Витек с бабушкой кормились от огорода. Огорода было пятнадцать соток: половина при доме плюс еще столько же под картошкой возле железной дороги. Бабушка очень хорошо понимала в огородничестве, а из цветов особенно любила георгины. Ради них она не ленилась ездить на попутках в город и привозить с базара клубни с экзотическими названиями: «Сердце Данко», «Черный принц», «Ундина». Всех этих «принцев» и «ундин» нужно было поливать, подкармливать навозом, защищать от заморозков, которые нередки в Центральной России, а потом выкапывать по осени и бережно сохранять в подвале. Много хлопот было и с прочей овощью. Хорошо еще, что бабушка из цветов почитала только георгины, а в остальных ровным счетом ничего не понимала, а то бы и ей, и Витьку - крышка. Потому что на весь порядок домов в поселке была положена лишь одна водяная колонка, из которой приходилось пурить ведрами воду для полива. (Так что никаких славословий русскому огороду автор этих строк петь не собирается).

Из всех овощных культур Витек больше всего любил картошку, которую за лето обиходить следовало всего три раза: посадить, окучить и выкопать. Копать картошку обычно выходил весь поселок одновременно, и это обращало тяжелый труд в своего рода праздник. Ботву тогда собирали в кучи и рядом разжигали костры. В золе огородники пекли картошку, пили дешевое вино и пели песни- кто кого переорет. Однако, когда в пение включалась бабушка, многие семьи замолкали, чтобы послушать её очень высокий ровный голос, такой, что от него мурашки пробегали по спине.

Мать Витька была замужем за отчимом и жила в далекой южной республике. Отчим был алкоголик, потому бабушка не ждала с той стороны помощи, а только молилась Николаю Угоднику. «Но может быть,- размышлял Витек,- ей следовало переменить Святого, потому что этот Николай Угодник был или слишком загружен или не в меру медлителен?»...

Случай произошел в душный летний вечер: когда с запада надвигалась и погромыхивала черная туча, и уже видно было, как ее нечесаные космы волочатся по дальнему лесу, цепляясь за верхушки деревьев и сильно раскачивая их. Терпко пахла ночная фиалка, посаженная у крыльца дома, и все ниже опускались ласточки в погоне за своим жужжащим кормом.

Витек и бабушка прекратили пропалывать морковку, потому как дышать было уже совершенно нечем, и сели на крыльцо отдохнуть. Тут к калитке подошла почтальонша Наташа. Обычно она проходила мимо их калитки, бросая на ходу «пишут!», но сегодня остановилась и стала рыться в своей большой почтовой сумке.

Бабушка даже вздрогнула от неожиданности: как раз в их жизни затянулся период полного безденежья, и она невзначай подумала, вдруг кто-то из ее нескольких взрослых детей решил прислать гостинчик. Наташа же направилась от калитки к крыльцу, в руках ее было что-то объемистое, никак не похожее на письмо или бланк денежнего перевода.

- Вам ценная бандероль, - радостно сказала она,- распишитесь.

- Какая еще бандероль? – спросила бабушка, вытирая подолом платья испачканные в земле руки.

- Ценная, - повторила почтальонша.- В десять рублей.

- А деньгами можно взять? – поинтересовалась бабушка.

- Нет, это стоимость оценки на случай, если пакет пропадет, - объяснила Наташа.

Бабушка огорченно вздохнула: «Что там еще может быть вложено на целую десятку?»

- Между прочим, бандероль из Москвы! - гордо объявила Наташа, будто это ей прислали посылку.

- Из Москвы? – изумилась бабушка, - так это, наверное, соседям, у них сын в военном училище учится.

- Что я адресов не знаю? – обиделась пачтальонша. – Распишитесь.

Бабушка поставила закорючку в Натальиной книге учета и присела на ступеньку крыльца, положив пакет на колени. Витек пристроился рядом.

Уже сам по себе пакет вызывал уважение: он был огромный, склеенный из толстой коричневой бумаги «крафт» и густо залепленный сургучными печатями и разноцветными марками.

Витек тут же принялся отдирать марки от конверта, а бабушка все сидела в раздумчивости, не решаясь вскрыть почтовое отправление.

- Вот ведь, когда вспомнил, - наконец, смогла вымолвить она слово, обняла Витька и заплакала.

- Ты чё? – удивился Витек.

- Да ничего, пот глаза застит, - ответила бабушка, утираясь концом головного платка.

Но Витек не поверил: он не первый год знал бабушку.

- Говори! – настаивал он. – Все равно узнаю.

