Отчим ночью опять нассал в свои тапочки, а утром, в зверском похмелье, проводил расследование происшествия. Подследственные - мать и Витек – сидели на топчане и молчали. Оправдываться было бесполезно, они знали, что через деять минут за отчимом должна заехать машина и увезти его на службу – так что лучше было не связываться.

Эта история так или иначе повторялась каждое утро, потому что каждый вечер та же служебная машина привозила отчима домой пьяного в стельку.

Из-за его пьянства они жили бедно, как все, хотя отчим работал главным бухгалтером нефтебазы, а это должность денежная. У сына замдиректора нефтебазы, Витькиного товарища - Юрки, был даже свой детский велосипед. Потому что его отец не пил.

Некоторые пацаны говорили, что это не детский велосипед, а женский, потому что - без рамы, но они сами толком не знали, а языками трепали от зависти.

Витек не держал зла на отчима: в поселке, где проживали работники нефтебазы, пьянство пороком не считалось, а только неизбежным несчастьем. И хотя женщины, собираясь вечером на лавке у забора полузгать семечки, только и толковали, что о пьяных рожах своих мужей, к трезвым мужикам относились с недоверием и опаской.

Например, говорили, что на Юркиного отца, который рюмки в рот не брал, навела порчу цыганка, потому что в войну он дошел до Бессарабии. А уж там - как не спутаться с какой-нибудь цыганкой?

Еще Витек жалел отчима, которому из-за ранения отняли одно легкое, и он постоянно харкал в платки, которые мать дюжинами мыла в корыте. Но главное, отчим никогда не поднимал на Витька руку, тогда как остальные мальчишки постоянно ходили с синяками и поротыми жопами. Таким, отличием от всех Витек даже гордился.

Недалеко от поселка – в получасе ходьбы через сосновый бор – день и ночь лязгала железнодорожная магистраль, от которой на нефтебазу была протянута отдельная ветка. На противоположной стороне железки стояло всего два здания: желтый одноэтажный вокзал с надписью «Селикса» и одноэтажная школа, сложенная из шпал, обитых вагонкой и окрашенная в зеленый цвет. Чтобы попасть в школу, нужно было пересечь железнодорожные пути, и этот факт являлся вечным предметом женских сетований во время вечерних посиделок.

Время описываемых событий приходилось на вторую половину прошлого века, и Советская власть в ту пору еще только зализывала раны большой войны. Но, ни теснота бараков, ни скудная еда «с огорода», ни примитивные развлечения, заканчившиеся, как правило, мордобоем, не могли побороть затаенного людского ликования: ведь они победили, остались живы, а, значит, все остальное не всерьез.

Дело шло к Первомаю - празднику, к которому, кажется, одновременно готовятся и люди, и природа. После бесконечно длинной и лютой зимы прогрохотали первые громы, дав команду деревьям расправить почки, а птицам объединиться в пары и вступить в разноголосый хор. Народ приосанился под солнышком, а хозяйки уже не метали на обеденный стол все, что имелось, а припрятывали что повкуснее про запас, к празднику.

В субботнее предпраздничное утро завхоз нефтебазы проехался по домам и раздал красные флаги, чтоб жители прикрепили их возле своих дверей. Перед обедом открылась мужская баня, а после нее в том же помещении - женская. Ведь мужики парились до одури, а после баб баня была стылая: как ни топи, не нагреешь.

Пацаны извлекали из этого температурного факта свою выгоду. Оставив отцов выпивать после парной, они стремглав неслись обратно к бане: подсматривать за бабами. И от этой красоты у иных так захватывало дух, что они уходили в кусты, якобы по малой нужде, а возвращались, как пьяные, от потери первых мужеских сил.

Витек в бане не был, потому что отчим в субботу поехал на актив, а ходить мыться с матерью было уже совестно. Припав глазом к загодя просверленной дырке, он впился взглядом в голые тела молодых баб и оторвался только тогда, когда получил пинка под зад от приятелей, также жаждущих зрелища. Однако, самое важное для себя он успел-таки разглядеть: его ровесница, но, развитая не по годам, Катька Огородникова будто нарочно крутанулась перед дыркой в стене, позволив разглядеть самые интересные места.

