Молодой задорный дождь весело прыгал по московским улицам, постепенно набирая силу. И уже где-то на юго-западе столицы заматерел и превратился в настоящий ливень.

Баба Ганя ёжилась, втягивала голову в плечи, чтобы струи дождя не попадали за воротник старенькой одежонки. Да только куда там! Ничего не помогало. «Хоть бы кто-нибудь зонтик выкинул, что ли», - подумала женщина. И тут, словно по заказу, порыв ветра вывернул зонт в руках импозантного мужчины. Он чертыхнулся, но был уже близко от своей машины, и ещё вполне приличный зонт полетел в урну. Баба Ганя изловчилась, поймала вожделённый предмет, в котором всего-то пара спиц сломалась, но под ломаным зонтом уже сверху не капало. Зато под ногами хлюпало и чавкало, старые башмаки, видать, скоро развалятся.

Но баба Ганя не унывала. Ливни она с детства делила на три разные ипостаси: добрые, злые и обыкновенные. Дело в том, что все знаковые события в её жизни, так или иначе, были связаны с дождями. Злые виделись ей чёрными, они вызывали тревогу и предчувствие беды. Зато добрые казались светлыми и дарили надежду.

Сегодняшний, хоть и сильный, был светлым, и настроение улучшилось: раз дождь добрый, значит, что-то в её жизни изменится к лучшему. Очень давно она не ощущала надежд на перемены в судьбе. Все дожди были какими-то серыми и нудными.

По дороге баба Ганя вспоминала свои знаковые ливни. Добрых было больше, чем злых, но злые оказывались сильнее, и боль оставалась надолго.

Тогда ливень был просто ужасным, и в первый раз маленькая Ганя почувствовала, какой он злой. А потом рыдала бабушка, соседки гладили её по голове и жалели, было много еды, а портреты родителей почему-то перевязали чёрной ленточкой и занавесили все зеркала в доме. Ганя заплакала и стала требовать маму, а бабушка прошептала ей на ушко: «Всё образуется, кроха, мама и папа будут смотреть на тебя с облачка». И всюду витало пугающее слово «авиакатастрофа». То был очень страшный злой дождь.

А когда исполнилось ей восемнадцать, пролился самый добрый ливень. Ганна жила в Жданове, в частном секторе у бабушки. Родительскую квартиру на улице Зелинского они сдавали, пока девочка училась в школе – на то и жили. После окончания школы Ганя пошла работать курьером на «Азовсталь» и переехала к себе. Она никак не могла решить, кем хочет стать по жизни, потому как нравилось ей петь, а музыкального образования не было. Но зато пела она так, что никого песня равнодушным не оставляла.

Тогда, на День металлурга, в парке на летней площадке был концерт художественной самодеятельности. Ганна пела «Нiч яка мiсячна» и полностью отдавалась песне. А когда взглянула в зал, с удивлением увидела: зрители-то все разбежались - июльский дождь так разыгрался, что потоки воды бушевали между скамейками. И только один мужчина громко хлопал, стоя рядом со сценой. Он промок до нитки, но явно не спешил убегать от дождя. Ганя протянула ему руку и помогла взобраться на сцену.

- Вы же совсем промокли. Не дай бог, простудитесь.

- Но вы так пели, будто всю душу мне наизнанку вывернули. Я… - мужчина вытер капельки воды со лба. – Я никогда не слышал вживую такой чарующий тембр голоса. Всегда пытался представить, как пела Полина Виардо, а теперь думаю, что именно так.

Ганна с интересом разглядывала мужчину: худенький, небольшого роста, похож на взъерошенного цыплёнка, не молод - явно где-то за тридцать. Она застеснялась своих пышных форм. Но, увидев, что мужчина дрожит в мокрой, прилипшей к телу одежде, Ганна вдруг сказала:

- Вы действительно простудитесь так. Пойдёмте ко мне, хоть просохнете, а я вас горячим чаем с мятой напою. Меня Ганной зовут. А вас?

- Пётр, – он неуверенно пожал плечами. - А удобно ли?

- Почему нет? – Ганя сама себе удивлялась.

Они пили чай с мятой и конфетами. Вспоминали, как у Ганны сломался каблук по дороге. Пётр рассказывал ей про Полину Виардо. Ганна заворожено слушала, а он улыбался. Они засиделись за полночь. Пётр засобирался.

- Вас же в гостиницу не пустят, пока доберётесь. Оставайтесь. Я вам на кухне постелю, - робко предложила Ганя. – А завтра утром вместе на завод поедем.

