В ангаре был полумрак. Рассвет только начинался, техники и инженеры ещё допивали чай на своих кухнях, не пройдёт и получаса, как здесь будет светло и шумно. Два вертолёта со снятыми лопастями, притёртые чуть не впритык к стенам ангара, казались спящими сюрреалистическими чудовищами. Сергей заметил полоску света в коридоре второго этажа и затопал унтами по железной лестнице. Свет шёл из бытовки. За дверью переодевался начальник смены.

– Арон, привет! Можно я лыжи заберу с вертушки? До вечера? На рыбалку летим. Заодно ёлку присмотрю. Тебе не нужно?

Арон, с классической кудрявой шевелюрой и постоянной готовностью к шутке, был живым опровержением антисемитских стереотипов. Самые что ни на есть рабочие руки. Даже самые молодые и дерзкие технари, неспособные, казалось бы, оценить достоинство скромности и честности, вели себя с ним просто, без зубоскальства.  Говорили, что у Арона восемь младших братьев и сестёр и он до сих пор чуть не ползарплаты отсылает маме куда-то в Хабаровский край.

– Нет, спасибо, нам привезли уже. А куда летите?

– На Круглое.

– Да, там есть где. Бери, только не задерживай. Возьми с борта, который у лестницы. Дальнюю сегодня выкатываем. А что это у тебя за пазухой? Ты же, вроде, не пьёшь?

– Фотоаппарат. Похожу, поснимаю. Чему ты радуешься? Ещё не известно – что хуже для семейного бюджета!

– А как он на морозе?

– Проверено. Это Киев-19, там шторки металлические, в общем, – не как у Зенита.

– Ну-ну...

У вертолёта уже собрались рыбаки. Толстяк сварщик дядя Женя взял с собой самый обыкновенный деревянный стул и сидел на нем с гордым видом, рассказывая рыбацкие байки.

– А правда, что у тебя блёсны серебряные, дядя Женя?

– Это крючки у меня серебряные. А блёсны – золотые! Кому какое дело, какие у меня блёсны? Я на гвоздь поймаю больше тебя, умник!

– Ты лучше скажи, дядь Жень, клёв будет сегодня?

– Я что – водяной? Нет, не особо. Я больше на жерлицы рассчитываю. Щука рыба надёжная – одну поймал и уже с уловом.

Бортмеханик махнул рукой изпроёма двери вертолёта и пассажиры выстроились в очередь.

– Бумаги у кого? Сколько вас?

– Вот. Тринадцать.

Бортмеханик пересчитал головы.

– Садитесь. Мы сначала подвеску перенесём, потом вас высадим. Потом - на Ларино. Вернёмся за вами к четырём. Все слышали? В четыре!

Двигатели уже гудели, в лицо Сергея порывом ветра бросило тёплую сладковатую струю выхлопа. Он поднимался последним, забросив рюкзак c ледобуром и лыжи на борт, задержался на секунду перед трапом, оглянулся – полоса огня на горизонте и края облаков, выхваченные невидимым ещё солнцем, через минуту исчезнут, а пока – вот она граница ночи и дня, красота, которую не опишешь, и которую, сколько Сергей ни бился, не удавалось передать на фотографии.

Высаживались уже при ярком свете.Вертолёт завис рядом с берегом, шасси лишь на сантиметр продавили укатанный ветром снег. Сергей, задыхаясь от порывов поднятого винтом ветра, успел сделать несколько снимков: дядю Женю, сразу усевшегося на любимый стул рядом с трапом, и общий план сгрудившихся рыбаков с взлетевшим вертолётом позади.

После полёта тишина казалась непобедимой природной стихией – как свет или воздух, стихией, которая легко и незаметно поглотила придуманный людьми шум, так же, как небо незаметно растворило точку улетевшего вертолёта.

– Все запомнили? Улетаем в четыре! – горластый начальник службы спецтранспорта взял на себя привычную роль ответственного, – собираемся на этом месте в полчетвёртого! Ещё раз: в полчетвёртого на этом самом месте!

Люди занялись своими делами. Кто сам по себе, кто в группах по двое-трое, разошлись по огромному нетронутому белому полю, вычерчивая замысловатые линии следов, принялись бурить лунки.Остались не месте только дядя Женя и Сергей.

– Побежали... Идите, идите, мне больше достанется! А ты чего не бежишь?

– Сейчас убегу. Но недалеко. Посижу немного и за ёлкой пойду.

Характер у дяди Жени был тяжёлый. «Много лишнего характера», – подумал Сергей, глядя на квадратную фигуру сварщика.

