Отрывок из романа «Этажи времени (Лженаучный роман с элементами субъективизма)»

Комментарий.

Фабула романа основана на причудливом переплетении сюжетных линий, построенных как на реальных исторических событиях, так и на авторском вымысле, научных, псевдонаучных и отчасти фантастических теориях.

В произведении сочетаются психология, философия и интрига, связывающая через столетия протянутыми невидимыми нитями наших современников с людьми из далекого и относительно недавнего прошлого.

Героям приходится не только разрешать сложные жизненные ситуации, но и задумываться о нравственной ответственности ученых за использование своих открытий.

***

Раннее сентябрьское утро тысяча восемьсот тридцать пятого года окутало холодным мокрым туманом Шлиссельбургскую крепость, часы в спальне коменданта только что пробили шесть ударов молоточками по хриплым струнам старого механизма. Ночная мгла в сочетании с туманом скрыли опускаемый на железных цепях мост надо рвом, крепостную башню, здание комендантского корпуса, мощные стены и фортификационные сооружения.

Комендант крепости генерал-майор Михаил Михайлович Ставский лежал под толстенным стеганым одеялом на кровати, сооруженной в спальне еще его предшественником в этой должности. Надо было заставить себя встать, принять надлежащий вид для присутствия на утреннем смотре. Последние несколько месяцев генерал чувствовал себя все хуже и хуже, особенно трудно давался ему утренний подъем и необходимость личного присутствия на плацу. Болели суставы, болела голова, каждый удар сердца отзывался болью в затылке. Предательская мысль о том, что, может быть, и вовсе не вставать, сказаться больным, подать прошение об отставке и переехать в Петербург, чтобы дожить оставшиеся дни в спокойствии и уюте, все чаще навещала его вместе с болями во всем теле. К болям добавлялась противная слабость, которая не позволяла трудиться так, как он привык, — в полную силу и еще немного сверх того. Михаил Михайлович протянул в темноту руку, дернул за шнур, где-то в соседнем помещении послышался звон колокольчика. Через мгновение дверь в спальню приоткрылась, на пороге с зажженной свечой в руке стоял майор Вахтанг Константинович Чиковани.

— Доброе утро, господин генерал, прикажете подавать к завтраку?

— Вахтанг Константинович, подойдите, пожалуйста, ближе, – майор бесшумной кошачьей походкой сделал несколько шагов и замер в ожидании дальнейших приказаний.

Видите ли, я что-то не совсем здоров, поэтому прошу вас сегодня провести построение гарнизона и смотр без меня.

— Слушаюсь, господин генерал. Не прикажете позвать гарнизонного лекаря?

—Не надо, я просто полежу. Боюсь, что моя болезнь уже не лечится, это старость, Вахтанг Константинович, от нее никакой лекарь не поможет.  Идите, майор, потом доложите об исполнении.

Чиковани исчез в темном дверном проеме, наступила ничем не нарушаемая тишина, напомнившая Михаилу Михайловичу такую же тишину тогда, ранней осенью восемьсот двенадцатого года, в какой-то деревеньке под Можайском, когда он, российский дворянин, в свои тридцать восемь лет полковник и командир артиллерийской бригады, ждал приказа командующего, чтобы занять обозначенные позиции для батарейных рот под селом Бородино.

Он отчетливо представлял себе весь план предстоящего сраженья, но что-то внушало тревогу за исход битвы; вспомнилось, как на последнем совете фельдмаршал выглядел весьма вялым и больным, и там, на совете, глядя на карту, полковник Ставский не мог избавиться от мысли, что Михаил Илларионович не очень уверен в правильности своих действий, а больше надеется на везение и Божью помощь. Тем не менее, позиции его бригады были определены, получен приказ драться до последнего снаряда.

