Ещё в сентябре мелочишкой из дырявой сумки просыпался первый снег. Хрустко покатался на загривке ветра, застрял в засохшей траве, заскучал и истаял — только его и видели. А второго и третьего снега всё не было. Рассеянная старушка-зима села чинить потрёпанные пуховые шали перед дорогой да задремала ненароком, замешкалась. Нарядные юбки осени поблекли и обветшали, истлели половой тряпкой, а сменщица всё не приходила. За неимением снега в воздухе металась знобкая пыль, серебрилась в лунном свете, придавая праздничному рождественскому сиянию зловещий сероватый оттенок.

Проснулся Николаша от звуков артиллерии. Помотал тяжёлой головой, протянул руку за пультом. Всю ночь стреляют. Как не надоело? Выключил телевизор, но звуки не смолкли. Холостыми выстрелами хлопала форточка, а в окно беспардонно заглядывала луна. Николаша поднялся с дивана, прошлёпал босыми ногами по ледяному полу, зажёг свет. Всё как всегда. Следы вчерашнего пиршества на столе, грязная посуда в раковине, нетопленная печь. Подошёл к умывальнику. Нажал на кран, который сто лет назад спёр из вагонного туалета. Быстро смочил ладонями глаза, утёрся кончиком замызганного полотенца. Потом взял со стола сигаретную пачку: пусто, — смял и с силой запустил в угол. Бумажный комок описал дугу, отскочил от плиты и завалился за пустой угольный бачок. Не попал.

— Изрядно вчера нахрюндился, — озвучил Николаша результаты теста, — а чё, Рождество же. — Нашёл он себе оправдание и начал внимательно осматривать нестройные ряды бутылок.

В одной на донышке колыхалось. Опрокинул её, приладив к горлышку толстые губы, жадно зачмокал. Пошарил по карманам. Пустые хлопоты: горсть мелочи, даже на пачку сигарет не наберётся. Глянул в зеркало: ну и рожа! Мутные глаза с красноватыми прожилками, набрякшие веки, неопрятная бородёнка. Седые волоски торчат растрёпанной дратвой в разные стороны. Чёрных в бороде становилось всё меньше…

Сколько себя помнил, Николаша всегда любил женщин. Они отвечали ему взаимностью. Последняя, пятая, жена Лариска даже родила ему сына. Познакомились в вагоне. Она пришла из соседнего — попросить у коллеги взаймы пару комплектов белья для пассажиров.

— Чё, новенькая?

— С чего вы взяли? — кокетливо скосила глазки блондинистая проводница.

Гладкая, но не сытая — такие вещи он просекал сразу.

— А почему у вас бельё так быстро закончилось? Вы чё, «китайцев» не используете? — вкрадчиво спросил Николаша.

— Каких китайцев?

— «Китайцы» — это просто. Хотите, научу мастерить? — Голос проводника начал терять обертоны, приобретая низкое и густое звучание.

— Хочу, — доверчиво ответила представительница прекрасного пола.

— Берёте использованное бельё… ну, то, что уже сдали. Слегка сбрызгиваете водой и аккуратненько, — инструктор доверительно приблизился к гостье и, почти касаясь губами её розового ушка, бархатно пророкотал: — очень аккуратненько складываете. Всё, «китаец» готов!

— Но… оно же грязное! Да и мокрое!.. — Блондинка брезгливо передёрнула плечами, но не отстранилась.

— За одну ночь — сильно не запачкается, не успеет, — многозначительно возразил бывалый железнодорожник, отодвигаясь, — а то, что сырое — так это нам наруку. Пассажиры ведь как думают: влажное — значит, чистенькое, недавно из прачечной!

— Один комплект — два раза продавать? — В косеньких глазах прелестницы зажёгся интерес, и она придвинулась поближе.

— Почему — два? Если рейс долгий… а пассажиры заходят и выходят на станциях бесконечно… один «китаец» может принести и три, и четыре рублика в ваш карманчик! — Рука искусителя накрыла нагрудный карман форменной рубашки собеседницы.

— Экий вы… опытный!

И уже потом, после скороспелого терпкого секса в тесном купе под ритм колёс, уходя, в дверях, блондинка выдохнула:

— Меня Лариса зовут.