– Только вокруг меня не бури! За тридцать метров пожалуйста! Я тут жерлицы поставлю. А ты вон там попробуй, – дядя Женя махнул рукой, – вон видишь куст торчит? Вот, не доходя метров десять поверни направо, от берега метров двадцать, там поглубже должно быть.

– А ты чего?

– А мне и здесь хорошо.

«Хитёр старик. Я там набурю, уйду в лес, а он на мои лунки перейдёт!» – догадался Сергей.

– Ладно. Мне не жалко.

Рыбачил Сергей без страсти, скорее для очистки совести. Не терпелось взять фотоаппарат, встать на лыжи и уйти в лес. Тем более – клёва не было. Пять окуньков за полтора часа. Самый мелкий пошёл на наживку: от одной из лунок к воткнутой в снег палке тянулась капроновая нить, внизу, у дна, она заканчивалась стальным поводком с продетым сквозь жабры живца двойным крючком.

Решив, что долг рыбака выполнен, Сергей закусил бутербродами с чаем и встал на лыжи.До леса было около километра. Ветра почти не было, при минус двадцати в куртке на меху, ватном комбинезоне и унтах было тепло даже без движения, а на ходу было просто жарко. Сергей расстегнул воротник и снял шарф. Двигаться было тяжелее, чем он ожидал – привычки к лесным лыжам у него не было.

Наконец, заснеженное сухое болото с редкими чахлыми деревцами закончилось. Сергей остановился на краю лесной гривы, посмотрел на часы: «Без пяти двенадцать. Пятнадцать минут до озера, пятнадцать - на сборы, полчаса - резерв, итого у меня почти два с половиной часа. Можно не торопиться».

Солнце выглянуло в просвет облаков и пейзаж, словно по команде осветителя, стал объёмнее. Снег заискрился так, что приходилось щурить глаза, след лыжни стал резким, облака как будто отдалились. Сергей снял ушанку, подставил лоб солнцу и зажмурившись слушал шум кедровых крон, пока вспотевшая голова не стала мёрзнуть.

«Как снять этот берег леса? Переход от света снаружи к тени внутри?» - Сергей сделал несколько снимков с разных точек, но чувствовал, что всё это не то, не схвачено главное – ощущение медленного зимнего ритма, живого дыхания спящего леса.

Двигаться было трудно, лыжи из аварийного комплекта Ми-8 – обычные широкие деревянные лыжи с брезентовым кольцом для ноги глубоко проваливались в рыхлый снег и то и дело натыкались на препятствия. Сергей выбился из сил в поисках удачных кадров и подходящей пихточки, так что, приметив сломанную осину, остановился передохнуть. Ствол был сломан высоко и уходил наклонно под снег. Сергей достал из-за пояса маленькую садовую пилу, спилил мешавшую ветку и лёг на ствол. Дыхание и пульс быстро успокоились. Сергей отогнул уши шапки, – снова, как перед входом в лес, стал различим шум ветра в верхушках кедров и елей – фон, который только подчёркивал тишину. Внизу воздух застыл. Казалось и само время здесь застыло, заснуло под монотонную колыбельную ветра.

После чуть слышного стука – как будто ветка ударила о ветку и следом коготь скользнул по коре, недалеко за головой упала горсть снега. Невидимая белка выдала своё присутствие. Звуки были такими отчётливыми, выпуклыми, что картинка происходящего вырисовывалась сразу, без помощи зрения, – ясно было какой получился след от упавшего снега и легко было представить, как метнулся по стволу и снова замер осторожный зверёк. И снова тишина...

Сергей посмотрел на часы. Без двадцати час. Время уходило незаметно. Пора было определятся с ёлкой и возвращаться. Сергей осмотрел уже с десяток подходящих молодых пихт и каждый раз казалось, что вон та, следующая, ещё красивее.

Неожиданно наступили сумерки. Нет, должно быть, это плотное облако, ещё слишком рано...

Пошёл снег. Сергей обрадовался – перемена обещала новые кадры. Жаль, плёнка почти кончилась. Сергей прошёл по дереву вверх, встал поустойчивее, сделал пару снимков с вилкой в пол экспозиции, потом повторил с другой диафрагмой. Снимал падающий снег, его движение... – «Эх, залезть бы повыше, на самую макушку, вот был вы вид!»

Ветер усилился. Сергей вдруг пронзительно осознал, что его лыжня продержится при таком снеге недолго, а без лыжни и без солнца он обратную дорогу не найдёт, слишком много он петлял, не замечая ориентиров, да и какие ориентиры в лесу - можно весь день проходить по кругу.