Ставский, как командир, всегда чувствовал уверенность в своих действиях, так было и во времена перехода через Альпы, и в Пруссии, во время битв в районе Прейсиш-Эйлау, затем при Пасарге, позже в Гейльсберге, Фридланде и многих других местах его военной службы. Хотя многие сражения и заканчивались поражениями, как при Фридланде, когда Ставский просто чудом остался жив, в глубине души он был полностью уверен в том, что выполнил свой воинский долг честно и полностью.

В памяти всплыл день 7 сентября 1811 года, тогда он тоже выполнял свой долг. Полторы тысячи солдат, которыми командовал Измаил-Бей, подошли к Калифату и остановились всего в девяти верстах от отряда генерала барона Андрея Павловича фон Засса. Отряд генерала состоял из четырех слабых пехотных полков, начало битвы принесло громадные потери, особенно Мингрельскому полку, которым командовал подполковник Ставский. Два снаряда угодили в каре полка, убив и ранив очень многих. Сражались отчаянно, и только ночь положила конец бойне, атаки турок были отбиты.

Михаил Михайлович вспомнил, как за два дня до Бородинской битвы убил молоденького французского лейтенанта, зачем-то пробравшегося в тыл его бригады, вероятно, с целью разведать русские позиции, а может быть, просто заблудившегося в лесах в поисках своих. Все вышло случайно: Ставский увидел, как лейтенант целится из пистолета в русского корнета, оказавшегося у него на пути. Корнет растерянно смотрел на французского офицера, при этом стоял совершенно неподвижно и неминуемо был бы убит, если бы не выстрел Ставского.

— Корнет, ко мне! — скомандовал полковник.

Испуганный мальчишка приблизился к полковнику и едва сумел произнести, давясь слюной:

— Корнет Чиковани, Ахтырский гусарский полк. Прибыл из ставки с пакетом для командира артиллерийской бригады полковника Ставского.

Корнет говорил с сильным грузинским акцентом.

— Я полковник Ставский. Давайте пакет, корнет и, пожалуйста, в следующий раз не стойте как столб, когда в вас стреляют. Я могу оказаться в другом месте и помочь будет некому.

Уже после сражения, отступая с остатками бригады по пыльной Смоленской дороге в сторону Москвы, Ставский увидел того самого корнета в обозе с ранеными, но никак не мог вспомнить его фамилию; он перебирал в памяти все знакомые ему грузинские фамилии, но нужная не находилась. Чтобы не тревожить раненого, полковник через адъютанта попросил пригласить лекаря. Лекаря нашли быстро, он двигался позади обоза верхом на коне при сабле и двух пистолетах за поясом. Извинившись за причиненное беспокойство, полковник поинтересовался, не знает ли господин лекарь фамилию раненого корнета, которого везут в обозе, добавив, что, видимо, корнет происходит родом с Кавказа. Доктор достал из кармана сложенный лист бумаги, долго рассматривал записи, затем произнес:

— У меня в обозе только один раненый с грузинской фамилией — корнет Вахтанг Чиковани, родом из Тифлиса, дворянин.

Мутный свет начал пробиваться через единственное окно, осветив небогатое убранство генеральской спальни. Михаил Михайлович с трудом заставил себя сесть на кровати. Страшно закружилась голова, стены комнаты, пол и потолок поплыли сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, вращаясь и раскачиваясь, стараясь сбросить пожилого человека куда-то в пространство, изгнать из помещения. Через несколько секунд вращение начало замедляться, оставалось только легкое головокружение, но это уже казалось вполне терпимым.