И Витек еще долго лежал на земле, не шевелясь и упершись глазами в небесную голубень, но не видя ни шиша кроме остановившейся в глазах картины непонятно чем влекущей женской плоти.

На праздник приехали директор нефтебазы Небаба и парторг Бардашкин, жившие не в поселке, а в городе. С небольшой трибуны они толкнули речи о необходимости соединения пролетариев всех стран. Потом школьники по очереди декламировали стихи, а девчонки построили пирамиду из своих туловищ. Причем, центром пирамиды, её опорой была Катька в самосшитом закрытом купальнике. Витёк разглядывал ее титьки сквозь дешевую плотную ткань и опять обмирал до мурашек на спине.

Что делать человеку, если он влюбился? Лучший выход – сразу удавиться, чтобы не мучить себя и близких. Особенно, если ты ростом на голову ниже девчонки, и с ней уже прогуливаются более взрослые парни.

Но Витек давиться не стал, а решил перебороть смерть посвященным Катьке подвигом, и он начал основательно думать, что бы ему такое совершить.

Всё оказалось не так просто, потому что время настоящих подвигов прошло, а на долю послевоенного помета не осталось ничего героического. Значит, нужно было каким-то образом исхитриться, придумать что-нибудь такое, что тянуло на геройский титул: не умирать же в самом деле, когда ещё толком и не жил?

Помог Кеша – почтальон. Он не только разносил «Правду» по подписчикам – партийцам, но любил читать газеты сам, с тем, чтобы потом пересказывать прочитанное. Однажды он рассказал пацанам о молодом герое, спасшем, возможно, целый пассажирский поезд, потому что заметил плохо закрепленную шпалу и вовремя сообщил об этом станционному обходчику. Ребята подняли Кешу насмех:

- Да разве это герой, это – тьфу! хреновина! Подумаешь, герой – нашел шпалу с дырой!

На следующий день Кеша принес вырезанную из газеты заметку. Там действительно было написано, как малолетку из Сибири представили к награде за подвиг на железной дороге. Газеты в те времена не ошибались, и маленькая правда всерьез разбередила воображение мальчишек.

Оно и понятно. Попробывали бы вы выдержать зрелище целого иконостаса медалей на груди у какого-нибудь ветерана, когда он 9 мая сменит замасленный ватник на военную гимнастерку и впервые за год выскоблит рожу так, что помолодеет лет на двадцать. Ох, как же стыдно при этом на него смотреть, глаза невольно упираются в землю, не в силах совладать с серебряно - золотым блеском на груди победителя. С какою грустью сознаешь, что тебе никогда не заслужить даже самой пустяшной медали в своей ерундовой Селиксе. К тому же ходят слухи, что войны вообще больше не будет.

И будто назло все девчонки пяляться на героя как на картину, даже соплячки делают ему необыкновенные глаза и, проходя мимо, изменяют походку на матросский манер, что уж, конечно, никак не украшает их тощенькие задницы.

В итоге всего перспектива мирного подвига не на шутку распалила многие мальчишеские сердца, искавшие в жизни настоящего приложения.

Витек рассчитал одним выстрелом убить сразу двух зайцев: получить медаль за бдительность и обратить на себя внимание Катьки Огородниковой.

Для этого предприятия надо было, прежде всего, добыть «струмент», как выражался плотник Натолий. А он был не промах, потому как превыше всего на свете уважал хороший плотницкий топор. Такой топор достался ему в наследство от деда - тоже плотника, который в свою очередь выменял «струмент» на ярмарке чуть ли не за воз зерна (по заверениям Натолия). Должно быть, потому так дорого, что на топоре стояло клеймо шведской фирмы, а со шведской сталью, известно, может сравниться только наша, уральская.

Топор был Витьку, естественно, ни к чему, потому он удачно стибрил у путевого обходчика, однорукого пожилого старика по прозвищу Левша, здоровенный гаечный ключ, который – по одному его весу было ясно – являлся достаточным «струментом».