Сергей соскочил в снег и, провалившись по грудь, с трудом пробрался к лыжам, потом снова залез на ствол. «Спокойнее, времени ещё много!», – успокоил он себя, выравнивая дыхание. Выбор пихты сразу стал простым делом – Сергей направился к ближайшей, последней из понравившихся. Утоптал снег у основания деревца, отпилил с запасом по длине. Теперь всё. Можно возвращаться.

Шум ветра слышался даже на ходу сквозь опущенные уши шапки. Стало совсем темно, снег был не крупный, но густой, такой снегопад мог длиться долго. Сергей поймал себя на мысли, что одновременно с растущей тревогой он продолжает любоваться пейзажем:«Дома будем любоваться, когда проявим и напечатаем», – успокаивал он себя, уже отчётливо понимая, что теряет след. Лыжню заносило на глазах. Через несколько минут подсказки кончились, идти можно было в любую сторону.

Сергей остановился. Глянул время – десять минут второго.  Можно час проспать, а потом не торопясь дойти. Сергей оглянулся, мысленно прочертил свою траекторию от места отдыха. Если уж ориентиров нет, резонно было бы продолжать двигаться в том же направлении. Грива, скорее всего, не такая уж большая. Заходил в неё Сергей с узкой стороны, во всяком случае, лес не стоял перед ним широким фронтом. Ну километр, ну два, ну, даже, пять, – если уйти вбок и выйти с другой стороны гривы, все равно за два часа доберёшься. Если, конечно, угадаешь направление...

Сергей впервые пожалел, что бросил курить. Спички бы сейчас не помешали. О ночёвке без огня в отсыревшей от пота одежде думать не хотелось.Сергей отметил дерево, подпилив и сломав на нем пару веток, и двинулся к выбранному ориентиру, по дороге намечая следующую точку прямой траектории.

Пихта на плече, хоть была и невелика, мешала: закрывала обзор, цеплялась за ветки. Сил было потрачено много и лишние усилия вызывали раздражение. Сергей представил, как дочка обрадуется, как будет осторожно трогать мягкие пихтовые иголки, как он будет петь с ней: «Елочка-ёлка – лесной аромат. Очень ей нужен красивый наряд...». Представил жену в привычном халате, с животом и особенной улыбкой, какая бывает только у беременных и, может, ещё у святых. Идти стало как будто легче. «Главное - не кружить», – Сергей оглянулся, сверяя выбранные ориентиры и тут же повалился набок, зацепившись ногой за ветку. «А ещё главнее – лыжи не сломать! – подумал он, поднимаясь, – все, привал!»

Сергей достал из кармана моток верёвки, привязал конец у среза ствола и, поворачивая деревце, стянул свою пихту в кокон – так удобнее нести. Передохнул, привалившись к стволу, пожевал снег. «Без пятнадцати два. Когда же кончится этот лес!»

Через полчаса показался просвет между деревьями. Настраиваясь на худшее, Сергей сдержался, чтобы не побежать, ... нет, место было незнакомое. За лесом было все то же сухое болото с редкими невысокими сосенками и берёзками, но вдалеке, за снежной пеленой, в той стороне, где должно было быть озеро, угадывалась полоса ещё одной гривы. Облака стояли низко, над самыми кронами, в какой стороне солнце можно было только гадать.

«Похоже, я вышел с левой стороны. Значит, поворачиваем направо и идём вдоль леса. А если я вышел с другой стороны? Ошибиться нельзя. Стоп! У нас взлётная полоса сто сорок восемь на триста двадцать восемь градусов. Заходят на посадку с севера на юг. Значит, господствующий ветер - на триста двадцать восемь!» – Сергей обрадовался своей сообразительности, как не радовался ни на одном экзамене. Хоть и был он радиоинженером, но с лётчиками дружил и полётные карты рассматривал не раз. Озеро было километров на восемьдесят южнее аэропорта. Почти строго на юг. Высадили их без захода, прямо по курсу, и вертолёт потом полетел дальше на юг - на Ларино, то есть, получается, высадили у южного берега озера. Картинка складывалась, если, конечно, ветер дул в среднестатистическом направлении.

«А ведь мне и хотелось повернуть направо!» – Сергей повернулся спиной к ветру, взвалил на плечо ношу и, сдерживая нетерпение, двинулся в путь. Совсем недавно, в очередной раз зацепившись за ветку и окатив себя снегом, он раздумывал – не бросить ли пихту, но желание порадовать жену с дочкой, дополненное гордым мужским упрямством, было сильнее страха и усталости.

