, как у Веры. Вере жутко не понравилось это пальто, когда они смотрели с мамой его в магазине, но других не было. А во все прежнее подросшая Вера совсем не входила. А тут еще «сюрприз» — Любе-дуре купили такое же пальто.

— О! Еще одна дура выползла. Вас с Веркой из одного дурдома что ли выпустили?!— Лопата бездарно пошутил, а девки захихикали еще громче и противнее.

Люба внимательно послушала, сердито что-то промычала в сторону Лопаты и, неожиданно взяв Веру за руку, завела ее в подъезд. В подъезде Люба отпустила Верину руку, что-то невнятно сказала, показав в сторону двери, откуда они только что зашли, и покрутила пальцем у виска. Вера поняла, что этот жест относился к Лопате. Вера ничего не ответила Любе, Вера злилась на себя, что так опасается Лопату и его поганых выходок, — вон даже Люба-дура его не боится. И злилась на дурацкое клетчатое пальто.

***

Вера в 16 лет окончила школу, уехала в областной город, поступила в институт. Домой приезжала только на каникулы. Лопату и Любу-дуру встречала крайне редко. Да и жизнь подкидывала куда более «интересных» и значимых персонажей. В 20 лет Вера вышла замуж. Стала ездить к родителям еще реже.

Однажды, в тридцатилетнем возрасте, Вера в родительском дворе столкнулась одновременно и с Любой-дурой, и с Лопатой. От родителей слышала, что Лопата уже аж раза три женился и развелся. У Любы-дуры умерла мать, отец запил, младший брат тоже уехал учиться в большой город и вообще не показывался в родительском доме.

Лопата был обрюзгший, пузатый и лысоватый, без некоторых зубов, но все еще, видимо, считавший себя неотразимым.

— Что, Верка, на родину тянет? — панибратски приветствовал он Веру, когда та выходила из машины.

И также панибратски, как будто знал его сто лет, заговорил с Вериным мужем:

— Ничо у тебя тачка. За скоко брал? Если чо обращайся, я в машинах шарю, меняю их чаще, чем ты трусы. Да ваще заходи — дернем, Верке нальем, если хорошо себя будет вести.

Интеллигентный муж Алексей нейтрально, но очень неохотно отвечал, для него Лопата был просто сосед родителей жены.

Вдруг из подъезда вышла старушка в знакомом Вере подростковом клетчатом пальто. Глаза ее сильно косили, нос крючком нависал над криво посаженным ртом, лицо было в морщинах. Это была Люба-дура. Из девочки, миновав молодость и зрелость, Люба разом превратилась в старушку.

— Чо, Люба, на халяву пошла поесть? — крикнул Лопата. Люба ничего не ответила.

— Она по всем похоронам, по всем поминкам ходит, мрут же старухи, ее подружки, — довольный собой, объяснил Лопата Вере и ее мужу.

— Или ты по мужикам? — снова крикнул Любе Лопата и заржал еще громче своей тупой шутке.

Вера неожиданно для Лопаты, для Любы, для мужа, даже для самой себя выхватила из багажника машины монтировку и остервенело пошла на Лопату:

— Заткнись, сволочь! Заткнись!

Лопата оторопел. Остановилась и оглянулась Люба. Опешил и замер у машины Леша.

— Ни слова ей поганого не говори. Никогда не говори. Понял меня, скотина?!

Муж отобрал у Веру монтировку и увел в квартиру родителей под ошарашенный взгляд Лопаты и странный Любы-дуры…

— Мама, помнишь, у меня в 8 классе было клетчатое пальто? — тихо спросила Вера у мамы ночью, когда муж и отец уже спали, а женщины сидели на кухне и разговаривали, — оно где?

— Какое пальто? — не поняла мама.

— Да как у Любы-дуры, которое я терпеть не могла, помнишь?

— А, ну да. Лежит где-то.

— Достань мне.

Удивленная мама достала из стенного шкафа пальто. Вера надела его. Пальто не застегивалось на бедрах, на груди, давило в подмышках.

***

— Определяющий фактор…— Вера всю обратную дорогу ворчала на психолога Элеонору Перцель, вспоминая, как та начала копаться в Вериных проблемах: «Почему Вы не завели детей? Вы боитесь родить такого же ребенка, как Люба-дура?». «Почему Вы не делитесь своими проблемами с мужем? Вы опасаетесь, что он не защитит Вас, как не защитили в детстве родители от обид Лопаты?» «Откуда у Вас такое чувство вины перед всем миром, не оттуда ли что Вы в свое время никак не помогли Любе-дуре?». «Вы вспомнили прошлые обиды, если хотите, — поплачьте».

— Дура ты, Элеонора Перцель! Я — сама себе определяющий фактор. Это моя жизнь — и Люба-дура с Лопатой тут не при чем! И проблем у меня нет! И я все решу сама! А плакать я не собираюсь! — как молитву твердила Вера.

***

На выходные Вера, ничего не сказав чем-то занятому мужу, приехала к родителям — давно у них не была. Вера зашла в магазин купить продуктов на ужин. Выбор в небольшом магазинчике небольшого городка, конечно, скудноватый, но Вера набрала полную корзину. Расплачиваясь на кассе, замерла – взгляд зацепился за странную пару. Худенькая сгорбленная старушка в знакомом девчачьем пальто в клеточку, уже изрядно потрепанном, складывала в сумку купленные хлеб и молоко. Люба-дура стала еще старее, худее. Любу ждал, тупо уставившись в стену, толстый дядька, с перекошенным, ничего не выражавшим лицом, — Лопата. Верина мама говорила, что Лопату шандарахнул инсульт. Он стал инвалидом. Да и умом сильно повредился. Мать у Лопаты давно умерла, женам и сожительницам больной Лопата был совсем не нужен. Соседи из жалости присматривали за ним. Изо рта Лопаты бежали слюни, он пытался вытереть их рукой, не мог. Люба вытерла ему слюни, взяла за руку, они пошли, Лопата едва передвигался, приволакивая обе ноги.

Вера подошла к ним, протянула Любе свой пакет с продуктами. Люба посмотрела на Веру, на пакет, взяла, пробормотала что-то — видимо благодарила.

Вера дошла до подъезда родительского дома, заходить не стала, села прямо на ступени крыльца, подумала: «Может быть, не такая уж и дура психолог Элеонора Перцель» и, как пятилетняя девочка, громко заревела.