Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Менщиков Игорь

Стриж Юрген
Произведение опубликовано в 103 выпуске "Точка ZRения"

Посвящается Ангелу, разговаривающему со стрижами

Меня зовут Юрген, и я – стриж. Точнее, принадлежу к расе северных стрижей, которые живут на Белокаменных островах, расположенных вокруг Аленького моря.

Мои родители – отец и мама – вытолкнули меня из гнезда на 38-й день жизни. В стрижином мире «вытолкнуть из гнезда» – образное выражение, означающее первую секунду самостоятельной, осознанной жизни. Однако в беседах мы говорим иначе – «я выпал из гнезда» – и чем раньше стриж оттуда выпал, тем более мудрой считается его душа.

Всё дело в том, что стрижи не строят гнёзд, так как гнездо – это нечто постоянно привязанное к твёрдой поверхности. Стрижи не помнят, что такое твёрдая поверхность, как не помнят ничего до выпадения из гнезда.

И ещё, начиная с этого момента, они забывают имена родителей, а своё имя выбирают сами. Я выбрал имя Юрген, потому что я – самец, а по звучанию оно похоже на визг от трения моего левого крыла о низкий порыв северо-западного ветра.

Прошло уже 175 дней моей жизни. Потребности стрижей похожи на потребности других птиц: охотиться, кушать, размножаться, спать, играть. Однако есть одно важное отличие: стрижи не испытывают потребности летать. И это, конечно, неправильная формулировка – у меня не хватает перьев, чтобы выразить в словах то, что хотелось бы.

Мы не задумываемся над тем, что происходит с нами вне зависимости от наших желаний. Однако в летописи нашей расы, с которой я пока не знаком, бывали удивительные случаи, когда некоторые странные стрижи лишали себя крыльев и умирали.

Сегодня возле Кочующего утёса я встретил юную стрижиху по имени Аймель. Мы с ней разогнались почти до двухсот километров в час и взвились высоко за облака – первое знакомство теснее всего проходит на предельной скорости и высоте. Она рассказала мне, что накануне во сне соревновалась в скорости вертикального полёта с ласточкой.

– И я проиграла! Теперь я должна ей сто муравьиных яиц.

Аймель была неприкаянно расстроена, и я попытался утешить:

– Но ты хотя бы посмеялась над ней?

– Во сне конечно! Я высиживала яйца на скорости урагана и дразнилась, что она так не умеет.

Когда стрижи спят – разумеется, в полёте – они могут не только осознавать реальность, но и видеть её в текущем сне. Можно образно сказать, что мы спим с открытыми глазами.

– А что ласточка? – осведомился я.

– Пыталась отнекиваться и кичилась предсказанием этого самого урагана.

Мы с Аймель сделали несколько больших петель и затем нанизали на каждую по сотне маленьких. От полученного земного удовольствия я едва не выпал из гнезда во второй раз.

Во время игры я достаточно далеко улетел от Кочующего утёса и Хвойной тропы, над которой обычно сплю. Спать над Аленьким морем не люблю – от двойного отражения неба и моря кружится голова, поэтому приходится переворачиваться на спину. Однако многим северным стрижам такой сон придаёт больше мощности и даже, говорят, прочищает утренние мозги.

В поисках альтернативного места для ночёвки над ним я наткнулся на небольшую стаю стрижей, о чём-то яростно спорящую без употребления звуков. Громче всех верещал большой, но короткий стриж по имени Коч. После каждой тирады он изгибал крылья так, чтобы другие не могли это повторить.

– Коч говорит вам, стрижи: мы обречены!

Пять птиц попытались сделать движение Коча, но у них мало чего получилось. Я стал шестым, но пока решил не вмешиваться.

– Коч говорит вам, стрижи: мы обречены!

Он повторил это ещё несколько раз, затем закрыл глаза и сделал вид, что уснул. Я сделал вид, что тоже уснул и аккуратно вытянул крайнего правого стрижа из стаи к себе в поток. Моего нового знакомого звали Брауни.

– На что мы обречены? – тихонько спросил я.

– На вечный полёт, – также тихонько ответил Брауни и сомкнул клюв.

– Какая глупость.

Я уже хотел улететь и продолжить поиски, тем более что количество ярких звёзд над головой очень располагало ко сну. Однако следующие слова Брауни застряли старым кузнечиком в моём горле.

– Коч научит нас приземляться.

– Зачем?! – ужаснулся я молча, но собеседник, конечно, всё почувствовал.

– Чтобы быть равными среди равных.

Мы, стрижи, ни капельки не завидовали другим расам – так же, как, например, утёс не завидует тем цветам, что пробиваются сквозь его густую толщу. Мы дразнимся, обижаемся, кичимся или гневаемся играючи – даже когда есть настоящие поводы для проявления этих чувств.

– Рассматривать неумение приземляться как то, что отделяет нас от других рас – смешно и грустно, – сказал я, выплюнув абстрактного кузнечика. – И тянуться к земле – нельзя. Это тебе каждый…

– Знаю, – перебил Брауни. – Однако Коч утверждает, что мы залетались.