Снег стал реже, а ветер – слабее. Сергей все чаще перекладывал пихту с плеча на плечо – затекали руки, но мысль об отдыхе казалась предательской – время таяло, а тревога росла.

«Десять минут четвёртого. Как бы там ни было, мимо озера я не проскочу!»

Наконец, слева показалось чистое пространство. Напряжение спало, Сергей снизил темп, только сейчас почувствовав, как же он устал... Странно, что не было видно никого из рыбаков, они ведь разбрелись по всему озеру...Сергей подошёл к берегу. Снег почти прекратился, был виден лес на противоположной стороне. Это было другое озеро. Гораздо меньше Круглого. Похоже, ветер его обманул.

Сергей бросил пихту и упал на спину. Редкие снежинки под стук сердца возникали из белой мглы, падали на лоб, на щёки. Ни паники, ни страха Сергей не чувствовал. Мысли были отчётливыми и простыми: «Скоро стемнеет. Нужно решить – продолжать идти, или устраиваться на ночлег. Напилить лапника, может – сделать какую-то крышу... Они же заметят, что меня нет, сделают круг, может увидят лыжню... Если опоздают, прилетят под самый закат, кружить будет некогда, да и не видно уже будет...». Сергей вспомнил утро: завтрак, сонную жену, как она собирала ему еду – «И чего тебе дома не сидится!». Из оцепенения его вывел Арон – Сергей вспомнил его слова, когда тот отдавал лыжи: «Бери, только не задерживай».

Взял – нужно отдать. Сергей встал и пошёл дальше, оставив драгоценную пихту, не раздумывая и без сожаления, просто пошёл вперёд, как будто в этом была самоочевидная, естественная необходимость, как снегу – тихо падать, а ветру – шуметь в верхушках кедров.

Он шёл спокойно, не глядя на часы, будто плыл по течению, будто он стал своим в этом спокойном белом мире, где никто никуда не торопится, где всё идёт своим чередом. А когда впереди открылась картина со знакомыми очертаниями, с маленькими темными фигурками на огромной тарелке озера, он не удивился и даже не ускорил шаг – всё было правильно: он честно отработал свою роль и мир – лес, снег и озеро, тоже был с ним честен.И только добравшись до своего рюкзака и допив остывший чай, он почувствовал, может быть – как реакцию на долгое перенапряжение, огромную благодарность, не адресованную никому и ничему конкретно, заполнившую грудь благодарность за всё, – за то, что мир именно таков, и что он, Сергей, занимает в нем своё место.

Палка жерлицы лежала поперёк лунки. Сергей потянул верёвку – что-то есть! Щука сопротивлялась вяло. Только у самой лунки, в которую рыбина проходила с трудом, пришлось повозиться.С уловом в рюкзаке и ледобуром в руках, Сергей направился к месту сбора – к дяде Жене.

– Явился! Следопыт! Ты чего лыбишься? Времени знаешь сколько? Твоё счастье, что не прилетели! Думаешь, тебя бы стали ждать? Кому ты нужен, кроме бабы твоей! Я бы даже на поминки по тебе не пошёл!

– Да знаю я, ладно, дядь Жень, не ругайся. Это всё снег. Лыжню замело. Я ведь чудом вернулся, думал – всё уже... Ты, пожалуйста, не говори никому.

– ...

– Поймал чего-нибудь?

– Кошке! – сварщик кивнул на разбросанных у лунки окуней.

Сергею вдруг непреодолимо захотелось сделать дяде Жене что-то хорошее, поделиться радостью. Радостью жизни, которая даётся даром.

– Дядь Жень, возьми, вот, будь другом, – Сергей вытащил из рюкзака мешок с ещё не застывшей щукой, – там, на твоём месте, правда поглубже. Моя всё равно рыбу чистить не будет. Токсикоз у неё. А мне некогда.

– Так зачем ловил тогда? Хорошая... Везёт дуракам... А ёлка твоя где?

– Там... Неважно. Главное, что я здесь...

– Да... Тихо! ... Вроде летит!

Рыбаки один за другим вставали и разворачивались в сторону нарастающего гула. Сергей смотрел на быстро увеличивающийся силуэт вертолёта и вместе с охватившим всех радостным возбуждением чувствовал непонятную, до слез щемящую печаль, как будто он оставлял на этом озере что-то драгоценное, что-то, чего в его жизни, может быть, больше никогда не будет.

Он развернулся в сторону леса и зачем-то снова снял шапку. «Я вернусь, – прошептал он самому себе, небу и живой тишине, которая скрылась от радостно засуетившихся людей, но – Сергей знал это точно – не исчезла и скоро снова восстановит свою гармонию, – я обязательно вернусь!»