Через открытую дверь в мастерскую волнами вливался горячий воздух. Время к обеду и ни одного посетителя. Чтобы не терять время даром Антонио взялся править сапожный нож.

Днем в жару вряд ли кто придёт, можно будет отдохнуть. Последние дни старику всё чаще не хватало воздуха, сердце тогда билось как маленькая испуганная птичка и Антонио всякий раз вспоминал как в детстве с друзьями ловил птиц и как трепетало в ладони крохотное тельце, когда он доставал добычу из сети. Иногда птица вырывалась и от этого было досадно и радостно одновременно.

Антонио вспомнил слова отца: "Хороший сапожник никогда не заснёт голодным". Он делал сапоги и туфли были не хуже отцовских, но что толку, люди теперь предпочитают одинаковые фабричные башмаки. Не сказать, что Антонио бедствовал — много ли нужно старику? — важнее было чувствовать, что ты при деле, видеть, как люди радуются, принимая хорошую работу.

Пора было закрывать дверь. Старик вышел во двор, подставляя лысину полуденному солнцу и задержался, рассматривая белого голубя. Птица облетела двор и спустилась совсем рядом, вызывающе чистая, как не от мира сего. Антонио вспомнил, как они с Марией венчались и как она выпустила двух таких же белых голубей. Пара долго кружила над ними, будто не желая расставаться с Марией. "Хороший знак", — одобрительно кивали головами гости, радуясь за молодых.

— Погоди минутку, я быстро, — Антонио поспешил в дом за угощением для птицы.

Звон колокольчика застал его на кухне. Пришел ученик булочника за туфлями хозяина.

Марко был верен себе — мальчишка принес только половину положенной цены и вчерашнюю лепёшку в довесок. Лепешка уже начала черстветь, вряд ли такую кто-нибудь купит.

Антонио улыбнулся: "Ничего не меняется". В детстве мать отправляла его в ту же булочную к отцу Марко со словами "Проверь, чтобы Филиппе на всунул тебе вчерашний хлеб!"

— Передай хозяину, чтобы не жалел масла. Тогда фокачча долго не черствеет, — и, задумавшись на минутку, добавил, — нет, лучше не говори. Скажи, что Антонио благодарит, хлеб как раз кстати.

Когда старик вышел вслед за мальчишкой, голубя уже не было.

Антонио остался обедать дома. Иногда, в удачные дни, он заходил выпить стаканчик вина и поговорить в тратторию к старому Пьетро - другу детства, но сегодня хотелось побыть одному, да и заработка не было.

Немного кукурузной каши и простокваша. "Простая еда — самая полезная", — вспомнил он поговорку жены — так она оправдывалась, если обед был слишком скромным.

"Да, Мария, самая полезная. Ты видишь, я всё делаю как ты любишь", — Антонио иногда проговаривал мысли вслух.

Сегодня был необычный день. День воспоминаний. Родители, друзья детства, жена, дочь - все как будто были рядом, по очереди задавали вопросы и рассказывали свои истории.

А вдруг Тереза сегодня вернётся?

Это были самые трудные для сердца воспоминания, но время вылечило и эту боль.

Единственная дочь — чистый ангел, как говорили о ней все, в канун дня рождения попросилась покататься на лодке со своим дядей — ему только сладили новенькую баркетту. Мария была не против — дядя Маттео был её любимым старшим братом, а Тереза так загорелась этой прогулкой, что отказать было невозможно. Да и причин отказывать не было.

Баркетту нашли на третий день прибитой к берегу. В лодке осталась шляпка Терезы, но ни её, ни Маттео с тех пор никто не видел.

Проходили годы, но надежда встретить дочь не умирала. Каждый день, утром и перед сном, Антонио обращался к Богу с просьбой оградить дочку от бед, как будто она была несомненно жива и встреча с ней — только вопрос времени.

Дважды в год он доставал из сундука сапожки, те самые, что пошил дочке в подарок, но так и не успел её порадовать, проветривал их, втирал масло, покрывал воском, каждый раз переживая радость будущей встречи, не задумываясь, что Тереза, где бы она не была, давно уже не та непоседливая девочка, какой она осталась в памяти.

Только после смерти жены ожидание встречи стало тускнеть. Если жена ушла, не дождавшись дочери, то и с ним может случится то же самое.

В старости они с женой часто шутили о смерти, как будто эти разговоры могли примирить их с неизбежностью расставания.

— Не муж для жены, а жена для мужа, - цитировал Антонио Писание, — ты должна будешь похоронить меня. К тому же я старше. И во всякую дверь сначала входит муж, разве не ясно?

— А ты вспомни, как клялся мне, что будешь со мной всегда! - Мария подходила к нему сзади, обнимала и наклонялась к самому уху, — давай просто жить и радоваться. А там — как будет. Господу виднее.

Антонио овдовел без малого год назад и как только мог старался поддерживать привычный для жены порядок: чистил кухонную утварь, мыл полы и окна, ухаживал за цветами, будто продолжал заботится о своей Марии. Жена перед смертью просила его не грустить, когда он останется один, и он не грустил, встречая и провожая каждый день с благодарностью.

Раз в неделю, а то и чаще, приходил кто-нибудь из племянников или внуков - старшие посылали их помочь по хозяйству. Антонио ходил с ними на рынок, расспрашивал о новостях, покупал угощения. Сестра Марии даже обижалась, что он слишком легко переносит утрату. "Я стараюсь жить так, чтобы Мария радовалась, глядя на меня", — успокаивал он ревнивую старуху, — разве есть у меня право грустить? Я прожил счастливую жизнь, в доме всегда найдется вино и еда для гостя, чего ещё можно просить у Бога?" Свояченица смягчалась, даже, казалось, немного завидовала ему: "Ты, может, и правда, святой, раз видишь только хорошее".