В этот момент четверо из стаи заметили пропажу пятого и начали его кликать звуковыми волнами то одной, то другой длины.

«Это тоже самое, что утверждать, что мы, например, закушались или заспались» – подумал я более молча, чем можно было бы сказать.

– Нет, – почувствовал Брауни. – Почти все стрижи путают потребности с данностью. Так вот, Коч говорит, что потребности – следствие данности, один из аспектов которой и есть неумение приземляться. Но ему можно научиться, вернее, вспомнить… вспомнить, что есть другая данность.

– Полная чушь! – не выдержал я, обрушившись штопором вниз.

Мне надоел этот непонятный спор, и я покинул странную стаю. И пока я спал над Гремучим островом, что лежал в полутора километрах от пролетающей стаи Коча, то вспоминал вовсе не какую-то другую данность, а тех самых стрижей-калек, о которых слышал из летописи. Наверняка этот глупый Коч – один из их последователей, и всё его ложное учение преследует одну-единственную цель – стереть крылья об острые камни и умереть от неподвижности.

Счастье нашей расы – в её данности. Что за грустное слово – данность? Я, Юрген, назвал бы это бытиём. Таково бытиё стрижей – а любые попытки привнести в это бытиё парадигму чужого бытия – ласточек, деревьев или тюленей каких-нибудь – всегда оканчивались грехопадением.

Утром следующего дня я перестал думать обо всей этой чуши и ещё четыреста дней я не думал о ней. Пока случайно не встретил Аймель на краю Облачного пространства над островом Песка. Она двигалась очень медленно, заваливаясь на правое крыло, и я поначалу решил, что Аймель подверглась нападению хищной птицы из расы орлов. Захотев подлатать ей крыло, я приблизился, но Аймель неожиданно резко оттолкнула меня, создав встречный вихрь:

– Не смей касаться моего крыла!

– Что с тобой?!

Я не узнавал её, хотя стрижи, однажды познакомившись, никогда не теряют связи.

– Я учусь приземляться, – сказала стрижиха.

Перед глазами возникла моментальная картинка – маленькая стайка под руководством большого, но короткого стрижа.

– Коч?! – тревожно слетело с моего клюва.

– Ты его знаешь?!

Мы взвились под облака, вошли в восточный поток, и она мне всё рассказала – медленно и тонко.

Оказывается, раса стрижей проклята с самого начала мироздания. Мы не ведаем земли, и это – не обычное свойство стрижей вроде наличия клюва или инстинкта самопознания. И пока мы не научимся приземляться – быть нам иллюзорно высокодуховными, а по сути – несчастными, оторванными от того места, которое притягивает к себе атмосферу и которое не зря служит пристанищем для всех остальных птичьих рас. И главное условие для того, чтобы приземляться – это научиться останавливаться.

– Но что у тебя с крылом?

– Я пыталась останавливаться, цепляясь им за кроны деревьев, за шпили горных скал.

– Остановка значит смерть.

С каждым взглядом на Аймель, с каждой новой петлёй с ней я чувствовал, что стрижиха теряет нити жизненной страсти.

– Да, только образно. Не по-настоящему.

Аймель шла плавно, срезая остатки ветра с крыльев, и улыбалась. А я шёл в её хвосте и думал о том, что, однажды приземлившись, ещё ни один стриж не смог взлететь обратно – в жизнь.

– Зачем тогда калечить крылья? Зачем цепляться за скалы? Зачем, в конце концов, сталкиваться на лету – а такие случаи я тоже знал – и падать вниз без сознания и памяти?

Аймель, всё это уже было и никогда не приводило к новому… Стриж не может приземлиться, никогда. Природа обрекла нас на высиживание яиц друг у друга на спинах.

– Говоришь, природа обрекла? – усмехнулась Аймель.

Она больше не боялась меня. А я… почувствовал всю силу и мудрость древней как Кочующий утёс поговорки – «стрижи не плачут наперегонки».

Аймель сделала вокруг десяток петель, чтобы заметить первые росточки слезы в моём правом глазу. Передо мной медленно и тонко, упорно и с какой-то фатальной неизбежностью возникало лицо Коча – лицо, устремлённое вниз, туда, где земля.

Заглядываться на землю – величайший грех, так что ли сказано в летописи?

– Так кто нас обрёк? – повторила вопрос Аймель.

«Говорю вам, стрижи: мы обречены!» – ответил за меня чей-то глухой беззвучный голос.

Почему они повторяли это? Почему Коч повторял это много-много раз? Почему мне необходимо это понять, прежде чем… прежде чем лететь дальше?..

– Ты это поймёшь, Юрген. Однажды остановившись, ты больше не сможешь летать по-прежнему.

И стрижиха резко обрушилась в штопор, оставив после себя тысячи мелких воздушных вихрей.


<<<Другие произведения автора
 
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024