Назначение на должность коменданта крепости было последним в жизни Ставского, он хорошо это понимал. Возраст и пошатнувшееся здоровье ставили крест на дальнейшей карьере, да и, наверное, на самой возможности существования на свете. Правильно ли он прожил свои годы, где и когда был неправ перед людьми и Богом, теперь уже будет решаться судом самым высшим. Припомнятся ему на этом суде и убитые на войне враги, и погубленные напрасно из-за его ошибочных приказов солдатские и офицерские жизни. Наверное, ляжет на чашу его грехов и история с тем заключенным в крепость заговорщиком — Казимиром Чарновским, не то сумасшедшим, не то гениальным изобретателем, предлагавшим плавать военным кораблям скрытно под поверхностью вод морей и океанов, нанося удары по надводным кораблям противника путем установки под днище кораблей каких-то хитрых мин с особыми запалами. Заключенный этот сидел в Шлиссельбургской крепости и, как все прочие, был лишен возможности что-либо писать и сочинять, в том числе и про свой подводный металлический корабль. Только в 1830 году, когда генерал корпуса путей сообщения Петр Петрович Базен обратился к Ставскому с просьбой разрешить Чарновскому продолжить работу над чертежами подводного корабля, тому были предоставлены бумага и перо.

Взгляд генерала остановился на столике, точнее — на книге, лежащей на нем. Это была старинная книга в кожаном переплете, переходившая из рук в руки от одного коменданта к другому. Крепостная легенда гласила, что книга эта была оставлена в Нотебург-Шлиссельбурге осенью 1702 года самим Яковом Брюсом. Вероятно, так оно и было, потому что действительно осенью того года Брюс командовал артиллерией при взятии крепости, да так успешно, что удалось обойтись без штурма Нотебурга.

Книга эта долгие годы хранилась в помещении, которое занимали коменданты крепости, пока не попала в руки генерал-майора Ставского. Неизвестно, читали ли предшественники Ставского эту книгу – скорее всего, что не читали, — а на Михаила Михайловича она произвела сильнейшее впечатление. Он и не мог предположить, что легенда о чернокнижнике Брюсе не так уж далека от истины. Прочитав книгу несколько раз от первой страницы и до последней, он пытался проникнуть в смысл написанного, но удавалось это с трудом. Вспомнился давний разговор с генералом Алексеем Петровичем Ермоловым, который как бы в шутку рассказал о том, что знает наперед свою судьбу, поведав некоторые подробности, а в дальнейшем все так и свершилось с точностью до мельчайших штрихов. Получалось, что Ермолов владел искусством видеть и предсказывать будущее, а в старинной книге как раз об этом и рассказывалось, но в такой витиевато-запутанной форме, что осмыслить текст, а тем более как-то его использовать не представлялось возможным.

В дверь спальни осторожно постучали.

— Войдите, — тихо произнес Ставский.

— Господин генерал, построение гарнизона и утренний смотр произведены. Никаких происшествий и нарушений караульной службы не установлено.

— Спасибо, майор. Пожалуйста, присядьте на минутку, я хотел бы сделать кое-какие распоряжения.

С тех пор, как Ставский обнаружил раненого корнета в обозе под Смоленском, их дальнейшая воинская служба проистекала совместно. По просьбе Михаила Михайловича приказом командования Чиковани после излечения был определен в полк Ставского. Вахтанг Константинович дослужился до звания майора, что было совсем неплохо для бедного дворянина родом с окраины империи, да и к тому же не имевшего никаких влиятельных родственников. Несмотря на большую разницу в возрасте и званиях, отношения между Чиковани и Ставским были скорее дружескими, чем служебными. Михаил Михайлович даже счел для себя возможным побывать на свадьбе Вахтанга Константиновича, чтобы поздравить его и его жену с этим событием, а женой Чиковани стала красавица полька Мирослава, дочь преподавателя философии из Краковского университета Анджея Ходецкого.

— Господин майор, я сейчас сделаю два распоряжения. Пожалуйста, потрудитесь исполнить их, как всегда, точно. Первое: добавьте в мое завещание пункт с просьбой после моей кончины похоронить меня здесь, на острове, — если будет возможно, то в алтарной части собора. И второе: вот эту старую книгу, лежащую на столике, не оставляйте в крепости, а передайте моему сыну. Как его найти в Петербурге, надеюсь, объяснять не надо.