— А меня Николаша! Приходи! Всегда готов поделиться… опытом.

Лариска родила сына и уехала с ним в неизвестном направлении, бросила Николашу. Где они теперь? Бывший железнодорожник задумчиво почесал подбородок, ввиду невыдающейся значительности которого ему приходилось постоянно носить бороду.

Быстро, словно скорый поезд, промчалась жизнь. Не разглядел и не запомнил промелькнувших за окном лиц. Толстые, предназначенные для целования женщин, губы обиженно скривились.

— Эх, мама, роди меня обратно! — пробормотал Николаша, отворачиваясь от зеркала.

Хотелось похмелиться, но ещё больше — курить. Страдалец вышел во двор, принёс охапку дров и принялся растапливать печку. И вдруг Николаша вспомнил, что нужно починить сапоги одной дамочке. Она принесла их перед Новым годом и очень просила сделать к Рождеству, а когда он сказал, что в праздники учреждение не работает, даже согласилась заехать к мастеру домой и рассчитаться сполна. Записала адрес. Про сапоги Николаша благополучно забыл, всю неделю пил, как и полагается сапожнику.

И вот оно Рождество. Скоро подъедет клиентка и даст денежку… Бормоча под нос: «Курить охота. Ах, как курить охота!» — Николаша достал из пакета ботфорты. Он знал слабые места обуви на высоких каблучищах. Так и есть. «Ну, это мы сейчас мигом исправим!» Осторожно вынул сломанные супинаторы.

И тут взгляд сапожных дел мастера упал за окно. Напротив — остановилась машина. Дверца такси приоткрылась, показались долгие ноги в джинсах и кроссовках, а потом и вся их обладательница целиком. Достала бумажку с адресом…

Николаша метнулся в комнату: неудобно являться перед клиенткой в трусах и драной майке. Пока натягивал штаны да рубашку, длинноногая исчезла из виду. Сапожник сунул ноги в обрезанные по щиколотку валенки и выскочил на улицу. Здание бывшей водокачки, в котором он жил после пожара, представляло собой прямоугольный кирпичный параллелепипед с небольшим окошком. И, хотя имело почтовый адрес: переулок Шамотный, дом три с буквой «а», никто не воспринимал его как жилой дом. Вот и Николашина дамочка уже открывала калитку соседки. Хотел окликнуть, но не успел.

А в доме номер три — без литеры — проживала тётка Холерия — так в переулке называли старую клоунессу с многосторонней и сложной репутацией. Во времена бурной молодости Калерия Эдельвейская была ездовщицей, совершала чудеса воздушной акробатики и купалась в обожании поклонников. Эквилибристка ещё не успела родить детей, откладывая это на потом, когда несчастный случай на арене изменил пропорции её тела. До пояса туловище оставалось по-детски хрупким, а нижняя часть отяжелела и напоминала сундук для реквизита фокусника, ноги разбухли и стали толстыми, как у слонихи Моники. Растеряв поклонников, но не любовь к цирку, Калерия перешла тогда в клоунессы. Смешила публику, и, говорят, получалось. Но и те времена миновали. Осталась лишь любовь к рыжим парикам и немыслимым краскам макияжа.

Как многие люди с неопрятным прошлым, Калерия вдруг осознала, как мало пользы принесла она людям, и решила наверстать упущенное, принялась исполнять своё назначение. Теперь старая клоунесса пользовала на дому: лечила то ли от порчи, то ли от сглаза. Говорили, небезуспешно. Говорили, в её ложку чёрт мёду кладёт…

Николаша её побаивался. Да и было отчего. Однажды, было дело, зашёл к ней по пьяни, пожалился: почему, мол, женщины его разлюбили.

— Раньше отбою не было, а теперь… Да и сам чего-то… этого… не стоит, короче.

Калерия вперила в него немигающий глаз и велела раздеться догола.

Ведьма водила руками перед Николашиным голым телом, и на нём вдруг начали расти, змеиться чёрные курчавые волосы.

— Фу, какая гадоссть, — брезгливо прошипела Холерия.

— Пор-рча, пор-рча! — истошно завопил кто-то сзади.

— Убирай волосы, скидывай на пол, чего стоишь как истукан? — закричала тётка.

