Предпосланное настроение (вместо эпиграфа)

… и пришла к Богу Бабочка, и заплакала: «Я живу только один день и пришел мой черёд умереть, а я так и не успела сделать всего, что мне хотелось».

«Хорошо, — ответил Бог, — в следующей жизни я сделаю тебя полёвкой».

И родилась Бабочка Полёвкой, весёлой и сильной. Закаты и восходы сменяли друг друга, и забыла Полёвка, что была Бабочкой, что никогда не видела восход Солнца, а на закате умерла. Но пришел и черёд Полёвки, прошли почти четыре сотни закатов, когда заплакала она и обратилась к Богу с мольбой: «Не хочу я умирать так рано, о Боже, я так мало успела…»

«Хорошо, — ответил Господь, — в следующей жизни я сделаю тебя Человеком».

И родилась Полёвка Человеком, хозяином всего живого и скальных пород. Не помнил человек, что был Полёвкой и радовался временам года, а Солнцу и не счесть. Властвовал он над всем, к чему прикасался тридцать тысяч дней и ночей любя и ненавидя, но пришел и его черёд, и заплакал он и взмолился Богу и молвил: «Не долюбил я, Господи, не доиграл и не допел — и вот мне умирать».

«Хорошо, — ответил Вседержитель, — в следующей жизни я сделаю тебя Олом с планеты у Синей Звезды».

И дано было Олу не пить из Леты, и знал Ол всё, кем был и кого любил и как плакал, когда был бабочкой, и взглядом Бабочки мог посмотреть он на предстоящие ему триста тысяч лет своей, лишенной старости, жизни. Но и это великое время ушло, как фтор, которым он дышал сквозь кристаллы, на которые любовался. И заплакал Ол, и посетовал: «Я жил долго и радовался жизни, но не хочу я уходить в этот последний час. Жаль мне света Синей Звезды, который больше не увижу, и даже если сделаешь ты меня ещё кем-нибудь, всё равно придёт день моего прощального взгляда».

И сказал Милосердный: «Стань частью меня».

***

Что это передо мной… Борис слегка подался назад, но затылок мягко упёрся в подобие подушки.

Мягкий, неестественный свет сочился из щелей белого, непрозрачного материала над его головой.

Он слегка скосил взгляд и, всё ещё прижимаясь головой к опоре, посмотрел чуть левее.

Помещение, в котором он находился, было заполнено рядами кресел, на манер зубоврачебных, но без характерных кружков подголовий. Кресла стояли стройными рядами и разделены были не сильно широкими проходами. Почти все сидения занимала чуднО одетая публика, женщины, мужчины и дети. Справа от Бориса кресло пустовало, а далее, у самой стены с овальным окошком сидел плотный господин. Его лицо, повернутое к стеклу, он рассмотреть не мог. Небольшой откидной столик из серого металла, принайтовленный к спинке сидения перед соседом Бориса, был накрыт нехитрой снедью, и тот явно жевал, о чём свидетельствовали ходящие по замысловатым траекториям кончики ушей.

Мерный гул наполнял помещение, и слегка закладывало пазухи. Пол подрагивал, но не как при корабельной качке, а более мелко и в такт шуму. Нет, это был не пароход, хотя форма окон очень напоминала корабельные иллюминаторы. Борис повернул, наконец, голову и в просвет между кресел разглядел белую пелену у красного светила. Там, за иллюминатором садилось Солнце. И садилось оно в облака ПОД окошком. Борис наклонился и снова выпрямился…посмотрел вновь. Нет сомнений. Это аэроплан.

Ариадна, Ариадна… Твои соломенные локоны. Куда ты меня завела? Ведь нить, которая потом спасает, сначала гонит в пасть к Минотавру и ты, красивая, стоя у края пещеры, может, и не надеешься увидеть своего героя. Сколько обликов я должен принять, пока пройду этот лабиринт, сколько смятения и ложных поворотов перемелют меня?