- Да как не узнать, - вздохнула бабушка, - это ж от твоего родного отца письмо.

- Какого еще отца? – не поверил Витек, - тут и фамилия на конверте другая.

- У него другая фамилия и есть, а ты по-нашему, по матери, записан.

- Почему?

- Потому что сирота ты незаконнорожденная! – бабушка опять ударилась в слезы.

- Да очень он мне, отец этот, нужен! - успокаивал ее Витек. – Небось, такая ж пьянь, как отчим. Как-нибудь без отцов жили и дальше проживем.

Но своими уговорами Витек привел бабушку только в еще большее расстройство.

Наконец, она успокоилась и попросила Витька сбегать в дом за ножницами и очками. Аккуратно вскрыв пакет, они обнаружили внутри, во-первых, несколько листов хорошей белой бумаги, исписанной с двух сторон неразборчивым почерком, во-вторых, большую фотографию военного полковника, в –третьих, небольшую гибкую грамм-пластинку синего цвета с вытесненным на ней названием песни: «Должен и сын героем стать , если отец – герой».

Словом, этих чудес хватило бы, наверное, на чудо из небольшого волшебного джина в кувшине, но бабушка продолжала шарить во внутренностях конверта, будто разыскивая еще что-то.

- Ты чего ищешь-то? – не утерпел Витек.

- Да можа он трешку догадался сунуть, - застеснявшись, ответила бабушка.

- Трешку?! – возмутился Витек.- Какая ты все-таки меркантильная!

- Уж не знаю, какая, - рассердилась бабушка, - но только не мертильная! Ишь, слово выдумал!

Целый вечер при свете керосиновой лампы они разбирали каракули родного отца и узнали, что тот преподает в Московской военной академии, что у Витька есть еще три названных ( то есть, по отцу) брата, и что Витек должен себя прилежно вести и хорошо учиться, чтобы поступить после школы в Московский институт – он, мол, отец, этому может пособить.

Той ночью Витек не спал. Он все смотрел на портрет родного отца, приколоченный им гвоздем над кроватью, и мечтал о Москве, где нетленно лежит в Мовзолее вождь пролетариата Ленин, и где на каждом шагу продают мороженое и газ-воду с сиропом.

- Да вставай ты, аспид, навязался на мою голову! – это бабушка утром дергала Витька за руку. – Восьмой час, а он все прохлаждается. Ведь, не поспеешь в лавку - хлеб разберут, что исть-то будем?

- А откуда у тебя деньги взялись? – подозрительно спросил Витек.- Опять перед соседями унижалась?

- Да нет, это сосед одолжил вчерась на развод. Ты ведь теперь у нас почти москвич, а деньги к деньгам идут, - оправдалась бабушка.- Мы теперь холодец сварим. Любишь ведь холодец?

Еще бы Витьку не любить холодец, который варился лишь раз в году – на Рождество. Ведь нет и не будет на свете высшего наслаждения, чем обсасывание мелких косточек от разварившихся свиных ножек!

Но деньги к деньгам почему-то не пошли: картошка уродилась – сущая мелочь, на продажу выбрать нечего. А значит, и новую школьную форму покупать будет не на что, а из старой Витек за лето вырос. То же получалось и со школьными принадлежностями, учебниками-там, тетрадями...

Витек слышал ночами, как бабушка молилась Николаю Угоднику, чтобы Святой помог им с деньгами, и сам он тогда решил помолиться на портрет отца, потому что отец был все-таки живой и как-никак родная кровь. Для конкретности Витек рассчитал в столбик, сколько денег ему срочно необходимо, свернул бумажку и засунул под портрет отца.

- Отче мой, - молился Витек, - иже еси в городе Москве. Хлеб насущный даждь нам днесь. И не введи нас во искушение, но подай нам немного денег, о которых ты знаешь, а то бабушка упурилась с огородом, а в школу идти все равно не в чем. Аминь.

Во сне отец обильно ссужал Витька деньгами, но почему-то предпочитал мелочь: сыпал горстями новенькие гривенники на пол и смеялся, когда Витек пытался собрать все до единого: «Не жадничай,- говорил отец,- я ведь тебе сколько хочешь дам!».

Витек не удержался и рассказал об этих гривенниках бабушке, надеясь обрадовать ее вещим сном. Но вышло наоборот. Бабушка вдруг сникла и сказала: « А я-то понадеялась. Теперь жди: мелочь к слезам снится».

Так по ее и вышло. Бабушка вдруг слегла и Витек бегал в медпункт за фельдшерицей. У бабушки определили воспаление и отвезли в городскую больницу.