— Да как? Они всё лезут и лезут, — Николаша испуганно завертелся, обирая себя руками, ощипывая и сбрасывая на пол буйную растительность, превращающую его в орангутанга.

— Одевайся, иди, — неожиданно сказала ведьма.

— Как — иди? А как же мой… моя проблема?

— Перестав грешить, надо начинать …аяться, — проскрипела клоунесса и грузно осела в кресло.

— Что надо делать? — переспросил Николаша, не расслышав последнее слово.

Но старая ведьма уже громко храпела.

Очнулся Николаша у себя в каморке на бывшей водокачке, переулок Шамотный, дом три а. Что это с ним было, он так и не понял. Потом при встрече у магазина попытался спросить Калерию, что же ему надо делать. Но тётка прикинулась ничего не понимающей.

— А? Где беру навоз? — Приставила к уху ладонь, словно глухая. — Так это цирковые… коллеги из цирка привезли. От Моники нашей. Хочешь, и тебе привезут?

— Зачем мне слоновье говно?!! — решительно возразил сапожник.

— Видишь, как рясно на нём мальвы цветут? — Старая дура лукаво подмигнула.

Николаше мальвы не нравились, и он от навоза отказался. А Холерию с тех пор обходил стороной.

Поэтому и теперь к соседке не пошёл, решил подождать клиентку на улице. Однако та выходить не спешила. Николаша зябко поёжился и решительно шагнул за калитку: нужно было выручать свои денежки. У порога замешкался и, мягко ступая ногами в обрезанных валенках, обошёл засохшие мальвы, прильнул к окну. Он не сомневался, что старая клоунесса проделывает какие-то фокусы со случайно попавшей к ней в сети дамочкой. И действительно, длинноногая, уже без верхней одежды, зато с глуповатой улыбочкой на губах, долго вытягивала из джинсов одну за другой гладкие ноги. Затем сняла свитер и, оставшись в бюстгальтере и трусиках, нерешительно повела головой. Сидевшая в кресле напротив клоунесса махнула рукой и встала, загородив на миг обзор.

Между тем стемнело — зимний день короток — и вышла на прогулку луна. Прошлась по переулку, заглянула в окна. Падкая до сенсаций, как папарацци, заинтересовалась прилипшим к окошку человеком, зависла над его головой. Теперь они подсматривали вдвоём.

А в доме номер три зажгли свет. Ускользнувшая от сапожника клиентка, совершенно нагая, визжала, извивалась и в ужасе обирала с плеч, шеи, груди жуткие волосы.

— Какая гадоссть! — шипела хозяйка.

— Какая мерзость! — испуганно вторила гостья.

— Пор-ча! Пор-рча! — истошно вопил пепельно-серый попугай, озвучивая результаты сканирования.

— Убирай их, скидывай на пол! — шептала клоунесса.

И дамочка обрывала и сбрасывала с себя чёртову волосню, пока не осталась девственно чистой.

— Какая красота! — вслух подумал за окном Николаша.

— Ну, говори теперь, зачем пришла, — разрешила Калерия.

— Да я вообще-то к сапожнику ехала, — пролепетала дамочка.

— Ко мне она ехала, сладкая! — восхитился Николаша.

— И что, у тебя больше никаких забот нет, кроме как пьяницу-сапожника в Рождество навещать?

— В каком смысле? Да я за сапогами только… за ботфортами…

— Да что ты заладила: сапожник, ботфорты? Я тебя с самого утра жду… — И, потеряв всякое терпение, клоунесса выдала тайну: — Сегодня может свершиться всё, о чём желаешь. Самые сокровенные мечты. Самые необыкновенные желания…

— Да сапоги мне нужны, меня в ресторан пригласили, — мямлила клиентка сапожника, которая совсем не умела мечтать.

— Проблемы у тебя есть? Настоящие? — рявкнула ведьма. — Муж, дети — всё у тебя в порядке?

— Ну, муж у меня гражданский, а детей пока мы не планировали…

— Детей рожать надо, а не планировать, — возразила Калерия, выглянула в окно и вдруг завопила: — Ох, луна уже здесь! Раз, два…

Старая клоунесса совершала быстрые пассы над дамочкой, которая от неожиданности упала в кресло, широко раскинув ноги.