Люди, сидевшие рядами подле Бориса, имели скорбный вид. Почти все понурили головы, мужчины обнимали женщин и вместе склонялись над детьми, убеждая тех быть как можно тише. Рыжебородый крепыш, через проход от кресла Бориса, то и дело кусал свою растительность, приговаривая: «Всё обойдется, Алёнушка, всё будет хорошо». Его спутница прижимала к себе девчушку лет пяти, разительно похожую на отца, такую же конопатую, как он, с копной огненных кудрей и синими пуговками глаз. Борис отчётливо слышал напевный шепот матери, успокаивающий дочь какой-то нескончаемой сказкой.

Через четыре ряда, впереди Бориса, аэроплан перегораживала стена с дверным проёмом. В створе возвышался единственный стоящий на весь салон человек. Борису, сидящему у края прохода, он был отчётливо виден. Это был довольно высокий и сильно небритый господин с повязкой на лбу вместо головного убора. Зажав подмышкой приклад и небрежно перекинув через руку, он держал странного вида карабин с серпообразной вставкой. Черными гвоздями из-под дуг бровей он то и дело озирался вокруг, шепча что-то себе под нос. Иногда он оскаливался, и Борис видел его желтоватые ровные зубы.

В первом ряду, рядом со стояльцем, сидела девушка. Борис это понял по золотым локонам, струившимся по нежно белому плечику. Рука была обнажена полностью, и мгновение ему казалось, что девица раздета вовсе, но синее платье, всё же, виднелось из-за подлокотника. Борис, было, загляделся на яркую игру красок заката и электрического света в каскадах юной гривы, когда стоявший в проходе бугай посторонился, пропуская ещё одно действующее лицо.

Значительно ниже, но не ниже среднего роста парень, лет двадцати пяти, всё с той же небритостью на физиономии, лунолиций, со слегка выдающимися вперёд губами вошел в салон, держа винтовку за ствол. Окинув взглядом трепещущих, он остановился на первом ряду и вперился в ту же даму, что привлекла Борисово внимание. Девушка отвернулась, и Борис увидел мужскую руку на её плече. Вероятно, это был её кавалер.

Вошедший бросил что-то через плечо всё так же неподвижно стоящему в проходе амбалу. Что именно было сказано, Борис не расслышал из-за гула, но ему показалось, что речь была не русской. Увалень медленно кивнул и, взяв ружье наперевес, прошел вперёд, став у соседнего с девушкой кресла.

Ошуюю, огнебородый отец семейства втянул голову в плечи, и Борис кожей ощутил тот страх, который сейчас испытывал несчастный. Лишь сосед справа, продолжая невозмутимо потреблять пищу, надежно скрытый за спинкой кресла, не отрываясь, глядел на закат.

— Ты пойдешь со мной, — прочитал по губам Борис того, кто, вероятно, был главным, обращаясь к трепетавшей перед ним даме.

Его напарник, ощерившись желтой бороздой рта, тем временем упёр дуло винтовки в лоб её спутника, запрокинув его голову так, что Борис смог увидеть белый лоб и каштановую прядь. Хозяин положения повесил своё ружье на плечо поддужному, и тот ловко его перехватил свободной рукой. Сжимая запястье девушки, круглолицый потянул на себя.

— Не надо, прошу вас, — чуть грудным контральто пропела девушка и обернулась на прятавшийся за тульями кресел салон, ища защиты. Их глаза на мгновение встретились, и Борис увидел чуть курносое, милое личико в гримасе страха, её окаймлённый неброской помадой ротик и поднятые в неверии брови.

Насильник не делал резких движений, он просто тянул девицу к себе, увлекая её в проём за тяжелыми гардинами, откуда он только что вышел. Обнаженная, под закатанным рукавом длань, обильно покрытая вьющейся и черной, как смоль, растительностью, уже подняла красотку из кресла и влекла, влекла её к себе.

— Послушайте, подождите, — громко хрипел парень в соседней зубоврачебной ложе, но мушка крепко прижимала его череп к подголовнику.

— Прошу вас, — продолжала лопотать несчастная, и, не решаясь вырываться, она стала гладить сжимавшую её руку, приговаривая и всхлипывая. Крупные слёзы уже катились по лицу, оставляя на обозримом профиле чёрные борозды потекшего макияжа. Но мольбы не помогали, и вот пара уже скрылась за неплотно прикрытой занавесью.