#

Антонио проснулся легко, как просыпаются дети от солнечного луча. Сон ускользнул, осталось только чувство радости и какое-то неясное волнение, будто причина этой радости вот-вот прояснится.

Он только успел одеться, как услышал звонок. "Одну минуту, уже иду!" — крикнул он, спускаясь в мастерскую.

На пороге стояла незнакомая девочка лет тринадцати, почти девушка.

— Здравствуйте, господин сапожник! Вы ведь сапожник?

— Ну да. Это я, — Антонио шагнул во двор и показал рукой на вывеску, — сапожная мастерская Бенедетти. Антонио Бенедетти к вашим услугам.

Девочка с облегчением вздохнула. Было понятно, что клиент она небогатый. В потёртой соломенной сумке за свёртком из ветхого сукна виднелась бутыль с молоком.

— Проходите, моя милая.

— Мы здесь недавно, поэтому я не сразу вас нашла и боялась ошибиться. Мама сказала, что вы…, что вы можете… вот, — девочка развернула сверток и потупила глаза.

Антонио взял башмак, сел на свое место за верстаком и надел очки.

— А где второй?

— Мама говорит, что левый ещё ничего, походит… Она… Понимаете, у нас сейчас совсем мало денег, может быть, вы согласитесь взять за работу немного молока и сыра?

— Молока и сыра… А как тебя зовут, милая? — Антонио исподволь наблюдал за девочкой. От ботинка почти ничего не осталось. Проще было сшить новый.

— Тереза. Мы из Салерно, приехали сюда год назад. Здесь живёт моя тётя. Мама устроилась на фабрике. Я тоже хотела, но мама не разрешает, говорит, лучше пойти в прислуги. А как я пойду без обуви?

— Понятно. А отец?

— … Папа был рыбаком, пока не заболел. Я была совсем маленькая. У нас был тогда свой дом…

Девочка замолчала и закрыла глаза. Антонио продолжал вертеть в руках остатки ботинка, словно раздумывая, как его починить. "Наверно, молится сейчас, — подумал он, — но я же не чудотворец…"

— Значит, ты Тереза из Салерно… Погоди-ка немножко. Схожу поглядеть, есть ли подходящая кожа.

Через минуту Антонио вернулся со свёртком.

— Вот что Тереза. Твой ботинок я забираю. А взамен, вот тебе пара других. Посмотри, должны быть впору. Они тебя долго ждали, не отказывайся, — Антонио протянул девочке пару сапожек.

— … Но они же совсем новые!

— Да. А зачем тебе старые? Видишь ли, у нас, у сапожников, есть такая традиция: раз в год мы дарим новому клиенту пару новой обуви. Это приносит нам удачу.

— …

— Бери, бери, не сомневайся.

— Они мне как раз по ноге!

— Вот видишь. Ты теперь можешь идти. И будь счастлива.

Антонио задержался у двери, прислушиваясь. Девочка через несколько шагов остановилась, сняла носочки и неудобные шлепанцы, из которых она давно выросла, и пустилась босиком по ещё горячей мостовой.

Посидев немного в мастерской, Антонио снова поднялся в спальню. Почему-то он был уверен, что работы сегодня больше не будет.

Старик остановился у окна. Солнце уже скрылось за стеной соседнего дома. Через час придёт прохлада, затянут свою песню цикады.

Антонио представил, как маленькая Тереза бежит по улице прижимая к груди подарок… Пусть будет счастлива. У неё столько всего впереди.

Старик смотрел во двор, будто в собственную душу. За долгие годы всё здесь стало частью его самого.

Кипарис, который посадил крёстный, всё еще крепок. Надо бы отпилить сухую ветку внизу. Мария не допустила бы такого беспорядка.

Антонио закашлялся. Доктор Ганс говорил, что кашель из-за слабого сердца. А Мария — что от работы. "Не сиди согнувшись весь день! Встань, подойди к дереву и поблагодари Господа, что дал тебе такую жену как я"! — Мария думала, что кипарис делает воздух целебным. Может и так, только от старости нет лекарства. Где теперь доктор Ганс? Где теперь Мария?

Шум крыльев вывел старика из задумчивости. Белый голубь, такой же, как утром, сделал круг над крышами и сел на подоконник рядом с Антонио. Птица была спокойна и, кажется, совсем не боялась человека.

— Ты вернулся! Погоди, поужинаем вместе! — Антонио отошел от окна.

"Нужно спуститься, взять лепешку". Антонио сделал несколько шагов и остановился. Не хватало воздуха. Старик опёрся рукой о стену и сел на пол лицом к окну. Страх подступил к горлу… "Ничего, сейчас немножко передохну и встану", - успокаивал он себя.

Голубь взлетел и стал кружить над двором. Антонио следил за ним, будто сквозь туман, изо всех сил сопротивляясь подступившей дурноте и страху: один круг, второй, третий — тревога отступила, стало легко, казалось, само время замедлилось, теперь Антонио словно глядел на мир глазами птицы: за мозаикой крыш виднелось море, солнце покрыло золотом перистые облака над горизонтом, вот родной двор, такой маленький с высоты, горы за городом — кажется, можно разглядеть каждое дерево на склонах, всё знакомо и всё как будто новое… Антонио понял, почему: ни в чем не было никакого изъяна, как в оперении голубя.