— Эх, мне бы… да я бы… хочу туда, в неё… — пуская слюни, бессвязно лопотал Николаша.

— …три! — торжественно сказала клоунесса.

— Ой! Что вы со мной сделали? — заверещала пациентка, с ужасом заглядывая себе между ног.

А там… вертел головой и вращал глазёнками Николаша. Все остальные части сапожника находились внутри нервной дамочки.

Клоунесса отступила на шаг и озадаченно почесала голову под рыжим париком. Не отводя от дамочки в интересном положении пристального взгляда, машинально вынула зубы (она всегда их вынимала, когда курила или пила кофе — чтобы не пожелтели) и задумалась, делая глубокие затяжки.

Николаша, который мечтал о сигаретке с самого утра, вытянул толстые губы и сказал:

— Агу!

Старая ведьма с сожалением оглядела результат рождественского чуда, на которое она возлагала большие надежды, и сунула недокуренную сигарету в жаждущий рот.

— А-а-а! — Забилась в истерике роженица. — Что вы делаете?

Клоунесса взглянула на часы, потом недоумённо перевела взгляд на окно, где всё ещё торчала любопытная луна, укоризненно покачала головой. Калерия Эдельвейская обладала замечательным качеством — никогда не терять присутствия духа. Она решительно вставила на место зубы. Гордо выпрямила спину. Медлительная и авантажная, Калерия была в этот момент именно там, где надо. Она пришла в этот мир выполнять своё назначение.

— Где наша не пропадала?! Сейчас будем принимать роды, — и приступила к выполнению известного алгоритма действий.

Вскоре Николашка вывалился в её заботливые руки. Маленький и беспомощный, он бойко сучил конечностями. Глазки прикрывали красноватые веки. Весь он, морщинистый и покрытый седоватыми на вид волосками, походил почему-то на детёныша черепахи без панциря.

— Тамагоч-чи? — неуверенно кашлянул попугай.

— Будь здоров, Жако!

Крупная голова младенчика покачивалась, словно одуванчик на ножке. Во рту всё ещё торчал окурок. Выплюнув его, Николашка зачмокал толстыми губками, показывая, что теперь он не прочь пососать материнскую грудь.

— Нет! Только не это! — отчаянно завизжала родиха, когда Калерия протянула ей тугой свёрток.

Дамочка мигом натянула джинсы, подхватила в охапку остальную одежонку и бросилась бежать, впопыхах сунув ноги в обрезанные валенки. Впрочем, Николаше они были пока не нужны. Ему предстояла долгая жизнь, начавшаяся в этот вечер сначала.

Старая клоунесса сняла кофточку, взяла на руки малыша, распеленала. Её скатанные в трубочки дряблые груди вдруг выскочили из бюстгальтера, распрямились с силой сжатой пружины, коричневые сосцы выстрелили тугими струйками. Опрыскала молоком сморщенное тельце младенчика, и оно расправилось, очистилось от седоватых щетинок, стало гладким и толстеньким. Кормила ребёночка, улыбалась и сама становилась моложе. Тело старухи постепенно обретало прежние формы и гибкость. Вскоре ей стали не нужны ни оранжевые парики, ни вставные зубы. Длинным и стройным ногам впору пришлись бы починенные Николашей ботфорты. Но чужой обуви Калерия не носила.

Ночью прилетела запоздалая зима. Молодая и энергичная, она деловито принялась наводить порядок: засыпала снегом землю, деревья и крыши домов. Подоткнула одеяла сугробов вдоль улиц и переулков. Белым ластиком почистила людскую память, убрала подальше на антресоли скелеты из шкафов. Жители Шамотного переулка не могли припомнить, когда в доме номер три поселилась молодая женщина с маленьким сынишкой и говорящим попугаем. Говорили, будто раньше она работала в цирке, но решила круто поменять жизнь и посвятить её воспитанию ребёнка. А потом и о цирке забыли, людям казалось, что семья жила тут, у старой заброшенной водокачки, всегда. Мальчишка рос — как и все дети — озорным и непоседливым. Мать в нём не чаяла души. Каждую весну в их палисаднике расцветали удивительные мальвы.