Пётр приехал из Москвы в командировку на их завод, налаживал какое-то новое оборудование. Ей было восемнадцать, ему – тридцать три. Он на следующий день забрал свои вещи из гостиницы и месяц жил у неё. Ганна как будто вновь услышала его слова, ведь запомнила всё, даже интонацию:

- Ганечка, так вышло в жизни, что встретил я шесть лет назад не ту женщину. Молодым ещё был, горячим. И женился по необходимости. Сыну Лёнчику пять лет. Но поняли – вместе нам не жить. Разные мы. А ты, как солнце, осветила мою жизнь. Голосом своим приворожила. Я увезу тебя в Москву. Ты согласна?

Конечно, она была согласна и долгих три месяца, пока от Петра не было весточки, прокручивала в памяти тот разговор перед его отъездом домой.

***
Ганна спустилась в подземный переход. Лариска уже была на месте, настраивала гитару. Ничего не изменилось. Также рядом сидела на подстилке молодуха Анна с чумазым мальцом Павликом и с плакатиком: «Люди добрые! Помогите собрать денег на операцию ребёнку - кровиночке моей», правда, Ганя знала, что Павлик вовсе не сын Анны, а сирота, сбежавший из детдома, а сама якобы мамаша – вышедшая в тираж проститутка. Был здесь и безногий Серёга в инвалидном кресле – ветеран-афганец, как-то проболтавшийся, что ногу потерял по пьянке, а рядом с Афганом и близко не был. «Ладно, - подумала Ганя, - ещё целый день впереди». Подошёл Слон.

- Опаздываешь, баба Ганя, смотри – накажу.

- Так дождь на улице.

- А по мне хоть дождь, хоть снег. Дисциплина должна быть.

Ганна слышала, что Слон раньше был учителем физкультуры. А теперь вот являлся смотрящим за ними, «работающими» в переходе.

Унизительно, конечно, но не на самом дне была Ганна. Занималась любимым делом, хоть и в подземном переходе. Она пела. И приносила своим пением немалый доход Слону или кто там был над ним. Ей же с этих доходов оплачивали съёмную малюсенькую квартирку на Юго-Западе столицы и кормили, не деликатесами, конечно, но и с голоду не помирала. Надо бы дырявые башмаки заменить, но Ганна стеснялась попросить об этом Слона.

Ганна запела, и песня эта вдруг сама всплыла из памяти: «А дождь идёт, а дождь идёт, и всё вокруг чего-то ждёт». Лариска ей подыгрывала на гитаре. Прохожие стали останавливаться, в коробку полетели десятки, полтинники, сотни, реже доллары и евро.

***
Тогда, ещё в прошлом веке, в городе, названия которого уже нет на карте, Ганя думала, что не дождётся своего Петеньку, такого умного, такого романтичного, такого родного. Он обещал, что разведётся с женой, решит квартирный вопрос и придет за ней. Но прошло три месяца, а ни его, ни письма так и не было. Ганна уж и ждать перестала, только вспоминала всё в мельчайших подробностях. Осень стояла засушливая, а в последний день октября разразился ливень. И так легко стало у Гани на душе, так легко, как будто добрый волшебник позаботился о ней. Она шла с работы и улыбалась, даже не удивилась, когда около подъезда увидела Петра, лишь обрадовалась.

- Ганечка, всё в порядке. Мы можем ехать. Извини, что не писал – адрес не знаю, помню только, куда идти по улице Зелинского, а телефона у тебя нет. Ноги сами сюда привели. Или сердце. Квартиру вот разменял. Жене с сыном однокомнатная, мы пока в коммуналке поютимся, а денег заработаю – обменяем на квартиру с доплатой.

- Знаешь, думаю, у нас будут деньги…

Уговорила Ганя бабушку переехать в её квартиру, а домик продать. Так что не с пустыми руками приехала Ганна в Москву. Обменяли комнату на кооперативную «двушку», хоть и на окраине, но зато свою.

Жили они душа в душу, вот только детей не было. Долго ходила по врачам, да всё бестолку. Пётр работал, ездил в командировки, а Ганна занималась домом.

Однажды в дверь позвонили, и на пороге появилась импозантная женщина с маленьким ребёнком. Не поздоровавшись, по-хозяйски зайдя в квартиру, сказала:

- Ишь, муженёк бывший, нас с ребёнком в маленькую квартирку отправил, а сам в «двушке» жизнью наслаждается с молодухой. Где он?

