Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Димитрова Галина

Третья мишленовская звезда
Произведение опубликовано в 78 выпуске "Точка ZRения"

Я бродил и бродил по городу до ломоты в ногах. И все равно не получалось собрать мысли в кучу – они скакали как кузнечики, перепрыгивая с одного на другое. Я пересек самую большую пешеходную площадь Европы, постоял около памятника, где Король-Солнце возвышался на коне. Когда-то я назначал здесь свидания своей первой любви, «под хвостом», как мы говорили тогда. Но даже это теплое воспоминание не помогло сосредоточиться. Я получил свободу, которой ждал так долго, а теперь не знал, что с этой свободой делать.

Под каштанами на высокой стеле сидел Сент-Экзепюри с маленьким принцем за плечом. Когда-то летчик-писатель жил здесь, наверное, из окна любовался площадью Белькур и даже не предполагал, что к столетию будет сидеть под каштанами, вместе со своим любимым персонажем. Как непредсказуема жизнь! И тут я увидел мужчину, крепкого, широкоплечего, у которого на закорках сидел кудрявый мальчуган. Им явно было хорошо вдвоем, они весело смеялись совсем не потому, что было смешно, а просто смешинка в рот попала. Я смотрел на них и улыбался. И вдруг меня как током ударило: откуда это странное – на закорках? Я посмотрел вслед мужчине с мальчиком и как будто физически ощутил: я, маленький, сижу на закорках у сильного широкоплечего мужчины. Дежавю? Но откуда? Мой отец не носил меня на закорках, даже не потому, что он имел субтильную, худощавую комплекцию, а просто в нашей семье это было как-то не принято. Я сына тоже никогда не брал на руки и не сажал себе на плечи. Вот именно, на плечи, откуда все-таки закорки? Почему-то виделись березы, бородатый мужчина со светлыми волосами и спелые сочные ягоды земляники. Наваждение какое-то, даже запах земляничный ощутил.

Я тряхнул головой, прогоняя видение. Когда очнулся, мужчины с мальчиком уже не было видно, а я стоял под цветущими каштанами около каменного Сент-Экзепюри, и маленький принц смотрел на меня с высоты своего постамента. Сколько себя помнил, я все время жил в Лионе и землянику видел только в супермаркетах. Мысли опять закружили. Я вдруг увидел себя десятилетним мальчишкой. Вот мы с гувернером мсье Жераром почти бежим - через площадь Белькур, по узким улочкам, через мост к холму Фурвьер, туда, откуда наблюдала за городом базилика Нотр-Дам. Это сейчас туда отвезут вагончики, а тогда мы карабкались на холм пешком. Мсье Жерар нес мольберт и холсты, у меня были краски, кисти и палитра.

С холма я обожал смотреть на город, на его старинные красные крыши, белые дома кварталов Сен-Поль, Сен-Жан, зеленые аллеи, ниточки мостов через Сону. Или Рону? Я всегда путал эти реки. Мне казалось, что город клубится там, внизу, подернутый кружевной дымкой тумана. Я его чувствовал, и хотелось рисовать как можно больше, чтобы запечатлеть город именно таким, каким я видел его. Мсье Жерар смотрел, как я рисую, улыбался и ненавязчиво кое-где исправлял тон или добавлял какой-нибудь штрих. Я давал рисунки маме, она восхищалась и со слезами на глазах прятала мои картины в своей комнате, просила не показывать отцу эти «шедевры». А я долго не мог понять, почему мама не хочет, чтобы отец увидел, как талантлив его сын. Пока отец действительно не увидел. Он противно кричал что-то про мазню, безделье и чужую породу, а мсье Жерар был уволен тут же. Назавтра у меня появилась новая гувернантка, и долгое время путь на холм Фурвьер мне был заказан. Маме удалось сохранить мои рисунки и краски, а вот мольберт отец со злостью разломал и выкинул. Мне казалось: сломалось что-то во мне. Что такого страшного он увидел в моем увлечении живописью, мне было непонятно. Я потом долго вспоминал мсье Жерара, но он, точно, меня на закорках не таскал. Дались мне эти закорки.

