Начиная со вторника, каждое утро я просыпаюсь с робкой надеждой, что это суббота. И сразу понимаюо – оо!.. ооо... ооооо...блятварьштобвысдохлисука. Нет. Не суббота. Какая-то мерзость вроде четверга или среды. Надо думать, шевелиться, выползать. Включать, надевать, расчесывать. Улыбаться незнакомому омерзительному старику. И напротив, в субботу я подолгу соображаю, не мираж ли она, типа оазиса или земли на горизонте. Настолько, что готов машинально встать и холодной тьмой брести под душ.
Понедельник – с ним ясно. Гнуснее дня в природе нет. Это репетиция похорон, когда ты лежишь а гробу и сам же его несешь. В компании пяти лузеров. По числу дней недели, кстати. Вот так и движемся.
Второй по мерзости день это воскресение. Наиподлейший, гад, лицемерный день. Похожий на жизнерадостного онколога. Если в воскресение не выпить с утра, то легче сразу удавиться. Воскресение окрашено трауром по уходящей свободе. Хотя суббота тоже окрашена. И отпуск – едва ли не с первого часа.
Вторник, среда и четверг – дни тупые. Бесхарактерные, словно пустые товарные вагоны, которые тянутся мимо, полируя надоевший ландшафт. С пятницей сложнее. Пятница – это блестящая реклама. Иллюзион, Копперфильд и Лас-Вегас. Пятница обманывает так красиво, что в нее снова хочется поверить.
Я понял, что такое счастье. Это – не знать, какой сегодня день недели. А также месяц, сезон, число и год. Такое бывает перед детским садиком. Или после визита дедушки Альцгеймера. Или дожить до хорошей пенсии слегка хотя бы здоровым. Совпадение последних трех условий в моем случае нереально. Когда вы услышите нечто скорбное обо мне, не читайте подробностей. Они таковы – понедельник, офис, 9:30 утра. |