- В командировке, - растерялась Ганна.

- Не боишься, что ещё помоложе тебя привезёт?

- Я ему верю.

- Да мне начхать. Но у меня обстоятельства. Я уезжаю за границу на год, Лёнчик будет жить с отцом.

Женщина втолкнула в комнату мальчишку, поставила небольшой чемоданчик. И удалилась, оставив зарёванного ребёнка застывшей в ступоре Ганне.

Через год мамаша не вернулась, правда, не очень часто звонила и деньги иногда высылала. А Ганна прикипела к Лёнчику, как к родному. Он её называл мамой Ганей. А как иначе? И в школу она мальчонку повела, и с болячками справлялась, и колыбельные ему пела, когда он поначалу уснуть не мог. Девять лет рос на её глазах Лёнчик. Потом вернулась мамаша. Пётр не отдавал ребёнка, да и мальчик не хотел уезжать, но бывшая жена подала в суд, который был на стороне родной матери. Надавила на жалость, мол, одинокая такая, всё время о сынке думала, когда по чужим странам скиталась. Для его же светлого будущего деньги зарабатывала, а сынок не может жертву оценить. Очень Пётр переживал, сердце барахлить стало. И Ганна места себе не находила. Лёнчик к ним приходил часто, но видела она – потух взор у мальчишки.

***
Подошёл Слон с каким-то мужиком.

- Вот, Ганна, знакомься, это Петрович. Будет тебе подыгрывать на гармошке.

- А как же Лариска?

- Да ей чего? Она тут развлекается. Живёт с родителями. Сегодня здесь, завтра надоест. А Петровичу работа нужна. Да и песни твои под гармошку лучше будут звучать, чем под гитару.

Привыкла она к Лариске. Хорошая девчонка. Но со Слоном не поспоришь. Она вообще не умела спорить. И отстаивать свои права никогда не умела. И здесь оказалась именно поэтому.

***
В девяностых годах жить стало тяжело. Петра уволили с работы – не нужен стал специалист. Всё кругом рушилось, и металлургическая отрасль тоже. Жданов стал Мариуполем и в конце концов оказался в другом государстве. Бабушка умерла, не успев приватизировать квартиру, и последняя связь с родным городом была утеряна. Пётр устроился охранником на платную автостоянку. Ганна тоже хотела идти работать, но без специальности и опыта её никуда не брали. Только Лёнчик радовал – поступил в МГУ на бюджетное отделение юридического факультета.

Ганна простыла и сидела дома, на улице шёл дождь, она выглянула в окно, и сердце захолонуло – всё было черным-черно, в висках застучало: «Злой дождь, очень злой. Не к добру это…» Телефонный звонок прозвучал взрывом в тишине квартиры.

- Ганна Степановна? – металлический голос в трубке прогремел как приговор. – Ваш муж Пётр Ефимович Громов скончался в городской клинической больнице. Инфаркт.

Дальше она смутно помнила, как позвонила Лёнчику. Он и занимался похоронами. Ганна находилась в полной прострации. Как же так? Ведь Пете ещё и пятидесяти не было. Девять дней чёрный дождь лил, не переставая. Лёнчик так за неё боялся, что не отходил от своей мамы Гани. Потом она немного пришла в себя, почти каждый день ездила на кладбище. Сороковины отметили вдвоём с Лёнчиком.

- Мама Ганя, я уезжаю на практику. Как ты тут без меня? Может, остаться?

- Что ты, милый, поезжай. Я ничего. Завтра начну хоть какую работу искать.

- Я скоро окончу универ, устроюсь на работу. А пока и помочь не могу, - сокрушался Лёнчик.

- Поезжай, сынок. Я справлюсь.

Не справилась. Пришла с кладбища, но её ключ не подходил к замку почему-то. Вдруг дверь открылась, и Ганна с удивлением увидела бывшую Петину жену в своей квартире.

- Что стала? – вызверилась женщина. – Иди, вещички свои собирай.

- Да вы что? Это моя квартира.

- Ошибаешься, дорогая. Это теперь квартира моего сына – Петькиного наследника. Он мне ключи дал, чтобы я замок сменила, пока в отъезде будет. Ты-то какое отношение к Петькиной квартире имеешь? Ты никто, и звать тебя никак. Не жена, а полюбовница.