Завтра я поеду к маме. Мне теперь никому не надо отчитываться, куда и зачем я еду. У меня никогда не было свободы выбора – все решал отец. Все и всегда. Женился на Мадлен тоже по воле отца. Мы не любили друг друга, просто Мадлен была дочерью его самого надежного поставщика. Оба отца свой союз закрепили нашим. А внук – конечный результат, который они хотели получить от этого союза. Мы с Мадлен благополучно выполнили задачу: мальчик родился крепким и, как говорил отец, «в нашу породу». И после рождения сына мы с женой стали жить параллельно, на семейных праздниках изображая крепкую, почти идеальную пару. Я никогда не был ходоком, у меня была лишь одна, но постоянная любовница, та, с которой в юности мы встречались «под хвостом». Она все понимала и не требовала от меня каких-то решений. Никто от меня ничего не требовал, кроме отца. Он хотел меня видеть своим продолжением. А я этого не хотел, но отец парализовал мою волю. С самого моего детства он мог долго смотреть глаза в глаза, когда видел, что я пытаюсь сопротивляться. И я сдавался. Лучше бы носил меня на закорках. И смеялся вместе со мной, просто так, потому что смешинка в рот попала.

Мне казалось, что я ненавижу отцовские рестораны и мишленовские звезды. А у него это было самым главным делом в жизни. Я ему нужен лишь для продолжения его дела. Был нужен. Теперь ему уже не нужно ничего. Мне кажется, что умирая, он жалел только о третьей мишленовской звезде, которую ему так и не удалось получить. Я бы, наверное, уже сегодня выставил рестораны на продажу, но надо было уладить бумажные вопросы и преодолеть сопротивление сына, который рестораны хотел сохранить. Сын явно не в меня, - молодой, зубастый, с железной хваткой. Он не успокоится, пока не добудет третью звезду. А, может, плюнуть на все, вновь заняться живописью, пусть сын добывает секретные рецепты, ищет чудо-поваров и пытается поразить кухней гастрономическую столицу Европы? Я всю жизнь положил на эти рестораны, не чувствуя никакого морального удовлетворения, и мне было глубоко наплевать на третью мишленовскую звезду.

Когда-то я усомнился, отец ли он мне по крови, настолько мы были разными, и в тайне сделал генетическую экспертизу. Тест оказался положительным, я, пожалуй, даже расстроился от такого расклада. И вот сейчас эти «закорки» не давали мне покоя. Завтра я спрошу у мамы, она наверняка знает. Маму я любил. Очень. Но и эту любовь не сумел защитить. Пожалуй, у меня была парализована не только воля, но и душа.

Я еще ребенком понял, что между матерью и отцом что-то происходит. Мама практически не выходила из своей комнаты. Я замечал по утрам ее опухшие глаза, потухший какой-то взор. Она оживала, только когда я к ней ластился, а отца не было рядом. Как-то я случайно услышал разговор родителей, когда отец зашел к маме в комнату, а дверь осталась чуть приоткрытой.

- Мсье Лантре, я просила вас не заходить ко мне в комнату без стука, - холодно сказала мать.

- Ты моя жена, и я имею полное право входить к тебе, когда я этого пожелаю, - отец повысил голос в конце фразы.

- Мы, кажется, договорились, что я живу в вашем доме только ради ребенка.

- Ты балуешь его, он растет размазней. Он должен вырасти мужчиной, нечего с ним сюсюкать.

- Ребенку надо дарить любовь, тогда он вырастет человеком. Жесткости в воспитании хватит и вашей.

Отец вышел, громко хлопнув дверью. С возрастом я удивлялся, почему у мамы нет друзей, она общалась только со мной и нашей экономкой, которая была и няней, и горничной. Еду нам ежедневно поставляли из ресторана. Лишь потом, после последнего скандала, я понял, что отец запрещал матери выходить из дома и заводить друзей. Мама родила меня в семнадцать лет. Я подозревал, что их брак тоже был сделкой. Мой дед по маминой линии имел свои виноградники и поставлял в рестораны отца вино.

