В мае военкомат направил меня на обследование во Владимирский окружной госпиталь. Лежал в палате, слушал солдатские байки о легких победах над девчонками и вдруг вздрогнул от голоса сестры: «Карпусь, к тебе пришли!» С высоты второго этажа сразу увидел на безлюдном асфальте знакомую женскую фигуру – Рита! Медленным взглядом она обводила ряды госпитальных окон. Перепрыгивая ступени, сбежал по лестницам и устремился к подруге. «Как ты узнала?» – «От бабушки. Почему не предупредил меня? Мальчишка… Что-нибудь серьезное?» Я поспешил успокоить, но Рита не поверила: «Неужели я буду провожать тебя в армию? Не хотелось бы». – «Ты скучаешь?» – «Мог бы и не спрашивать. Вечерами сижу дома, даже мама ворчит».
Так мы и прогуливались по асфальту под прицелом сотен любопытных глаз. Когда с опозданием я вошел в столовую, в мою сторону дружно повернулись стриженые головы.
Летом я устроил Риту лаборанткой на свой завод. Днем, в течение смены, виделись урывками, когда по делам заходил в лабораторию, но чем бы ни занимался, постоянно ощущал ее излучение. Рабочие с пониманием спрашивали: «Твоя девушка?» – «Моя». – «Красивая», – и я еще выше поднимал голову, безоглядно брался за любую работу. После смены мы поочередно принимали душ, и она садилась расчесывать влажные струящиеся волосы. Я потихоньку подходил сзади и впивался губами в ее душистую шею. Теплыми звездными ночами мы возвращались домой. Почти на каждом шагу я останавливал ее и покрывал поцелуями, на какой-нибудь улочке долго стояли в объятиях, без умолку смеялись и разговаривали. Она то и дело шутливо одергивала: «Тише, дружочек, людей разбудишь». И тут же сама предлагала: «Давай споем». И мы вполголоса затягивали: «Снятся людям иногда Голубые города, У которых названия нет». Вот она, ее калитка. Рита увлекает меня в сад и там, на скамейке под яблоней, крепко и долго целует. Перехватило дыхание, я был ошеломлён, а Рита шепчет: «Подожди, милый», – и скрывается в палисаднике. Через минуту, при свете фонаря, я вижу в ее руках крошечный букет фиалок: «Это тебе». – «У меня нет цветов, чтобы отдарить тебя». – «Ты даришь больше, чем цветы. До завтра», – и я засыпаю на веранде, вдыхая ее аромат.
За всё, за всё тебе спасибо:
За речи тихие в ночи,
За скромные цветы фиалки,
За целомудрие души.
Тебя я всякий раз представлю,
Когда, не в силах рассказать,
На Рафаэлеву Мадонну
Я буду с трепетом взирать.
На следующее утро она словно устыдилась порыва и спросила: «Ты не ожидал, дружок? Я потом корила себя за этот поцелуй». Но рубеж был взят, и я свободно ласкал ее маленький подбородок, гладкий матовый лоб, светлые волосы. Мы жили только тогда, когда соединялись. К ней подходили знакомые парни, значительно старше меня, она вступала в разговор, а я смотрел и ликовал: она – моя, разве она скажет им то, что говорит мне? Они никогда не узнают ее такой, какой знаю я. Страсть подступала, но не прорывалась, как будто мы опасались замутить наши отношения и поставили невидимый заслон. Возвращаясь из леса с грибами, мы разлеглись под свеженамётанным стогом перекусить. В её волосах застряли травинки, я стал осторожно вынимать и прильнул к любимой всем телом. Рита встала, накинула на плечи косынку и, словно оправдываясь, проронила: «Не обижайся, милый, но я всё время боюсь тебя соблазнить». Сказала вроде в шутку, а на самом деле – всерьёз. Внезапная тоска охватила меня, и весь путь мы прошли молча.
Накануне выходного я предложил: «Давай съездим в Боголюбово». – «Ты еще не был там?» – «Только читал». – «Тебе повезло. Я тоже давно не ездила», – и на следующий день мы сели в электричку. Во Владимире купили билеты на автобус и через полчаса были на месте. Кто-то из прохожих показал направление, и мы свернули на широкий влажный луг. Церковь выросла внезапно, словно поднялась из спокойных вод речной старицы. Вокруг – ни души. Солнце заливало зелёную равнину, лёгкий ветерок освежал лица, рядом бесшумно текла Нерль. И мы, взявшись за руки, молча смотрели на белокаменную красавицу. Нас было трое. Храм, будто живое существо, притягивал, раскрывался, сближал.
На берегу тихоструйной Нерли, в полном одиночестве, мы разделись. Она заметила, как отвернулся, и воскликнула: «Стесняешься, дружок». Лежали на белом речном песке, посматривали на тёмную луковку Покрова и безмолвные дали, изредка перебрасывались словами. Мы были переполнены музыкой души, слиянности с природой, неповторимости сущего. Она не смела прикоснуться ко мне, я – к ней. Под вечер тронулись в обратный путь и, не в силах расстаться, поминутно оглядывались, пока стройное видение не исчезло.
Утром через неделю, в день её рождения, я поднялся на знакомое крыльцо. Рита мыла пол и вышла босая, с мокрыми руками. Я поздравил и протянул ей альбом Левитана с вложенными стихами о поездке. «Проходи, будем пить чай». – «В другой раз», – ответил я и сразу ушёл. Вечером, на заводе, она распахнула дверь моего кабинета, крепко обняла и прошептала: «Спасибо, родной. Этот день я не забуду».
На НЕрли былинной, у поля ржаного,
Где синий гуляет простор,
Взметнулась в поднЕбесье церковь ПокрОва –
Как сказка, манящая взор.
Какой-то талантливый русский умелец
Чутьём сокровенным души
Постигнул вечерние звоны на НЕрли,
Поэзию милой земли.
Большим он, наверное, был жизнелюбцем,
Так девушку страстно любил,
Что в камне заветном в порыве восторга
Он облик её претворил.
Уж восемь столетий с тех пор отшумело,
Но славу и ныне везде
Поют белоснежные стены ПокрОва
Бессмертной твоей красоте.
Она всё предвидела и как-то ночью, во время наших бесконечных прогулок, неожиданно бросила: «Ты скоро меня оставишь». – «Нет, нет. Разве ты не будешь моей женой?» – «Конечно, нет, милый. У тебя будет другая женщина». – «Но почему?» – не понимал я. «Да уж потому. Всё лучшее между нами уже было, а больше ничего не будет». Я поднял её на руки и перенёс через ручей. Всё во мне напряглось, а она сразу стала тихой, покорной, задумчивой, прижалась к плечу, и мы шли, шли всё дальше, не разбирая дороги, внимая друг другу.
Приехала мать, убедила вернуться домой, и я сообщил ей о предстоящей разлуке. Она поняла с полуслова, пригорюнилась, покачала головой: «Ты зря это делаешь, а матери не следовало бы ломать твою жизнь в самом начале». Но я не внял её предостережению. Накануне отъезда она пришла на свидание под хмельком, весёлая и немного развязная. Объяснила: «У ровесника была на свадьбе». Ласкала жадно, ненасытно, а я, оглушённый вспыхнувшей страстью, плохо понимал происходящее и уж совсем не осознавал необратимости грядущего разрыва.
Через несколько лет она известила в письме, что вышла замуж и родила дочь. А мне осталась память, на неё я богат. Я вижу её всю, от первого появления в горнице, когда мы, словно предчувствуя сближение, пристально посмотрели в глаза, до последних содроганий трепетных рук на моих плечах.
|