Наемный паланкин почти не раскачивался от размеренных шагов носильщиков, только временами слышались тихие команды старшего. От Палатинского холма до Капитолийского путь не дальний, дорога мощеная, нарядная тога с пурпурной каймой тепла, и время в пути можно провести в философских думах. Вечер был прохладным, в мартовские календы иначе и не бывает…Остаться бы дома, у очага, слагать эпиталамии*, глядя на холодные воды Тибра, но после искупительной жертвы, принесенной в Луперкалиях, город празднует начало нового года.

Паланкин обогнул рыночную площадь, и устремился в просторную улицу, у завершения которой на высоком цоколе находился глубокий передний портик и лестница, ведущая в помпезный патрицианский дворец. Паланкин остановился, и носильщик откинул меховую завесу, помогая седоку выйти. Рабы патриция поспешно распахивали перед входящим массивные двери.

— Достопочтенный Гай Валерий Катулл!

Катулл, поэт, ученый, к двадцати девяти годам был вознесен на вершину славы, и стал любимцем аристократической молодежи Рима. Ни одно празднество не обходилось без обаятельного лирика, ни одно представление не проходило без просьб публики порадовать ее услаждающими слух сатурналиями, или изысканным гекзаметром.

— О, Катулл, приветствуем тебя! — протягивая навстречу руки, произнес дородный патриций.

— И тебе привет, благородный Светоний!

Большой зал был убран в помпейском стиле — легкая ажурность, канделябры, много золота и бронзы, пол и ложа для гостей устелены узорчатыми покрывалами и шкурами животных.

— Катулл, рад, что ты предпочел угождение чреву, сложению стихов, — приветствовал друга давний Катуллов приятель.

—ЛицинийКальв! — обрадовался поэт. — Ужель я опоздал, и пропустил что-либо интересное?

— Еще не все приглашенные явились, видно мартовский холод замораживает кровь наших соотечественников, — пошутил Кальв.

— Слышал я, что КлодияМетелла собирается посетить сие восхитительное собрание.

— Ты все еще бредишь этой блудницей?

— Сиятельной богиней, Кальв, — поправил друга Катулл.

— Таких сотни в римских лупанариях! — воскликнул приятель. — Не зря же Цицерон назвал ее Медеей с Палатина.

— Ты говоришь так, чтобы утешить меня, — Катулл взглянул на друга с благодарностью, — но я-то знаю, что она молода, прелестна, а я некрасив, да и не слишком богат.

— Еще тебе в утешение — вспомни, что сия развратница обвинялась в отравлении своего мужа Квинта Метеллы.

Разговор о любимой женщине, принявший вдруг такой поворот был неприятен Катуллу.

— Я не верил ни одному слову, когда слышал ее имя на Форуме, — сказал он.

— Тогда поверь — Марк ЦелийРуф ее любовник.

— Мой друг, Руф? — задохнулся от удивления поэт. — Не может быть…

— Она не погнушается и последним бродягой, —Кальв словно подвел черту под сказанным.

Потрясенный поэт и его друг устроились на ложах рядом со знатными гостями, у стола, убранного серебряными сосудами, расставленными вокруг центрального кратера, где смешивались вино и вода.

— Нас ждет представление, — объявил гостям патриций, — комическая ателлана** из сельской жизни, а исполнители не какой-нибудь сброд, а труппа самого Росшая!

Публика захлопала в предвкушении удовольствия, ателланы были излюбленным зрелищем не только плебса, но и патрициев.

— Ваши, Катулл, эпиграммы весьма резки, — обратился к поэту один из приглашенных, — не пощадили самого Цезаря, ну а его любимца Маммуру просто уничтожили.

— Я свободный гражданин Рима, и у меня нет любимцев, — ответил под заинтересованными взглядами присутствующих Катулл, — а Цезарь... я оправдался одой на его успехи в Британии. Он великий воин, аве Цезарь.

— Аве, Цезарь! — подняли чаши римляне.

Звучали флейты и арфы, знатных гостей обносили изысканными блюдами, когда появилась веселая tria, девушка, сопровождаемая двумя юношами, одетыми так вызывающе богато, что это взвихрило бурю любопытства среди пирующих.