А когда я окончил школу и поступил в университет, отец не возражал. Он считал, мне необходимы экономические знания, чтобы управлять ресторанами. Однажды, придя домой после занятий, я застал жуткую картину. Отец ворвался в комнату матери.

- Не смейте трогать меня, мсье Лантре. Я дала вам полную свободу. Неужели в Лионе не осталось женщин, которые бы, которые… Не прикасайтесь ко мне! – мать буквально визжала.

- Ты моя жена. И я хочу тебя. Тебя. Я долго ждал, когда ты соизволишь допустить меня к себе. Мне надоело. Я хочу тебя и буду обладать тобой.

- Ты меня изнасилуешь?

- Не хочешь сама, значит, я возьму тебя силой. И хватит царапаться, это не поможет, - отец с силой закрыл дверь.

Я притих, не знал, что мне делать. Ворваться туда я не мог. И ведь действительно, успокаивал я себя, мама - его законная жена, а между женой и мужем должны быть такие отношения. Я только недавно попробовал, как это сладко. И не вмешался.

Отец вышел из комнаты со скабрезной усмешкой, прищелкнув пальцами. С того дня мама перестала разговаривать и выходить к столу. Она целыми днями лежала, уставив глаза в потолок. Она даже на меня не реагировала, а мне так хотелось, чтобы она как раньше брала меня за руку и шептала как-то странно мое имя: «Максимка» - так меня никто не называл: для отца я был Максимом, для друзей – Максом. Отец, кажется, испугался голодовки. К нам постоянно приходили врачи. На консилиуме решили маму определить в частную клинику в предместье Лиона. Там она и жила последние тридцать лет.

Мы с отцом приезжали в клинику два раза в месяц. Четко два раза. Мама с ним не разговаривала. Вообще ни слова. Но как только он удалялся для беседы с врачом, она брала меня за руку и шептала: «Прости, Максимка, так надо. Прости меня». Уже потом, когда у меня родился сын, а отец бывал в отъезде, я приезжал с малышом в клинику. Она должна была видеть внука, она радовалась малышу, и в эти моменты я был уверен, что мама абсолютно здорова, и вся эта болезнь – протест, потому что только так она могла протестовать.

Я забрел в старинный уютный дворик у подножия холма Фурвьер, сел на скамью эпохи Ренессанса и пытался понять, почему этот человек имел над нами такую власть. Как ему удалось сломать жизнь стольким людям. Я прожил уже полвека и не знал, что такое свобода. Когда у меня будет внук, я обязательно возьму его на закорки, и мы будем с ним смеяться просто так, потому что смешинка в рот попала. И все-таки, откуда эти «закорки»?

К маме я приехал без предупреждения. Она гуляла в саду. Я загляделся, как хороша она была, никогда не скажешь, что через три года ей будет семьдесят. Увидев меня, она вздрогнула, сжалась и начала оглядываться, в глазах плескался страх. Сейчас она напоминала затравленного зверька.

- Мама, он больше не придет. Никогда, - она схватила меня за руку и вопросительно посмотрела. – Он умер. Позавчера мы его похоронили.

- Он умер?, - в глазах неожиданно вместо страха плеснулись слезы. Явно не от горя. – Он точно умер?

- Да. Ты свободна. Поедем домой?

- Домой… Я не хочу в тот дом.

- Поедем ко мне. Мадлен и Жиль будут рады. А там посмотрим, - вещей было немного, я собрал чемодан и сумку, погрузил в багажник. – Пойдем, скажем, что ты уезжаешь совсем.

- Погоди. Я еще кое-что должна взять.

Пока я подписывал бумаги, объяснялся с врачами, вернулась мама. В руках она держала картины, все они были в багетах. Я узнал свои рисунки, мне вдруг мучительно захотелось взять в руки кисти и краски и нарисовать бородатого сильного мужчину с мальчиком на закорках. И никто мне теперь не запретит.

Одна картина была не моей. На обратной стороне я не смог прочитать надпись, не знал языка, на котором она была сделана. Только дата, 1954 год, мне было три года. На картине белели стволы берез с черными рисками, а на переднем плане – земляничная поляна, каждая ягодка выписана так, что хотелось раздавить ее языком и почувствовать нежный вкус. Я смотрел на картину и был уверен, что именно там добрый сильный мужчина носил меня на закорках.