Отношения свои Ганна с Петром не оформляли. Жили в любви и согласии и не задумывались над бумагами. Правда, Пётр незадолго до смерти говорил, что надо бы в ЗАГС сходить, чтобы потом обвенчаться. Не успели.

- Но вы же знаете, что мы вместе с Петей покупали эту квартиру.

- Да ладно! Петькина это квартира, кооперативная, на него и оформлена, а ты здесь только прописана. Но ничего, через полгода я тебя отсюда выпишу. И имей в виду, ни один суд тебе не поможет. Так что собирай вещички, я жду, - и зло добавила: - Не будешь же ты у Лёнчика под ногами путаться. Он взрослый уже, ему семью свою заводить надо.

- Это он так решил? – Ганна не могла поверить в то, что слышала из уст этой неприятной женщины.

- Конечно, он. Не отказываться же от отцова наследства ради бабы, которая увела отца из семьи. Давай, давай, шевелись.

Ганна, как под гипнозом, собрала самое необходимое в старый чемодан. Хорошо, хоть вспомнила про документы и сберкнижку (позаботился Петя – на её имя оформил) и вышла из своего дома в никуда. Её преследовал чёрный злой дождь.

Первую ночь провела на вокзале. А ехать ей было некуда. Самое страшное - осознать, что она абсолютно одна в этом мире. На следующий день сняла комнату. Деньги на сберкнижке ещё были. Но работу так и не нашла. Как-то забрела в этот подземный переход. И запела. Тут Слон и взял её под опеку. Ганна не считала годы, которые мелькали сменой сезонов, а дожди были какими-то серыми, ничего не предвещающими.

***
- Знаешь, Лариска, сегодня произойдёт что-то хорошее, возможно, невероятное. Не переживай, что Слон тебя выпроваживает.

- Баба Ганя, мне мамка не разрешает дома на гитаре играть, ругается. И денег не даёт.

«Баба Ганя, - подумала Ганна. – Павлик назвал так, и прикрепилось. А ведь я не старая совсем, запустила себя с этой жизнью».

- Не зови меня бабой, Лариса. Я просто выгляжу так, потому что не ухоженная. Но всё изменится.

- Слушай, баба, ой, прости, Ганна. Там паренёк симпатичный уже долго стоит и глаз с тебя не сводит. О, сюда идёт.

Ганна уже ничего не слышала, только видела Лёнчика. Он шёл к ней и улыбался.

- Мама Ганя, как же долго я тебя искал, - он взял Ганну за руку и повёл из перехода на улицу, где не унимался добрый дождь. За ними поплелась Лариска. Вслед орал Слон: «Куда собрались? А ну вернитесь!»

- Лёнчик, Лёнчик, - повторяла Ганна.

- Мать сказала, что ты в Мариуполь уехала. Я туда запросы посылал, но ответа не было. Уже не знал, что и думать. А тут у меня машина сломалась, пришлось на метро добираться. Я как голос услышал, сразу понял, что это ты. Просто чудо, что машина не завелась. Хватит скитаться, у тебя квартира есть. Если захочешь, вместе жить будем.

Ганна плакала, слёзы перемешивались с дождём. И Лариска плакала, сунула в руку Ганне бумажку с номером телефона и пошла домой.

- Мама Ганя, у тебя же сапоги кушать просят. Мы потом новые купим, а сейчас… Тут где-то сапожная мастерская, а, да вот она. Пошли, пусть сапожник починит, чтобы до дома добраться, а то, говорю ж, машина сломалась, - Лёнчик говорил, а Ганна плакала и ничего ответить не могла. – Не плачь, мама, теперь всё будет хорошо.

- Знаешь, Лёнчик, - сквозь слёзы заговорила наконец Ганна, - мы, когда с твоим отцом познакомились, шли по парку, а у меня каблук сломался. Я шагала по лужам босиком. И тут Петя увидел мастерскую недалеко от входа в парк. Мы туда зашли, он оплатил ремонт, а сам сказал, что на улице покурит. Пока сапожник чинил каблук, я выглянула на улицу, а его там нет. Я так расстроилась, решила, что такая девушка, как я, ему неинтересна. А он, оказывается, за цветами бегал. Запыхавшись, ворвался с охапкой белых лилий, как раз туфли мои готовы были, а сапожник и говорит: «Вся жизнь с ним у тебя, деточка, будет нежна и красива, как эти лилии». Прав был старик, жаль только, что рано ушёл Петя, - слёзы высохли, и Ганна улыбнулась Лёнчику. – Я всё-таки не одна в этом мире.