Витек остался в доме один за хозяина. Когда ему опять приснился отец с мешком мелочи, Витек отказался наотрез от подачек: бабушка, мол, запретила. «Ах, старая ведьма! - рассердился отец. -Она нас и с твоей матерью развела. Не ходи,-учила ее,- с женатым! И прогнала меня. А может я с той, другой, развелся бы, а на твоей матери женился?».

- Тогда бы ты от другой жены сирот оставил,- догадался Витек.

- А тебе, что за дело?

- А потому что на чужом горе счастья не построишь,- повторил Витек присказку бабушки.

- И тебя обучила! – рассердился отец и исчез из сна.

Так у Витька остались одни непрятности: бабушка в больнице, денег нет, с отцом поругался и прощай Москва! А он уже растрепал друзьям, что скоро поедет знакомиться с отцом и посетит Красную площадь и Мовзолей.

Тогда он решил написать отцу письмо: извиниться за отказ от мелочи во сне, и настоящих денег попросить – что ему жалко будет, полковнику-то? И Витек написал письмо в Москву.

«Дорогой папа! Большое спасибо тебе за письмо, фотографию и пластинку. Все мне очень понравилось и захотелось с тобой увидеться. Только вот денег на поездку в Москву у нас с бабушкой нет. К тому же она заболела, я сейчас один на хозяйстве, а у нас ведь огород - так просто не бросишь. Ты пришли нам рублей тридцать на лекарство и школьную форму, а я , когда вырасту, обязательно верну – честное пионерское! До свидания, твой родной сын, Виктор».

Пошли долгие недели ожидания - как раз весь Успенский пост. Витек тоже постился поневоле - ел картошку и огурцы. Наконец, ответ из Москвы пришел. Но на этот раз в обыкновенном конверте, и не от отца, а от его жены, что само по себе не сулило ничего хорошего ( как в воду глядел!).

«Здравствуй, «родной сын» Виктор! - писала незнакомая рука ровным округлым почерком. – Если еще раз я узнаю, что ты переписываешься с «дорогим папой», я сама приеду в твой Мухосранск и выцарапываю вам с бабкой бестыжие глаза. И знай: если твоя мать – «полковая б...» – вовремя легла под мужика, это еще не повод набиваться в родственники. То, что он – «ходок», я знаю давно, но никому не позволю разрушать семью и бросать законных детей ради выбл....в. «Родному папе» я устрою, он у меня на парткоме ужом повертится и выговор схлопочет – здесь твое письмецо как раз кстати будет. За это спасибо. А тебе, мальчик, отдельно скажу: деньги надо зарабытывать самому, а не клянчить у «отцов» – это стыдно! Я когда-то твоей мамаше то же самое писала, но видно ты подрос, и туда же. Поэтому повторю: на деньги не надейтесь , много таких, как ты, после войны нарожали – на всех не напасешься».

Прочитав это письмо, Витек первым делом порвал его в мелкие клочки, чтобы, не дай Бог, не увидела бабушка. Потом, тем же манером он обошелся с портретом отца, а пластинку с песней «Должен и сын героем стать, если отец герой» изрубил на куски топором.

Управившись с уничтожением улик, Витек встал на колени перед бабушкиной иконой Николая Угодника и помолился, чтобы бабушка выздоровела, а отец сдох, как собака, – нечего было им душу травить и в обещалки играть, луше бы – права была бабушка - трешку в конверте прислал.

Потом Витек сел на крыльцо и задумался: что дальше делать? Бабушку не сегодня - завтра должны были выписать из больницы, и она приедет домой. Что он тогда ей скажет? Ведь, ясно, что не надо было письмо отцу писать- поторопился, не остерегся. Без письма, может, какая кривая в Москву бы и вывезла, а теперь капец, и винить некого - сам все испортил. А вдруг у бабушки от его инициативы сердце не выдержит? – не молоденькая, ведь. В общем, наломал он дров. Как теперь из всего выбираться?

Вдруг запахла ночная фиалка ( «метеола» – учила его бабушка, но он все время забывал), и донесся далекий раскат грома. Он поднял глаза к потемневшему небу и только сейчас увидел, как от калитки к крыльцу медленно идет его бабушка, улыбаясь своей особенной улыбкой. Витек бросился ей навстречу, обнял ее и, захлебываясь от слез, начал исповедываться во всем, о чем решил промолчать. Она же совсем не сердилась, а только гладила его по голове и приговаривала:

- Ну, будет тебе, будет. Не было отцов – и таких не надо, чай, Николай Угодник как-нибудь поможет.