Вечером после ужина мы с мамой сидели у камина в моем доме и потягивали вино.

- Мам, расскажи мне, что это было, - я показал ей картину. – Сейчас ты же можешь мне рассказать, да? Что здесь написано?

- Это подпись. Россия, Рязанская область, село Ягодное, 1954 год. Художник Никита Басов, - мама тягуче вздохнула. - Тебе был годик, когда я познакомилась с ним. Мне восемнадцать, я была очень хорошенькой. За отца твоего меня выдали замуж, не спросив, как это было принято в наших семьях. А тут молодой красивый талантливый. Нас так закружило. Я не испытывала ничего подобного, - она помолчала, а потом продолжила, решившись. - Я бросила отца, чтобы уехать с Никитой. Это было целое приключение. Я прилетела в Хельсинки. Границу переходила нелегально: в Финляндии нас с тобой ждал проводник. Я очень боялась, что ты заплачешь. Не знаю, как нам это удалось, я об опасности не думала, меня вела любовь. За железный занавес, - на губах у мамы блуждала улыбка, забредшая сюда, в начало двадцать первого века, из пятидесятых годов прошлого.

- А потом? Что было потом? – я волновался. - Мы приехали в это Ягодное? Скажи, твой Никита носил меня на закорках?

- Надо же, слово запомнил. Почти два года мы были очень счастливы. Ты говорил по-русски. Этой сказкой я и жила все время.

- А почему вернулась?

- Меня депортировали. Отец нанял частного детектива, и нас нашли. Отцу была нужна не я, а ты. Он мог увезти тебя, и мы бы с тобой никогда не увиделись. Но я не смогла от тебя отказаться. С тех пор отец ненавидел всех художников и картины тоже. А мы с Никитой не могли даже переписываться.

- Ты его так сильно любила?

- Я и сейчас люблю. До последнего вздоха, сынок. Закрываю глаза и чувствую запах земляники как аромат нашей любви, - мама взяла в руки картину. - Мы приходили на эту полянку и кормили друг друга земляникой. Ты запихивал ягоды в рот и щурился от удовольствия. А когда мы шли к дому, ты говорил Никите: «Возьми меня на закорки».

- И мы смеялись, да? Просто так, потому что смешинка в рот попала?

Мама кивнула, казалось, что ее не было сейчас в моем доме. Она унеслась туда, в село Ягодное.

Когда мама уснула, я залез в Интернет. Информацию нашел сразу: известный российский художник-пейзажист Никита Басов проживает в селе Ягодное Рязанской области. Значит, мы туда поедем. Пусть пока по туристической визе. Мама должна быть счастлива. Железный занавес рухнул и в мире, и в нашей жизни.

***

Самолет Москва-Париж, урча мотором, ровно летел над облаками. Мысли мои не прыгали теперь, а обретали стройность. Мама в соседнем кресле спала с блаженной улыбкой. Скоро Никита пришлет ей вызов, она вернется в Россию, и они поженятся. Меня до сих пор преследуют удивленные восторженные глаза Никиты Басова, когда он увидел нас на крыльце своего дома. Было так интересно познакомиться с человеком, который носил меня на закорках.

А вот рисовать я не смог – внутренним взглядом не видел того, что хочу запечатлеть. С таким наслаждением взял кисть в руку, – и не смог. Видимо, действительно что-то все-таки сломалось во мне вместе с тем мольбертом.

Никита привел нас в то место, что запечатлено на его картине, и я ел землянику, блаженно раздавливая каждую ягодку языком, чувствуя ее нежный вкус и неповторимый аромат.

Пусть мама наконец обретет свое счастье, они так долго ждали. Я чувствовал себя невольно виноватым в том, что мама ради меня не осталась с любимым человеком, и сейчас торопился сделать все, от меня зависящее, только бы маме было хорошо.

А я вернусь к нашим ресторанам и добьюсь третьей мишленовской звезды. Ведь не может быть так, что вся жизнь зря.


<<<Другие произведения автора
(9)
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024