— Прекраснейшая Клодия! — распахнула объятья хозяйка, — добро пожаловать и вам, достопочтенные граждане Рима.

Стройная брюнетка в белой, украшенной рубинами тунике, поклонилась патрициям, задорно улыбнулась надменным спутникам, и возлегла с ними у края, вновь пополнившегося блюдами, стола. Весельчаки находились в отдалении от пирующих друзей, но каждый взрыв смеха, отзывался в душе поэта щемящей болью. «Клодия, моя коварная Клодия, — думал Катулл, — как можешь ты веселиться с этими юнцами, не отличающими элогии*** от эпиграммы! Кальв прав, неужели распутнице я посвятил строчки, наполненные любовной тоской...».

— Не соблаговолит ли, любезнейший Катулл, прочесть одно из своих творений? — раздался звонкий голос одного из спутников Клодии.

— Просим! Катулл!

Задумавшийся поэт вздрогнул, отставил чашу, и сделал движение рукой, подоспевшему с черпаком рабу. В серебряный сосуд темной ароматной жидкостью полилось вино. Катулл приподнялся на ложе, смахнул розовые лепестки, и, привычным к декламациям голосом, произнес:

Фалерна старого, служитель-мальчик, нам
Лей в чаши горечи хмельной и беспощадной,
Такой закон дала Постумия пирам,
Пьянее ягоды налившись виноградной.
Прочь вы, струи воды, куда угодно вам,
Губителям вина; вы к строгим ворчунам
Ступайте: чистого здесь царство Тионейца.****
Поэт поклонился, и выпил терпкое фалернское. Со всех сторон раздались восхищенные возгласы и хлопки. Но юнец снова поднял чашу, и сопровождаемый хором просящих голосов, выкрикнул:

— О любви, о, великий лирик! Просим прочесть о любви!

Поэт почувствовал в его просьбе какой-то подвох, но был не приучен отступать, тем более что героиня его любовного стихотворения находилась здесь, на этом пиршестве.

Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова
Еще до тысячи, опять до ста другого,
До новой тысячи, до новых сот опять.
Когда же много их придется насчитать,
Смешаем счет тогда, чтоб мы его не знали,
Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали,
Узнав, как много раз тебя я целовал.****

Катулл взглянул туда, где находилась особа, так разбередившая егосердце, он не слышал оваций, не чувствовал дружеских похлопываний Кальва, а видел только одно — в обмен на его любовную песнь легкомысленная Клодия дарила юноше поцелуй.

— Друг, ни слова! — взмолился ЛицинийКальв, когда Катулл рухнул на ложе, сраженный жестокой картиной. — Как можешь ты быть столь благоразумным в политике, и столь безрассудным в любви?

— Безрассудным? О, если бы я питал напрасные надежды... но ведь она была моей! — воскликнул уязвленный поэт. — Как можно рассудительно объяснить такое поведение молодой женщины, римлянки, дочери консула, сестры народного трибуна?

— Вот именно мой друг, трибуна! А кто, как ты думаешь, эти юноши?

— Нобилитет*****, их можно отличить по богатому платью, — горько усмехнулся Катулл.

— Это сыновья консулов, помогших ПублиюКлодию изгнать Цицерона из Рима.

— Политика...

— Тут связи крепче, еще не забылся скандал, когда Клодия провела в дом Цезаря на праздник Таинства Доброй Богини своего братца, одетого в женское платье? А эти слухи о том, что именно брату отдала Клодия свою девственность?

— Все выдумки толпы... — скривился Катулл, словно надкусил не вызревшее яблоко.

В зале появились танцовщицы, под нежные переливы арф они кружились, держа в руках венки, в которых яркие цветы переплетались с листьями из золота. В круг танцующих девиц впорхнула Клодия, ее туника развевалась в танце, сползая с хрупких плечиков, обнажая грудь с подкрашенными, как у блудницы сосцами. Красивое зрелище отвлекло внимание гостей, от другой половины зала, где сооружался помост для актеров.

Наконец все приготовления закончились, танцовщицы удалились, и зрители расселись на длинные скамьи, ножки которых изображали головы диких зверей с разверстой пастью. На сцену поднялся глашатай и громко произнес, обращаясь к публике:

Прошу усердно, зрители, внимания,

На счастье мне, и вам, и театральному

Директору, и труппе, и нанявшим их.

