Моя замечательная бабушка больше всего на свете боялась того, что я стану портнихой. Бабушка, надо сказать, боялась многого: боялась, что я буду косоглазая, потому что я умела видеть даже то, что происходит у меня за спиной - особенность моего любопытства творила чудеса.
Боялась, что меня просквозит, что я сломаю ногу, бегая на десятках в лапте, что меня похитят разбойники. Хотя, я думаю, что они бы меня сразу же вернули и доплатили бы ещё, как у О. Генри.
Но от перспективы портняжного моего будущего её просто кидало в дрожь! А кругом, как назло, жили одни портнихи! Наша соседка, тётя Маша – портниха. Наверху, над нами - мама моей лучшей подружки Томуси - портниха.
И целыми днями стрекотание швейной машинки, шуршание кальки, крой материи, примерки, полулегальные клиенты, тяжеленный маленький чугунный портняжный утюг. Утюг простаивал на маленьком огоньке газовой плиты сутки напролёт, в боевой готовности. Там же, на большой кухне стояла тётимашина швейная машинка « Подольск», как венец всего этого безобразия.
Всё это бабушку могло бы и не удручать вообще, если бы не мой горячий интерес к коробкам с пуговицами, к змейкам и лоскуточкам! О, эти разноцветные лоскутки! Они просто сводили меня с ума!
Когда тётя Маша после долгих стенаний садилась за машинку, я притулялась рядом, забывая обо всём на свете. Я допускалась к таинству. Мне доверено было искать пуговички, подавать маслёнку, ножницы. И я чувствовала себя посвящённой в таинство.
Я смотрела как тётя Маша пухлой рукой с позавчерашним облупленным маникюром, разглаживает ткань перед тем, как пустить её под машинку и мне это казалось верхом элегантности.
Бабушка обязательно отзывала меня в комнату, сажала за нудные уроки или, того хуже, уводила в нудные « приличные» гости, где подавали чай с домашним кексом, и бесплотные девушки долбили по клавишам многострадальных фортепьян.
Но полностью изолировать меня от тлетворного влияния портняжничества не удавалось. Жили дружно, скопом! И я опять и опять подавала кнопочки из коробочки, складывала портняжные иголочки с жемчужной бусинкой на конце.
Иногда, когда Маша занималась смёткой, а я крутилась рядом, она давала мне лоскуток и разрешала самостоятельно подобрать из заветной коробочки пуговки к материи. Я очень волновалась. Выкладывала на лоскуток несколько разных пуговок и ждала одобрительного кивка Машиной кудлатой головы! Значит угодила!
Если Маше не нравился мой выбор, она коротко кидала мне, перекусывая крепкими зубами нитку:
- Брезжит!
Я в полном горе лихорадочно подставляла всё новые и новые пуговки до заветного:
-О! Уже лучше! Не брезжит!
По воскресеньям к Маше в гости приходила старая Геня с Крещатика. Она была не просто первым учителем Маши в портняжном деле! Она была Машиным гуру. Приходила Геня, и начиналось священнодействие. Маша выволакивала ворох выкроек, вытаскивала материю на какой-нибудь сложный и редкий заказ. К столу, отклячив пышный зад, вставала Геня.
Она упиралась толстыми пальцами, с красными праздничными ногтями в выкройку и стояла над ней в задумчивости, как полководец перед генеральным сражением.
Потом начинался крой, внесение изменений, поправки.
- А вот здесь - приказывала Геня- пришьёшь два петля!
И я замирала, понимая, что свершилось что-то волшебное.
И вся моя детская жизнь так и прошла в сопровождении лоскутков, ниток, булавок, Маши и Гени.
Конечно, никакой портнихой я не стала. Никакие Гени с Машой не смогли сломить бабушкину волю к счастью ребёнка. Я до сих пор не могу объяснить, что такое « брезжит», но когда « брезжит», замечаю это сразу. И будьте спокойны: я всегда знаю, куда приспособить свои два петля!
|