Плач девушки доносился всё громче, а мольбы неразборчивее, последовал удар о легкую перегородку, нечленораздельная речь стихла, и слышен был только плач, заходящийся в рыдания. Перегородка стала ритмически подрагивать, и рык монстра оглашал белесые своды. Борис…нет, тот кто обнимал её за талию, одной рукой, взяв в замок, зарываясь лицом в золотой водопад, проникал в дрожащую мураву силой мужского эго. Желание видеть и желание закрыть глаза, истома и неистовство раздирали его точку пространства, разделенную и расплескавшуюся по закоулкам души.

Девушка плакала навзрыд, но голос её странным образом менялся. В несколько секунд он попал в амплитуду сотрясений стенки. Ещё через мгновения или минуты он стал похож на стон. Стон страдания, такого знакомого каждому из живущих, стон непонятого евангелием восторга. Удары о стенку участились, и голос с уже совершенно четко различимой хрипотцой вторил ворчавшему от страсти чудовищу.

На мгновение удары о стенку прекратились, и послышался крик схваченной за волосы женщины. Голос её смолк, и какое-то время была тишина, прерываемая хрипением распятого в кресле юноши. Наконец послышался вой торжества, звериный вой победившего самца, вибрирующий в ушах и заглушающий рёв винтов аэроплана.

Нечеловеческим усилием юноша извернулся из-под прицела карабина и рывком встал против своего пленителя, лишь для того, чтобы милосердный удар приклада погрузил его в спасительное бесчувствие.

Борис, оцепеневший, наблюдал за происходившим совершенно безмолвно, крепко сжав, до белизны, губы. Он давно чувствовал на себе взгляд, но не в силах был обернуться. Сосед справа смотрел на него пристально, чуть сузив миндалины глаз.

Борис повернул к нему своё лицо и взгляды их встретились. Карие глаза и чуть склоненный овал лица всей пронзительностью выражали вопрос.

— Вы… — сосед помедлил…. этого добивались, Борис? — только и спросил странный попутчик.

Борис схватился за покрытый испариной лоб, провёл влагу через усы к подбородку и резко встал над рядами кресел. Было неловко, было неясно…рвавшийся из недр души крик и восставшая плоть, распирающая галифе.

Послышался гортанный окрик на незнакомом языке и сразу по-русски:

— Вниз, собака!

Одернув френч, Борис сделал шаг навстречу готовому разить оружию. Всё, что он увидел, была вспышка пламени над дугой прицела, пока лишь взмах ресниц времени и разрывающее солнечное сплетение боль погасила рампы.

Он не успел увидеть, как откуда-то сбоку на убийцу навалились люди, впиваясь зубами в переносицу стрелка, как выскочивший из-за гардин и на ходу застёгивающий брюки упырь был сбит ударом в висок собственным карабином. Нет …. Всего этого Борис уже не видел.

Когда он вновь открыл глаза, то увидел перед собой пыльный квадрат лубянского двора в желтом масле фонарей, майское ночное небо с грозой у края горизонта и далеко под ногами форменные фуражки, скрывающие столпившихся у входа в корпус гэпэушников. Держась за оконную раму, он обернулся и увидел бегущего к нему, вытянув руки, что-то орущего Сыроежкина.

Высоко подняв подбородок, не закрывая глаз, Савинков шагнул в Вечность.

***

Информация к ощущению

Из протокола от 7-го мая 1925 года.

«В комнате были Савинков, т.Сыроежкин и т.Пузицкий, последний из комнаты на некоторое время выходил… Я взглянул на свои часы — было 23 часа 20 минут, и в этот самый момент около окна послышался какой-то шум, что-то очень быстро мелькнуло в окне, я вскочил с дивана, и в это время из двора послышался как бы выстрел. Передо мной мелькнуло побледневшее лицо т.Пузицкого и несколько растерянное лицо т.Сыроежкина, стоявшего у самого окна. Т.Пузицкий крикнул: «Он выбросился из окна… надо скорее тревогу…» и с этими словами выбежал из комнаты…»

***