Снарядившись технически, Витек принялся думать о мотивации поступка. Ведь, нельзя же, в самом деле, оправдать порчу железнодорожных путей одной любовью к Катьке Огородниковой?! Ведь следователи (не дай Бог!) не поймут, что в основе «злого умысла» лежали нешуточные переживания влюбленного пацана. И Витек, наконец, придумал, техническое обоснование проекта. Гайки ему необходимы для противовеса в конструкции вечного двигателя, который без расходных затрат давал бы поселку вечный электрический ток. То есть, своим изобретением Витек наверняка бы облегчил «мировое движение к социализму».

Надо признать, что идею вечного двигателя Витек позаимствовал у круглого отличника Юрки. Никаких противовесов и гаек в Юркином проекте не было, но сама мысль вечного двигателя в представлении Витька выглядела ужасно благородно, а для гайки в любом механизме место всегда найдется.

Время подвига Витек выбрал тоже не с бухты-барахты - за неделю до начала летних каникул. Рассчитал он верно. Пока - то да се, пока о подвиге узнают корреспонденты, пройдет несколько дней. А на лето мать всегда отправляла его жить к бабушке. Вдруг газетчики приедут, а Витька нет! Они потыркаются-потыркаются, не найдут его, плюнут и уедут обратно. Что ж это тогда за подвиг?

Несмотря на подробную разработку плана действий, Витька все же одолевали сомнения: вдруг Катьке покажется мало его геройства на железной дороге? Но думать в этом направлении было бесполезно: ну кто в самом деле может предсказать реакцию таких сложных существ как девчонки? Да и поздно было отступать. Подготовка к подвигу, была, считай, закончена, а Витек был не таким человеком, чтобы откладывать задуманное в долгий ящик.

На рассвете знаменательного дня пять гаек, с трудом поддавшихся его силенкам, были откручены и надежно спрятаны в сарае за дровяной поленицей. Почему не выброшены? Элементарно: чтобы прикрутить их обратно, если железнодорожная бригада проволынит с ремонтом, а рельсы действительно, расшатаются, и поезду будет грозить крушение.

После школы Витек оделся попараднее, пригладил волосы в пробор и отправился докладывать начальнику станции о своей бдительности. Предъявив ущербные места в железнодорожном полотне, он отошел в сторонку и стал ждать положенных почестей и наград.

Однако с начальником станции произошло что-то непостижимое и непредвиденное: он вдруг схватился за сердце и начал ловить ртом воздух, точно карась, выброшенный на траву из пруда. Потом его начало крутить вокруг внутренней оси, и только кое-как раскрутившись в обратную сторону, он направился к помещению станции, не обращая никакого внимания на шедшего следом Витька.

«Больной какой-то, - думал Витек, - еще перепутает, куда звонить, и все дело насмарку».

Но начальник станции ничего не перепутал. Вместо положенных в таких случаях корреспондентов газет начальник вызвал группу оперов из органов.

Пятеро в защитных кителях и синих галифе примчались в тот же вечер и начали шерстить Селиксу сверху донизу. Через сутки гайки были обнаружены в известном месте – за поленницей дров в сарае.

Отчима отпустили сразу, потому что все показали, что он всегда пьян, да и по причине физической немощи не мог совершить диверсию. Сыграло и то, что во время войны отчим служил в СМЕРШе.

Арестовали Юркиного отца – замдиректора нефтебазы, непьющего и воевавшего в Бессарабии. Юркина мать собрала пожитки, взяла в охапку сына и исчезла из Селиксы. Одновременно Витькиного отчима повысили по службе и направили руководить нефтяным трестом в одну из южных республик. Туда он вскоре вызвал свою семью.

Осталось добавить, что чистосердечному признанию Витька в том, что это он открутил гайки во имя любви и подвига никто из оперов решительно не поверил. «Любовь и вредительство несовместимы», - проявил знание классики лейтенант из органов. – А ты, пацан, не путайся под ногами.

Радоваться случившемуся остался один пачтальон Кеша – дурачок от природы. Он частенько показывал подвернувшемуся слушателю вырезку из газеты, сообщавшей о железнодорожном подвиге в Сибири и убеждал, что в Селиксе произошло то же самое: просто корреспонденты не успели приехать, потому и не напечатали важную заметку. Кешу никто не разубеждал – на Руси юродивых обижать не принято.