Зови, глашатай, к слушанью всю публику.

Теперь садись и даром не трудись, смотри.

Тит МацийПлавт, комедия "Ослы"!******

Вступили флейты, лицедеи вышли на помост, их своеобразные костюмы выдавали действующих лиц: вот старик, здесь раб, а там гетера и сводня, лишь юноша был в простой тунике, как и подобает обычному жителю Рима.

Отец-старик, под властью живший жениной,

Сынку влюбленному добыть хотел деньжат.

Либан и Леонид, рабы проворные,

Искусно получить сумели двадцать мин,

Надув купца, что за ослов платить пришел.

А деньги отнесли к подружке сын с отцом.

Явился вдруг соперник - сразу выдал их.******

Кальв и, уничтоженный непристойным танцем возлюбленной, Катулл, расположились с краю, но не успело театральное действие развернуться, как внимание поэта привлекла юная служанка. Она поманила его, и быстрыми шагами направилась в господскую часть дома. Катулл, дав Кальву знак не беспокоиться, пошел за стройной фигуркой в полотняной тунике. Путь лежал в атриум, ниши которого были уставлены бюстами предков, а стены расписаны фресками и выложены мозаикой. Служанка оставила поэта любоваться фонтанами и искусными цветниками, но минутой позже в атриум вошла прекрасная брюнетка.

—Клодия, — устало вздохнул поэт.

— Надеюсь, ты не ожидал увидеть здесь другую, — рассмеялась девушка, глаза ее блестели от вина, а губы от развратных поцелуев сделались цвета рубинов на ее тунике.

— Чего ты хочешь? — равнодушно спросил Катулл.

— Любви.

— Ты променяла ее на ласки Марка ЦелияРуфа.

— Тогда прощения, — руки Клодии обвили шею поэта.

— Я устал то любить тебя, то ненавидеть, хочу покоя, — Катулл уклонился от ее объятий, и продолжил, — оставь меня, не береди душевные раны.

— Ты лжешь, Катулл! — воскликнула обиженная девушка. — Кто называл меня возлюбленной Лесбией, богиней, достойной воспевания самой Сапфо?

— Ты не достойна.

— Снова лжешь, твои лучшие творения посвящены мне, КлодииМетелле!

— Нет, — возразил Катулл, — они посвящены Лесбии, не тебе. В веках останется только ее имя.

Катулл отвернулся, чтобы не видеть все еще любимое лицо, искаженное гримасой ненависти.

— В веках?! — громкий смех КлодииМетеллы заполнил атриум. — Как ты самонадеян, поэт! Потомкам останутся имена Цезаря, ну, может быть, Цицерона, нашего врага, но не твое.

— Прощай, Клодия, и прости, — промолвил поэт, горе его сменило омерзение, вызванное словами бывшей возлюбленной.

КлодияПульхраМетелла, дочь консула, сестра народного трибуна зло посмотрела вслед уходящему поэту.

— Беги, трусливый Катулл, я желаю тебе забвения.

Поэт вышел в зал, где голоса актеров, и звуки музыки сливались со смехом зрителей, несколько минут задумчиво постоял у портьеры, и подозвал слугу.

— Я ухожу.

Рабы отворили массивные двери, в дом проник промозглый вечерний туман.

— Благородный Гай Валерий Катулл!

Послышался топот ног носильщиков, но туман еще скрывал наемный паланкин. Со ступенек лестницы, освещаемой уличными факелами, сходил поэт. В Вечность.

Примечания

Со времен Катулла до нас дошёл сборник из 116 стихотворений. Значительную и лучшую часть их составляют любовные стихотворения, в которых главную роль играют отношения поэта к Лесбии (подлинное имя которой, по Овидию и Апулею, было Клодия).

* эпиталамия - брачная песня
** эталлана - драматическое представление, пьеса комедийного жанра
*** элогия - песнь или сказание, прославляющее знаменитых предков
**** перевод А.А. Фета
***** нобилитет - в Древнеримской республике правящее сословие рабовладельческого класса из патрициев и богатых плебеев.
****** перевод с латинского А. Артюшкова